Старость и молодость Айны, русской лайки.
Я отпираю дверь и слышу цокот когтей по коридору — это Айна спешит меня встречать. Сейчас она резко затормозит, обнюхает — откуда явился? — а если разлука была долгой, может попрыгать вокруг и даже брехнуть. По установившемуся обычаю я должен потрепать собаку по холке.
Все это мираж. Мы закопали Айну по-воровски ночью, у забора окраинного кладбища. В не чужой ей земле, еще щенком она искала здесь по канавам крыс и ондатр. Собачий возраст короток. Первый год можно принять за 16-18, каждый следующий за 4-5 человеческих. Тринадцать прожитых Айной лет близки к нашим семидесяти пяти.
Старость и болезни сильно изменили собаку. Целые дни она спала. Лежала не изящным крендельком, а бесформенной горкой старой плоти и шерсти. Прежде такая чуткая, Айна стала плохо слышать и, бывало, просыпала мой приход. В таких случаях она конфузилась и виновато подсовывала голову мне под ладонь, чтобы не обижался на нее, старую.
Последние годы у Айны болели ноги. В дурную погоду она с трудом спускалась по лестнице, делала лужицу на асфальте прямо у подъезда, что раньше никогда себе не позволяла, и — домой. В хорошую погоду мы отправлялись гулять по дальше. К старости у Айны появилась любовь к рутине. Если я менял обычный маршрут прогулки, она недовольно тянула идти привычной дорогой. С несвойственной ей прежде истовостью Айна исследовала все собачьи метки, долго их нюхала, иногда скоблила лапой и даже лизала. Собак кругом много, поэтому наши прогулки отличались редкой медлительностью. По настоящему Айна оживлялась, лишь зачуяв съедобный кусок. Помойки и отбросы всю жизнь манили ее неизъяснимой сладостью, но к старости тяга к ним превратилась в манию. Айна искала объедки с толком, она хорошо изучила, где закусывают алкаши или выбрасывают из окон кухонные отходы. Я давно понял, что отучить всегда сытую лайку от кусочничества невозможно. Моя задача была скромнее — не дать ей сожрать слишком много гадости. Только собака прицеливалась схватить кусок, я резко отдергивал ее назад поводком. Айна этот прием давно выучила и проводила упреждающий маневр: мощно дергала вперед и упиралась расставленными лапами в ожидании ответного рывка. Такой обмен любезностями был для нас привычен.
Со старостью ушли из жизни Айны драки, позор ее молодости. Свое лидерство она утверждала свирепо: собак примерно равной величины норовила сбить с ног ударом плеча и головы и тут же брала за глотку. В чужих деревнях Айна изгоняла местных сук из их собственных дворов, что по собачьим законом считается злостной агрессией. Из-за Айниной драчливости я был вынужден сторониться других собак, и мы привыкли гулять в гордом одиночестве.
С хорошими манерами у Айны всегда были нелады. Азартная, быстрая, всегда жадно готовая к действию, она дергала и тянула на прогулках, как трактор, так и не смирившись до конца с поводком. В молодости выходы с ней давали ощущения спиннингиста при вываживании очень сильной и буйной рыбы. Пришлось специально обучить Айну команде «Обойди!» Помогала она в тех случаях, когда между нами оказывался столб или дерево, либо поводок захлестывал мне ноги. До старости Айна отказывалась понимать, что я не могу следовать за ней в дырки под заборами, через кусты, лужи и другие неудоби, куда она упорно меня тащила, или мчаться с ней наравне вниз по лестнице.
В городе я никогда не спускал Айну с поводка. Освобожденная от привязи сука всегда улучала момент и незаметно исчезала. Сколько крови она мне испортила! Часами я бегал по улицам и чужим дворам, напрасно звал собаку, мысленно уже прощался с ней. Найти Айну помогал шум скандалов, которые она учиняла, а поймать ее удавалось только хитростью.
