Первое ружье
Потребность нового, необычайного, поглощающего всю жадную детскую душу без остатка, была у Алеши Рокотова, как еда, как сон.
Броситься с утеса в Иртыш и плыть на другую сторону реки, когда по ней ходили кудрявые барашки, вскочить на спину необъезженного жеребенка — подвиги, для которых стоит жить, не обращая внимания на ссадины и синяки.
«Железный характер надо выковывать в человеке вскорости же после пеленок»,— говорил своим детям отец Алеши, сам известный среди смелых охотников, как бесстрашный медвежатник.
Обучать сына искусству стрельбы столяр Рокотов начал без винтовки и так необычно, как наверное, никто и никогда не учил никого.
В знойный июньский полдень столяр, как всегда, работал у верстака под крышей навеса. Вдруг он, улыбаясь какой-то тайной своей мысли, отложил рубанок и оказал вертевшемуся тут же Алеше: — Жарко. Принесешь стакан воды вровень с краями и чтоб ладонь была сухая, научу стрелять из малопульки.
Мальчик вытаращил на отца удивленные глаза. Цену каждого отцовского слова он хорошо знал: не было и не могло быть такого случая, чтоб батяня не исполнил обещания. А тут такой пустяк, и вдруг: «научу стрелять из малопульки». Алеша помчался в кухню.
Прошло пять, десять минут, мальчик не появлялся.
— Ну, задал я ему задачу,— сказал отец и принялся за прерванную работу.
Не один раз столяр вскидывал глаза на крыльцо кухни, где, казалось ему, вот-вот должен был появиться сын со стаканом воды, но так и не дождался.
И ни завтра, ни послезавтра не напоил отца Алеша.
Столяр ни словом не напомнил сыну об их уговоре.
На третий день мать пожаловалась на сына:
— Придумал новую игру наш Алексейка, еды лишился, с утра до вечера со стаканом воды балуется, пол весь залил. Из кухни не выживу.
— А ты не мешай нам. Это мы стрелять из винтовки учимся,— загадочно сказал отец.
Мать не поняла — шутит ли муж или говорит серьезно, но мешать Алеше не стала.
На четвертый день, заметно похудевший, мальчик прибежал к отцу и спросил:
— А ты носил?
— Носил.
— А ну, покажи!
— Тащи стакан и кувшин.
Налитый, как показалось Алеше, даже выше краев стакан воды с серебряными пузырьками воздуха, вскочившими по его стенкам, отец поставил на широкую, в застарелых мозолях ладонь вытянутой левой руки и, не глядя на поверхность воды в стакане, а, устремив глаза в какую-то, одному ему видимую, точку, быстрыми, мягкими шагами пошел по двору.
Как завороженный, Алеша смотрел на широкоплечего мужественно-красивого отца, плавно скользившего по земле. Вот он пошел через весь двор, дошел до ворот и повернулся к Алеше.
По чернобородому лицу отца с крупным прямым носом, с твердо сжатыми губами пробегала едва уловимая улыбка, словно сквозь дымку лет он вспоминал что-то минувшее.
Алеша наблюдал и за лицом отца, и за чуть колеблющейся в такт его шагам, точно дышащей, поверхностью воды в стакане.
С переполненным от волнения сердцем, с восторженно сверкающими, влажными глазами, мальчик готов был схватить большую руку отца прижаться к ней губами, но Алеша только тяжело вздохнул.
— Слушай, сынок, старинную сказку, ее когда-то рассказала мне твоя бабка. Один умный царь, а хоть и редко, но встречались из них и умные, так вот, один умный царь выбирал себе главного министра. «Возьму,— говорит,— того мужа, который пройдет через весь наш- город с жбаном, доверху наполненным дорогим вином, и не прольет ни одной капли». Сколько тут вызвалось удальцов!.. Пойдут, а их или пугнут злой собакой, или умышленным каким-нибудь соблазном отвлекут: прольют они дорогое вино. «Не годятся!» — говорит царь.
И вот пришел к нему мужичок невеликого росту, сухощав, только голова крупная да глаза твердые, словно сталью наваренные. «Пройду!» — говорит.
Пошел. И что только ни делали с ним!.. Ни в какую!
Мужичонко идет, как метлой метет...
«Стреляйте!—закричал царь,— Из самой большой пушки!»
Даже не вздрогнул: капли не пролил дорогого вина.