Путешествия с Айной в транспорте тоже имели свои особенности. Из салона автомашины она рвалась выскочить первой, чуть не по головам сидевших впереди людей. Обязательные при этом ругань и тычки ее не усмиряли. Выходить из вагона поезда она спешила мощным прыжком. Поспеть за ней бывало трудно, собака не раз срывалась и повисала на поводке между стенкой вагона и платформой. Без насилия Айну нельзя было заставить сидеть под лавкой или в уголке вагона. Она будто страдала клаустрофобией и норовила вольно раскинуться на самом проходе, предлагая пассажирам отдавить ей лапу или хвост. Чем это кончается, я знал по домашнему опыту. В городской квартире Айна любила спать поперек узкого и темного коридора. Задеть собаку ногой без последствий мог только я. Других членов семьи, включая детей, она кусала — не в полную силу, но чувствительно, до крови. Я постоянно гонял ее из коридора, жестоко лупил за укусы, но успехов не достиг. Нрав собаки изменил только возраст. Старая Айна лишь обиженно визжала, когда на нее наступали, и безропотно уходила.
До лайки я держал спаниелей, все они безупречно выполняли множество команд. Я возомнил себя приличным дрессировщиком, но Айна рассеяла это заблуждение. Слушаться она не любила. Приказывать ей следовало грозным голосом, хорошо с добавлением известных слов (в этом она походила на совхозных коней). Послушание Айны бывало наивысшим в пределах досягаемости моей руки и резко снижалось на безопасном для нее расстоянии. Не любила Айна и учиться. Мне кажется, что умная сука отлично понимала, чего от нее хотят, но решительно отметала из моей науки все, что находила для себя ненужным или обременительным. Я лез на стену, а в лукавом Айнином взоре читалось: » Принимай меня, какая я есть, и не приставай со своими глупостями!»
Трудности с дрессировкой Айны были связаны, как мне кажется, с отсутствием у нее желания угодить, что было так характерно для спаниелей. Независимая и суровая по натуре собака дарила меня своей дружбой и доверием, но без рабской покорности и саморастворения в хозяине. Не имела она потребности и в ласке, особенно в молодости. Она всегда была немного сама по себе и для себя. После Айны я стал иначе относиться к трогательным историям о лайках, спасавших охотников при нападении хищников. Верю, что спасали, но главной пружиной их действий была, подозреваю, природная злоба к зверю, а не самоотверженная защита человека.
К старости Айна обрела спокойствие и подлинную мудрость, однако от ряда неудобных привычек отучить ее так и не удалось. Мне трудно допустить, что Айна не понимала простых к ней требований. Скорее, не хотела их принимать. Вместе с тем, она тонко чувствовала разницу между близкими людьми и вела себя с ними по-разному. Мне она постоянно демонстрировала свой норов, хотя любила, уважала, да и боялась меня больше всех в доме. Случалось, что ее выводила на прогулку моя очень старая мать. Любым рывком собака могла опрокинуть старушку и удрать, но Айна ходила с ней всегда медленно и осторожно, быстро справляла нужду и сама поворачивала к дому.
Думаю, что моя Айна была похожа на других русских лаек. Благовоспитанности от этой породы ожидать трудно: в ней не велся отбор на послушание и мягкость нрава, а самостоятельный характер, в сочетании с бурным темпераментом и легкой возбудимостью, затрудняют городское содержание этих собак. Большинство неудобных «придурей» Айны исчезали, как только мы оказывались в природе. Оставалась самостоятельная, созданная для воли собака, вместе с тем позывистая и управляемая. В лесу отношения лайки и хозяина строятся не на жестком подчинении, а почти равноправном партнерстве.
Жизненным назначением Айны была охота. Щенком-подростком я начал брать ее в зоологические экспедиции. Среди богатой южной природы была особенно видна ненасытность охотничьей страсти молодой лайки. Днем и ночью Айна была в работе: если не копала грызунов, то гоняла птиц, облаивала и рвала змей, ловила ящериц, на худой конец забавлялась лягушками или кузнечиками. Чрезмерная активность Айны была не всегда удобной, ее настырный лай то и дело выдергивал меня ночами из уюта спального мешка. Если кругом водилось много ежей, выспаться не удавалось. Имея горький опыт, собака их не трогала, а только яростно облаивала и изображала нападение: свирепо стискивала зубы чуть сбоку от колючего шарика. Отозвать Айну от ежа было невозможно. Чтобы угомонить собаку, приходилось складировать ежиков до утра в кузове автомашины: рекордный улов за ночь составил четырнадцать голов. Симпатичные Айнины трофеи успевали так обгадить машину, что в ней вечно стоял густой запах зверинца.
В Казахстане главной радостью молодой Айны была охота за пищухами и длиннохвостыми сусликами. И те и другие спасались от собаки под крупными камнями. На призывный лай следовало идти с ломом. Чуть приподнимаешь им камень, и зверек пулей вылетал наружу, где его нетерпеливо ждала Айна. Иногда возникали разногласия. Я замечал камень, под который заскочила пищуха, а собака ярилась у соседнего. Я отзывал ее, корил, но всегда оказывалось, что права Айна. С тех пор я усвоил, что чутью лайки надо доверять больше, чем собственному зрению.
Участие Айны очень облегчало нашу работу по отлову мелких зверьков. К тому же помогать собаке было увлекательным делом. Это была псовая охота в миниатюре, где роль «красного зверя» выполняла пищуха или суслик, Айна — поимистой борзой, я — гончих и доезжачего в одном лице.
Хуже получалось, когда суслик прятался в нору. Его приходилось выливать, и тут собаку подводило нетерпение. Едва мокрая голова суслика показывалась в просвете норы, Айна совала туда морду. Раскрыть пасть в ее узости она не могла и носом сталкивала зверька вниз.
Драматично произошло первое знакомство Айны с капканом. Я привел ее на поводке к сурчиным норам, расставил капканы и увел собаку. Как только Айна освободилась от привязи, она развернулась и под крики «Стой! Нельзя!» устремилась назад. Такого истошного вопля, как от попавшей в капкан Айны, слышать мне не доводилось. Она орала не переставая, будто с нее сдирали шкуру. Тут я допустил ошибку, сразу потянувшись открыть капкан. Обезумевшая от боли и страха сука начала рвать мне руки, их сразу залило кровью. Пришлось отступить. Я чуть выждал, страшно закричал на собаку, поддал ей ногой и тем привел в чувство. Она затихла и не мешала больше разжимать тугие пружины. Айнина лапа не пострадала, а мне пришлось ехать в больницу накладывать на руки швы.
Ловля мелких зверьков в экспедициях не испортила собаку, не превратила ее в «мышатницу», как предсказывали старые лаечники. Мелочью она занималась от нечего делать и легко переключалась на более достойную для лайки работу. Именно в экспедиции молодая Айна совершила свой главный подвиг, который принес ей общее уважение.
Дело происходило на берегу тихого ерика в дельте Волги. Голос Айны разбудил меня на рассвете. Собака кружилась вокруг большой норы с несколькими входами. Помочь я ей не мог и собрался уйти досыпать, как вдруг из норы выскочил здоровенный барсук. Зверь побежал прочь, Айна за ним. Она держалась чуть позади и сбоку от барсука, сопровождала его молча и без враждебности: похоже она изучала на ходу незнакомых собак. Я поспевал следом, тщетно науськивая Айну. Зверь явно уходил. Отчаянным голосом я продолжал орать: «Взять его, взять!» Собака будто поняла, и вмиг все переменилось. Айна рыкнула и хваткой остановила зверя. Барсук вцепился Айне в ухо, визг и рычание, барсук сунулся бежать, новая хватка Айны, бросок барсука на собаку, визг и рычание, опять хватка Айны и так много раз. Зверь закрутился на месте, обороняя зад. Собака держала его так крепко, что я подошел вплотную, набросил на барсука фуфайку и взял его живым. Барсук оказался взрослым и очень крупным самцом. Мужские достоинства бедняги изрядно пострадали, собака прицельно хватала его за яйца.