— Ты слышал пушку?
— Нет.
— Ты видел взбесившегося жеребца?
— Нет.
— А диковинную красавицу?
— Нет, царь, я смотрел на жбан с дорогим вином.
— Кто сильно желает, тому счастье встречу бежит. Это министр! — изрек царь.
— Задумайся над этой сказкой, Алеша: ведь умному только намек дай, а глупому и тумак не в помогу. Хорошо подумай, догадка —не хуже разума,— заключил отец.
...За две недели, забывший все соблазнительные радости лета, Алеша перебил у матери половину стаканов, «но достиг недостижимого, как казалось ему вначале,
искусства — автоматически согласовывать дыхание, мускульное напряжение руки, движение ног и положение корпуса при ходьбе.
Час торжества настал. В знойный, полдень Алеша явился к отцу и, хитро улыбаясь, спросил:
— Хочешь воды?
Отец отложил рубанок и сказал:
— Хочу: в горле сухо, как в печке.
Алеша неторопливо прошел через двор в кухню и вскоре вышел оттуда: на голове его и на обеих широко раскинутых руках стояло по полному стакану воды.
Отец смотрел на сына, как он, с гордо поднятой головой, свободно шел по двору загорелыми босыми ножонками, и полные стаканы не только не плескались через края, но вода в них лишь чуть колебалась.
Алеша подошел к отцу и, потупив выдыхавшие счастливое волнение глаза, протянул ему стакан. Второй и третий стаканы с водой мальчик поставил на верстак.
Отец неторопливо, точно он пил дорогое вино, опорожнил все три стакана.
Алеша взял загрубелую, тяжелую ладонь отца в свою маленькую ручку и провел ею по волосам и, сдерживая дрожащий от радости голос, сказал:
— Сухошеньки!
— Правильно, сухошеньки. Отца за пояс заткнул. Значит, сынок, дела у тебя в жизни добро пойдут, и стрелять ты из винтовки славно научишься.
* * *
И действительно, «дело пошло». Только шло оно, как казалось тогда Алеше, снова какими-то окольными путями.
После блестящего экзамена со стаканами воды мальчик был убежден, что отец зарядит «верную свою старушку»,—так он называл шомпольную «беличью винтовку» с граненым стволом,— начертит углем на двери амбара кружок с пятном в середине и заставит Алешу выстрелить с какого-нибудь упора. Мальчик уже заранее видел пробоину в самом центре пятна. Но до этого оказалось так же далеко, как от зимы до лета.
— Выпустить пулю в белый свет, как в копеечку, и слепой и глупый сможет. Вначале дедушка твой стрельбе меня без стрельбы учил и выучил. Порох, пистоны, свинец тогда непомерно дороги были, а жили мы бедно, вот и стал он приучать мой глаз к зоркой наводке, дыхание и палец к такому согласью в действии, как приучил ты себя к ходьбе со стаканом воды на голове. Не думаешь, как и куда ступнуть, а идешь — не плещется... Также и в стрельбе: вскинул, и словно бы все само собой должно сделаться.
Отец взял большой столярный карандаш и пошел через двор. На заборе он очертил круг величиною с куриное яйцо и опросил Алешу:
— Видишь?
— Как на ладошке!
Рядом отец нарисовал круг вдвое меньше.
— А этот видишь?
— Вижу!
Тогда он поставил на заборе точку величиною с муху.
— Не видишь?
— Нет, не вижу,— сознался Алеша.
Отец вернулся под крышу сарая. Лицо его было серьезно.
— Даже близорукий глаз навострить можно, если долгое время заставлять человека смотреть вдаль. А у тебя глазок, как коготок. Только не сразу на гору (это, была его любимая поговорка). На таком расстоянии в твои годы и я тоже не видел пятна в горошину, потом дедушка вывострил мое зрение... И стал я бить с высоченной пихты белку в глаз.
С Алешей отец всегда говорил, как с равным.
— С самого легкого, с большего кружка, и мы начнем учиться наводить мушку в цель и плавно нажимать на спуск. Разница между мазилой и стрелком заключается в одном: умении вовремя плавно нажать на спуск. Каждый, «не слепой, наведет мушку в пятно, каждый, не бессильный, будет держать винтовку, наведенной на цель сколь надо. Но мазила, боясь отдачи, или моргнет, или от зоркости дернет за спуск. Стрелок — спустит плавно и только когда цель будет на мушке. А теперь тащи-ка сюда «старушку».
Так, еще до стрельбы, Алеша стал учиться стрельбе.
Но вскоре «счастье улыбнулось» Алеше: за усердную работу на конюшне (мальчик ухаживал за двумя лошадьми квартировавшего в их доме .полковника Митрофана Петровича Жузлова) полковник подарил ему винтовочку монтекристо.
Первые выстрелы из «мантехриста», как по-своему переделали название винтовочки братья Алеши, боявшаяся всякого оружия мать попросила сделать отца.
Отец приказал Алеше взять дугу и отнести ее на противоположный конец двора. Колечко дуги было не более медного пятака.
Саша вымерил расстояние от верстака отца до дуги и сказал:
— Двадцать пять шагов. Дополняет ли только эта хлопушка?..
Старшие братья завидовали подарку Алеши и выражали всяческое презрение и к винтовочке и, особенно, к маленьким блестящим патрончикам: «Ими только воробьев пугать!..» — пытались они замутить радость Алеши.
В огромных, мускулистых руках отца винтовочка монтекристо и действительно выглядела игрушкой.
Вся рокотовская семья притихла, когда отец вложил патрончик и ставил винтовочку в плечо. Большой, красивый, он по стрелковому уставу «развернул ноги», подался корпусом вперед и выстрелил десять раз подряд.
Сухие, негромкие выстрелы смолкли.
Все, в том числе и отец, бросились к дуге. Подбежали и ахнули: ни одна пулька «не вышла» из колечка. И все вошли в дерево «за кольцо». Такое искусство стрельбы Алеше казалось недостижимым. Он восхищенно смотрел на отца.
— Береги, сынок, подарок полковника пуще глаза. Чисти, смазывай после каждой стрельбы. Не винтовочка— мечта!..— И отец передал «мантехриста» в дрожащие от радости руки Алеши.
...Вместе с винтовочкой монтекристо полковник подарил Алеше тяжелую коробку — тысячу штук патрончиков-баскеток. Тогда это показалось мальчику таким запасом, которого хватит ему чуть ли не на всю жизнь. Но уже к осени Алеша расстрелял всю коробку и стал усиленно экономить, и зарабатывать пятачки, чтобы купить на них два десятка баскеток и выпустить их в один день.
В праздник, с пульками в кармане, с драгоценной винтовочкой в руках, Алеша чуть свет убегал из дома нa берега Иртыша. Там, на песчаных косах и отмелях, было много всевозможных куличков.
Первого убитого пепельно-серого, с белым подхвостьем зуйка ликующий Алеша с гордостью «добытчика» подал матери.
Мать ощипала, опалила крошечного, похожего на мышонка, куличка и положила его в большой горшок вместе с разрубленной бычьей головой.
За обедом она сказала отцу:
— Кушай, батя, сынову добычу: сегодня из Алешинова кулика щи сварила.
Отец попробовал.
— Важные щи получились. О чем нам теперь заботиться, мать,— сыны прокормят...
От радости у Алеши задрожала ложка в руке, и он пролил щи на праздничную скатерть. Но мать, казалось, не заметила этого.
За лето Алеша подрос и поздоровел. Но в кармане Алеши очень часто не было не только пятачка, а и гроша. И тогда, сжигаемый охотничьей страстью, он, сам не зная зачем, приходил в охотничий магазин Генина, стоял у прилавка и смотрел на лежащие под стеклом коробочки с блестящими патрончиками к монтекристо, на всевозможные ружья, сумки и патронташи.
Покупатели-охотники, кузнецы, слесаря, ученики старших классов городского училища, особенно по субботам, во множестве бывавшие в единственном маленьком охотничьем магазине городка, толкали его, но Алеша, казалось, не ощущал толчков.
Приказчик — чубатый, белозубый щеголь — Аркадий Ферапонтов, которого в Усть-Утесовске все звали «девкина погибель», потому что был он, как говорили горожане, «на слова речист, на одежду форсист, а дурам девкам того только и надобно», отлично знавший Алешу и с первого взгляда понимавший, когда у мальчика были деньги и когда их не было, всячески изощрялся в остроумии над безденежным покупателем.
Алеша краснел от стыда и все-таки стоял у прилавка, рассчитывая на «непредвиденное чудо».