В этой истории много почти невероятного. Зачем барсук выскочил из норы, где был в безопасности? Могу предположить только, что нора была чужая, не его. Почему собака не трогала зверя в начале погони? Что изменилось вдруг в сознании молодой лайки, как определила она самое чувствительное для хваток место? Ответов я не знаю, но за подлинность события ручаюсь. Интересно, что желудок барсука оказался полон яиц болотных черепах. Он раскапывал их кладки в песчаных берегах ерика и погиб из-за своего гурманства.
Другое памятное событие произошло в Калмыкии. В середине знойного дня мы остановились в степи. Через час я хватился Айны и пошел искать ее по песчаным буграм. Недалеко пробежал сайгак. Неужели сука увязалась за ним? Я нашел Айну в распадке, где она только-только задушила крупного сайгаченка. Это было невероятно: уже в возрасте нескольких дней сайгачья молодь уходит даже от автомобиля. На передней ноге Айниной жертвы виднелась уродливая мозоль. Животное наверняка хромало, однако без бешеной гонки по раскаленным пескам дело не обошлось. Собака вывалила язык чуть не до земли и, против обыкновения, неохотно уступила мне добычу. Не поспей я во время, она бы начала сайгаченка жрать и, по-моему, затруднялась только отсутствием навыка рвать шкуру. Впоследствии такое же вожделение я наблюдал у Айны только к свежей тушке бобра.
Охотничье достижение Айны в тот раз было мне неприятно. Хромой сайгаченок и без нее был обречен, но как-то впервые до меня дошло, что лайка — опасный хищник, способный добывать не только то, что ждет от нее хозяин. Похожий случай произошел как-то осенью в новгородских лесах. Айна надолго исчезла, а когда явилась, то белоснежная грудь и шея собаки были густо залиты кровью. Осмотр показал, что кровь не ее. Снега еще не было, поэтому осталось невыясненным, кого растерзала в тот раз Айна.
Был, впрочем, эпизод, в котором Айна выступила в необычной для нее роли «спасателя». Уже в густых сумерках собака стала яростно дергать и тянуть что-то — мне показалось, затонувший сук — из-под крутого берега озера. Оказалось, что из воды торчали кончик морды и рожки маленького козленка, за один из них и ухватила Айна. Мы пришли вовремя. Когда я вытащил утопленника, он уже не стоял на ногах от слабости. Козленка сдали местным жителям, и, надеюсь, его выходили.
Думаю, что Айне очень нравилась кочевая экспедиционная жизнь, однако она не заменяла ей настоящую охоту, для которой лайка и предназначена. Я был плохим хозяином и не сумел полностью использовать Айнины таланты. Всю молодость я увлекался классической охотой по перу. Как и многих других, меня отвадили от нее лосиные охоты: после лося стрельба бекасов перестала волновать. Работа со следами и зверовыми собаками определила выбор нового увлечения — охоты на пушного зверя. Осваивал я ее вместе с Айной. Жалею, что слишком поздно, находить время для охоты с возрастом становилось все труднее. Зато редкие выезды в лес неизменно доставлял нам обоим громадное удовольствие. Суровая пора предзимья стала мне дороже всех красок золотой осени.
В начале притравки Айны по белке я по неопытности чуть не испортил ее. Сосед-охотник пригласил меня вместе учить собак в пригородном лесопарке, где белок было в достатке. Бесчутая лайка соседа сама обнаружить белку не могла. Он находил деревья с гайнами, стуком выгонял зверьков и притравливал по ним собаку. Айна мгновенно усвоила, что главное в нашем занятии — стук по дереву, после которого появляется белка. Вместо самостоятельного поиска она нетерпеливо ждала этого стука и сразу поддерживала его лаем независимо от того, была на дереве белка или нет.
Отучить собаку от этого заблуждения оказалось трудным. Помог удачный случай: мы с Айной нарвались на кочевку белок. Зверьки переходили через обширный выруб, слабо заросший лиственным подростом. Подъем белки с земли на невысокие березки и ее переходы с одного деревца на другое были перед глазами собаки и не требовали моего вмешательства. Однако магия стука по дереву еще долго не теряла над ней своей власти.
Водился за Айной и другой грешок — в первые дни охоты она сильно мяла добытых белок. А раз произошел и вовсе позорный случай. Айна работала по белке, когда к нам подвалил чужой гончий кобель. Я не придал этому значения и выстрелил. Айна поймала белку налету и, чтобы не допустить к ней чужака, побежала в сторону, я, с руганью, за ней. В ходе погони она судорожно заглатывала добычу, и когда я достал суку хворостиной, белка уже исчезла в ее пасти! Некоторое время после этого перед выстрелом по белке я привязывал собаку и давал ей понюхать трофей только из своих рук.
Мы много ходили с Айной по ночам за мелкими хищниками: енотами, хорями, норками. Я описал эту увлекательную охоту в другом месте и не хочу повторяться. Расскажу о первой встрече Айны с самым волнующим меня лесным зверем — куницей. Сам я действовал тогда бездарно, а молодая собака наглядно показала мне, чем полезна на этой охоте лайка.
В тот раз куний след петлял особенно замысловато. При троплении куниц я привык полагаться на себя и только радовался, что остывший след не интересовал собаку, и она не затаптывала его. Куница выписывала бесконечные восьмерки по болоту, затем перешла в сухой лес. Здесь было сильно натоптано, зверь многократно сдваивал следы, залезал на деревья и вновь спускался вниз. Потом след внезапно оборвался, но из сделанного мною круга не выходил. Либо куница скрывалась где-то рядом, либо неизвестным приемом опять обдурила меня.
Проверка уже знакомых следов ничего не дала. Обругав куницу дурными словами, я собрался, было уходить, но тут зарычала и коротко взлаяла подбежавшая Айна. Она крутилась вокруг упавшего ствола огромной осины. Обломки сучьев рухнувшего дерева подпирали его снизу и не давали лечь на землю. Собаку волновала обращенная к земле сторона ствола. Я нагнулся: там чернело сделанное дятлом отверстие. С комля ствол осины оказался пустым, к вершине уходило обширное дупло. В разных местах дерева обнаружилось еще несколько дыр, связанных с внутренней полостью.
Как пропавшая куница забралась в дупло и не оставила вокруг следов, я так и не понял. Но она явно скрывалась там, за слоем гниловатой древесины. В дупло со стороны комля я поставил свой единственный капкан, прочие отверстия заткнул рукавицами, шапкой, обломками сучьев. Теперь зверь был заперт внутри колоды. Айна продолжала волноваться и пыталась выдернуть сделанные мною затычки. Пришлось отогнать ее, собака обиделась и отошла в сторону. По дурости я был даже доволен этим меньше шума и суеты вокруг.
Сетки обмета у меня не было, а гнать куницу на поставленный в комле капкан казалось рискованным. Дупло было там слишком широким, куница могла обойти или перескочить капкан. Надежнее, решил я, переставить его туда, где полость дупла уже. Подходящее отверстие снаружи имелось, его надо было только чуть расширить. Я успел тюкнуть топором один раз, и куницу будто выбросило из проруба. Она свечкой взлетела над колодой, едва не задев меня растопорщеным хвостом, огромными прыжками достигла ближних елей, взлетела на одну из них и исчезла в гуще ветвей. Опоздавшая перехватить ее Айна зашлась лаем.
Я, с ружьем наизготовку, стал высматривать беглянку. Серый ноябрьский день клонился к вечеру, свет едва сочился с хмурого неба. В лесу было так сумрачно, что скрадывались цвета, еловая хвоя смотрелась черной. В этой черноте не удалось бы разглядеть и медведя. Ель, на которой затаилась куница, соприкасалась с соседними, зверь легко мог перейти на них, а там — поминай как звали, и собака не поможет. Я боялся выпустить дерево из вида, нащупал в кармане патроны и стал методично, сверху вниз, обстреливать еловую крону мелкой дробью. Стрелял экономно, по одному, и сразу перезаряжал ружье. После пятого выстрела нервы куницы не выдержали, длинным прыжком она перенеслась на соседнее дерево. Грохнул мой торопливый неверный выстрел. Куница соскочила в снег и теми же высокими прыжками стала уходить низом. Второго выстрела в запасе не было.