— И что ты здесь ушиваесси, как путний, когда и пятачка за душонкой нет? Да знаешь ли ты, что баскетовые патрррончики к мунтиокрристам покупают у нас только дети господина податного инспекторрра Террпагосьянца и еще господина горродского головы и купца вторрой гильдеи Оррреста Орррестовича Костурррина. У тебя же, вшивика, ни кррругом, ни около, а туда же!..
Но чудо свершилось: пьяненький и оттого очень добрый, знакомый отца, лучший охотник городка, высокий, подбористый плотник Василий Кузьмич Сухобрусов вместо причитающейся ему сдачи — гривенника, неожиданно приказал приказчику:
— Ты, «девкина погибель», мерзлый, лупоглазый баран, отсчитай парнишке Рокотову на этот гривенник баскеток. Винтовочка без патронов все равно, что бутылка без водки...
И франтоватый Аркадий Ферапонтов, подобострастно оскалившись, отсчитал Алеше четыре десятка заграничных остроконечных баскеток.
Но подобные чудеса случались редко. Обычно же приказчик перед тем, как закрывать магазин, довольно бесцеремонно брал Алешу за плечи и, подталкивая коленом в спину, выпроваживал за дверь:
— Иди, иди, плотников сын и гляденьем сыт. Иди да бога благодари, что я по своей интеллигентной культурррности взашей тебе не накидал, не надуплетил...
«Во едину из суббот», вытолкнутый за дверь, на крыльце магазина Алеша нашел двугривенный. Схватив монету, он так отчаянно заколотил кулаками и ногами в закрытую уже изнутри приказчиком дверь, что Аркадий Ферапонтов, поспешно и испуганно открыв магазин и увидев мальчика, чуть не избил его, но, заметив деньги в руке Алеши, смилостивился и отпустил ему восемьдесят один патрончик.
— Лишнюю баскетку — в надбавку тебе за черрртячье твое упорррство: благодаррри Аррркадия Елизарррыча Ферррапонтова за чувствительность его серррдца...
Алеша схватил пульки и только было собрался поблагодарить приказчика, как Аркадий Ферапонтов положил руку на плечо мальчика и голосом мягким и вкрадчивым, как обычно говорят обольстители, сказал:
— Да, отнеси вот это письмецо, только не испачкай, и вррручи его в собственные ррручки Дунечке Жаздррриковой. Но только смотррри, чтоб ни одна собака не гавкнула, ни одна жадная душа не видела...
Алеша взял письмо в розовом конверте и, не чуя земли под ногами, помчался.
Соседка, синеглазая, русокосая Дуня Жаздрикова, приняв письмо, раскраснелась, вынула серебряный пятачок и, опасливо поглядывая на Дверь кухни, сказала:
— И от меня, Алешенька, за секретность...
Да, это была очень счастливая суббота!..
* * *
Старший брат Алешиной матери, румяный, кудряворыжеватый, веселый песенник дядя Емельян был ямщик.
Ежегодно зимами, по застывшему Иртышу на Катонкарагайскую ярмарку и в Усть-Утесовск с ярмарки он возил богатых купцов.
Дядя Емельян любил хороших лошадей, быструю троечную езду и наборную сбрую, но превыше всего — ярко расписанные дуги.
— Дуга—всей упряжи краса! Лошади могут быть и не особо шикозные, но песенник-ямщик в красной опояске и расписная дуга — обязательны для всякой тройки...
В крепкие сибирские морозы, проскакав от «Бабушкинова Зимовья» до Усть-Утесовска 35 километров, дядя Емельян заезжал к сестре «на передох», как говорил он.
Рокотовский двор тогда наполнялся звоном бубенцов, веселым ржаньем и храпом подтянутых, разгонных, курчаво заиневеевших лошадей.
Частенько дядя Емельян погуливал. И тогда уход за лошадьми и сбруей охотно брал на себя Алеша.
Как-то загулявший, обычно скуповатый, дядя вынул из кошелька пятиалтынный.
— Это тебе, Алешка, на орехи за твою трудоусердность вкруг коня! — громко сказал веселый дядя и со звоном, чтоб видели все, брякнул монету об пол.
Через полчаса вместо орехов у племянника в кармане было шесть десятков баскеток.