«Мазила! Теперь все, ушла!»- обожгла отчаянная мысль, но тут куницу накрыла Айна. Она не удержалась на ногах и покатилась вместе с ней, вздымая вихри снега. Через пару секунд возни собака трясла уже неподвижную добычу. Длинное тело куницы свисало по обе стороны ее пасти, как усы запорожца. Тут я почувствовал такую благодарность Айне, как редко случалось за нашу охотничью жизнь.
Уже в Айниной старости с куницей связано и обидное для нее происшествие. Дело было летом, в экспедиции. Собака выгнала куницу из леса на открытый луг и, что называется, висела у нее на хвосте. Та вдруг резко изменила направление бега. Айна не успела повернуть и шлепнулась с обрыва в протекавшую внизу речку. Не верьте, будто животные не знают стыда! Айна вернулась не только грязная и мокрая, но и опозоренная. Мы хохотали, а на собачьей морде читался глубокий стыд за свою оплошность. Искать куницу она больше не захотела. Настроение собаки было вконец испорчено, и ее хвост, всегда закрученный тугим бубликом, понуро опустился вниз.
Памятен последний енот, которого мы добыли с Айной. Собака нашла его в старой норе, от которой сохранился единственный, но глубокий ход, круто уходивший с поверхности под мощные корни березы. Я поставил на выходе капкан, но осторожный енот упорно отсиживался под землей несмотря на теплую погоду. При каждой проверке я пускал в нору собаку. Уже по стариковски грузная Айна очень любила лазать по норам. Где она протискивалась боком, где подкапывалась, но каждый раз собака уходила под землю все дальше. Сперва ее голос доносился из-под корней березы, затем стал слышаться с другой стороны дерева и все ближе к поверхности. Осторожный енот явно готовил себе новый выход и был уже близок к цели.
Пришлось браться за лопату. Скоро песок стал обваливаться, обнажился ход. На мгновение показалось, что у меня двоится в глазах: по обе стороны раскопа виднелись два одинаковых черных носа с кольцом белой шерсти позади. Лопата прошла точно между мордами собаки и зверя. Опытная Айна знала, что самой ей енота из норы не вытащить, она не пыталась с ним воевать, а только сближалась и отдавала голос, спокойно ожидая моей помощи.
Память выбирает из прошлого не только азарт добычи зверя. Часто мне видится вечер в нашей охотничьей избе. Тепло и уютно. Айна дремлет у горячей печки, но иногда поднимает голову и проверяет, чем я занят. Нам хорошо вдвоем и радостно оттого, что завтра чуть свет мы снова уйдем искать охотничьего счастья, и призывный голос Айны вновь наполнит тишину зимнего леса. Я вслух обсуждаю маршрут, Айна будто понимает это и согласно, с подвизгом, зевает… Такого взаимопонимания и товарищеского общения с собакой мне особенно сейчас не хватает.
Постоянная потребность в охоте не оставляла Айну и в городе, где она была неуместна и приводила к скандалам. Особые отношения с кошками существуют у всех зверовых собак. В больших городах, где полно бездомных кошек, а засидевшиеся псы жаждут разрядки, они усугубляются. Об этом не принято говорить, но в своей исповеди я буду предельно искренен.
Айне едва исполнилось пол года, когда на деревенской улице я впервые взял щенка на поводок. Так совпало, что в бурьяне на обочине таился кошачий выводок, и на Айну бросилась разъяренная кошка-мать. Под ударами когтей щенок взвыл и пытался удрать, но его удерживал поводок. Серой молнией металась кошка за Айной, я пытался достать обидчицу сапогом, но отпустить поводок не сообразил. Свирепое нападение, боль и невозможность от нее бежать соединились в сознании щенка, и он стал панически бояться кошек.
Я был очень расстроен. Переживания щенячьего возраста надолго, иногда навсегда запоминаются собакой. Я боялся, что Айна вырастет трусливой и не сможет ловить дикого зверя. Сейчас я думаю, что угроза была не столь велика, время все бы исправило, да и кошки — не охотничьи животные. Но тогда я решил клин вышибать клином.
Кошачье население нашей помойки осенью непомерно возрастало. Немногие из него доживали до весны, но это не извиняет моих действий. Презирайте меня, кидайте в меня камни, но несколько помойных кошек я отловил капканом. Выпускались они за городом вдали от спасительных деревьев, и молодой Айне предоставлялась возможность разбираться с кошками самостоятельно. Собака быстро убедилась в своих силах, и жестокие тренировки стали не нужны.
За вину перед кошачьим племенем я был сурово наказан и на долгие годы лишился покоя. Кошки стали Айниной страстью, главной причиной, по которой она никогда не спускалась в городе с поводка. Все наши прогулки — в Айнином понимании — сводились к поискам кошек. Хозяева воспитанных собак чинно выгуливали своих питомцев в скверах и парках. Айна таких мест не признавала. Ее любимые маршруты петляли вокруг помоек и по мрачным лабиринтам проходных дворов — лучшим охотничьим угодьям. Радиус действий собаки был ограничен длиной поводка, но и так она достигала иногда успеха. Все попытки отучить Айну от пагубной страсти были тщетны. Самое стыдное, что изредка, будучи навеселе, я шел на поводу у собаки и принимал участие в ее развлечениях. Лучшим номером было скрытно приблизиться к помойному баку и сильно ударить по его гулкому боку. Кошки в панике вылетали из бака в разные стороны. Дело Айны было их принимать, мое — крепче держать поводок. Бывало, что собака срывалась, это уже беда. Гуляли мы обычно поздно, в восторге охоты Айна была способна разбудить целый квартал. За кошками она залетала в чужие подъезды и подвалы, исходила лаем под деревьями и заборами, но бдительно при этом следила, чтобы не попасть мне в руки. Подманить ее удавалось только обманом, произнося всегда волнующие ее слова: «Айна, кошка! тут-тут-тут!» На этот ложный призыв она всегда покупалась. Наступаешь ногой на поводок, быстро уводишь собаку, будто и не она тут разбойничала, а на морде лайки приставшие клочья кошачьей шерсти…
Страсть Айны к кошкам утихла лишь в последний год ее жизни. И то не совсем. Ее раздражало, что кошки утеряли страх и перестали разбегаться при нашем появлении. Обычно собака пугала их лаем, но пару раз я видел, как она подходила с тыла к зазевавшемуся коту, пихала его носом в зад и с удовольствием следила, как тот в панике бежал. При этом Айна оглядывалась и, чудилось, подмигивала мне: «А помнишь, хозяин, как раньше-то веселились? »
Маленькие охотничьи радости выпадали в городе не часто, Айнино городское существование было тоскливым прозябанием. Скрашивало ее регулярные выезды в конце лета в деревню. В нашей тихой и дальней деревушке лайке можно было предоставлять свободу. Большую часть времени Айна проводила около дома. Она бдительно охраняла наш участок, но только от чужих собак, с которыми устраивала шумные свары. Но и здесь не обходилось без волнений: время от времени Айна надолго исчезала. Сперва я пугался, но потом выяснил, где она пропадает, и перестал бегать на поиски. Чаще всего собака уходила искать поживу на скотный двор. Найдет сухую телячью голяшку или рога, унесет в чужой огород и часами гложет эти вонючие изыски. Иногда она отправлялась в ближний лес проверить белок или мышковала на выгоне, гоняла деревенских котов, навещала знакомых кобелей и выясняла отношения с суками. Словом, отдавалась полнокровной «личной жизни», которой была начисто лишена в городе.
На деревенском озере маленькая Айна впервые и не слишком удачно познакомилась с водой. Мы купались с мостков, щенок доверчиво шагнул следом и очень испугался, вдруг окунувшись с головой. Это ли событие, или врожденные особенности были виноваты, но воды она всю жизнь избегала. Даже на юге, где собака страдала от жары. Я пытался бороться с ее водобоязнью и уезжал от молодой Айны на лодке. Позади начинался концерт: обиженный лай переходил в душераздирающий вой, который завершался шумным всплеском. Это отчаявшаяся Айна бросалась в озеро длинным прыжком, лишь бы сократить путь по ненавистной стихии. Воспитать собаку таким способом не удалось, она быстро сообразила, что озеро можно не переплывать, а обогнуть по берегу. Подтверждалось общее правило — Айну было невозможно приучить ко всему, противному ее натуре. Об отвращении к воде она забывала лишь в тех случаях, когда находила норку или бобра.
Отправляться без Айны за грибами и ягодами было скучно, да и жестоко по отношению к ней, ходить вместе — слишком шумно. Если уродилась белка, в лесу постоянно гремел Айнин голос. Пока она была молодая, я не уставал к ней подходить, высматривал зверьков, иногда лазал для этого на деревья. Потом сдался. Объяснял собаке: » Не нужны они нам сейчас, подожди до зимы!» Будто и поймет, уйдет со мной от белки и тут же начнет лаять в другом месте.
Насладиться в Айнином обществе тишиной было трудно, зато сколько интересного удавалось увидеть с ее помощью! То она найдет в мелколесье куницу и можно близко рассмотреть красивого и осторожного зимой зверька, то спасаешь от нее енота. Необычный голос Айны привел меня однажды к двум новорожденным лосятам. Желтые, несуразно длинноногие, они спокойно глядели на нас кроткими глазами в длинных ресницах. Я с трудом удержался, чтобы не погладить малышей, и быстрей увел собаку.
Приезды в деревню были для Айны великим праздником. Удивительно, но собака радовалась сборам и при возвращении в город. Жизненный опыт, казалось, должен был подсказать ей, что впереди конец свободы и долгое квартирное заточение, но этого не случалось. Похоже, что собака неспособна заглянуть вперед, и любая перемена места, вне зависимости от последствий, ее приятно возбуждает. Я замечал, что первый момент встречи Айны с городской квартирой ее радовал, но потом она несколько дней ходила скучная.
Последний год я уже не брал Айну в деревню. Дорога туда трудная и долгая, я жалел собаку, да и себя, признаться, тоже. Как и раньше, Айну волновали мои сборы, она крутилась у двери, ждала, подставляла голову, чтобы надели ошейник и взяли. Я чувствовал себя подлецом, но уходил один, а она покорно отправлялась дремать на свою подстилку. Теперь я жалею об этом. Добрались бы как-нибудь, погрелась бы старая на солнышке, поела чистой травы, а там, глядишь, ушла бы на скотный двор искать так любезную ей пропастину. Зря я обижал собаку, а сейчас уже не исправишь.
Айна жила шумно и буйно, ушла тихо и безропотно. Возможно, она протянула бы и дольше, я сам назначил ей срок последнего укола. Домашние осуждали меня, а я и сейчас уверен, что нельзя доводить собаку до полной беспомощности и маразма, мой долг был избавить ее от ненужных мук и унижений.
В этом я завидую моей Айне. Когда я принес ее в дом пушистым комочком, то был еще полон зрелых сил, желаний, охотничьих планов. Старели мы вместе: собака быстрее, но и мне пора уже думать о неизбежном. Страшит не оно, а мучительно долгое умирание души и тела, тяжкое для себя и близких. Как пригодился бы тут сострадательный хозяин, готовый приблизить желанный конец! Увы, это привилегия наших четвероногих любимцев, человек обречен допивать чашу жизни до конца.
автор Стрелков П.П.