Прибежав домой, Алеша вынес из амбара дорогую, нарядную дугу дяди, расписанную по небесно-голубому полю пунцовыми розами, поставил к забору на ту же самую дистанцию, на какую стрелял в колечко старенькой своей дуги отец. Через короткий промежуток времени и кружок под золоченым кольцом, и пылающие лепестки роз на дуге были пробиты пульками так точно, что его стрельбе мог бы позавидовать и сам отец.
Алеша схватил дугу и с торжеством поставил ее на скамью перед захмелевшим дядей Емельяном и сидевшим рядом с ним отцом: мать угощала их обедом.
— Приходи, кума, любоваться,— не без ликующих ноток в голосе произнес Алеша фразу отца, когда тот хотел похвалиться хорошей ли работой или особо удачным выстрелом.
Алеша не забудет, как при взгляде на испорченную дорогую дядину дугу мать выронила из рук тарелку с борщом, а глаза веселого, разом протрезвевшего дяди Емельяна выпучились так, точно он собирался выстрелить ими в Алешу.
Только отец был спокоен. Он внимательно рассмотрел испорченное ямщиково сокровище и спросил сына:
— К забору ставил?
— К самому забору, впритирочку!..
— Вот это разрисовал!.. Придется теперь все заново и шпаклевать, и перекрашивать. Но ничего не поделаешь: моя вина — мой и ответ. Только уж если второй раз проделаешь то же самое, тогда неделю на отлете зад носить будешь и портки руками придерживать,—сверкнув глазами, закончил отец.
* * *
В усть-утесовских хлебопашцах, огородниках и кустарях было что-то детски-наивное, точно навсегда застыли они в какой-то ребячьей поре жизни, а временами просто накатывала на них чуть ли не поголовно блажь.
Вдруг начинали они пламенно мечтать о переселении в «легкие, вольные края» — в Приморье на «Зеленый клин» или в Среднюю Азию, в знаменитый городок «Проживальск», где круглый год лето: не надо заготовлять дров на зиму, шить тулупы, рукавицы, шапки, валять валенки...
— А уж фрукта сладкая—дерево ломит!.. А как поливная земля овощу, хлеб родит!..
С трудом дождавшись весны, распродав или заколотив домишки, снимались и уезжали усть-утесовцы целыми кварталами, но, прожившись в «легких краях» до кнутовища, налегке возвращались домой, а года через три четыре снова начинали мечтать то о золотых алтайских россыпях в каких-то трудно-доступных урочищах, то о зайсанских и балхашских водах, «кипящих» от рыбы, о «необтоптанных землях», «необрубленных лесах» с непугаными соболями, серебристыми и черно-бурыми лисами...
Одним из таких неукротимо-пылких мечтателей был второй брат Алешиной матери —дядя Миша.
Перед очередным отъездом дядя Миша решил всю движимость и недвижимость разыграть в лотерею. Билеты были расценены от копейки до двух рублей: кто какой номер вытянет...
В списке разных вещей, разыгрываемых дядей Мишей, были корова, гармоника, самовар, часы с кукушкой и охотничий дробовик.
Лотерейные билеты дядя Миша распространял что-то очень долго: несмотря на все его красноречие и очевидную выгодность лотереи, обыватели неохотно развязывали кошельки.
Длинностволый старинный дробовик с утолщением в детский кулак у вылета Алеша видел у дяди Миши не раз. «А вдруг за какую-нибудь копейку или пятак выиграю такую штуковину!».
Винтовочка монтекристо и стрельба куличков не устраивали юного охотника: ему грезились «настоящие охоты» по уткам и зайцам. У Алеши было скоплено тридцать семь копеек.
— А если билет попадет за рубль или даже за два?-— замирая от страха, спросил он дядю Мишу.
— А ты не думай об этом: ты в сорочке родился—тебе не попадет,— уверенно ответил дядя колебавшемуся племяннику.
Но, несмотря на такую определенность довода дяди Миши и твердую уверенность в его голосе, Алеша все же колебался: «А вдруг да за два целковых?!..» Мальчик стоял потупившись.
— Главное, чтоб здорово, во всю силу желать, Алешка!.. По-настоящему сильно захочешь — выиграешь! Нет — все впустую: счастье, брат, всегда в наших руках!— философствовал дядя Миша.
И все-таки племянник сомневался.
— Ну, вот что...— склонившись к самому уху Алеши, тихонько заговорил искуситель.— Если даже тяжелый вытянешь, мы его снова в шапку: поищем на него кого-нибудь поикряней... Налетит, беспременно налетит с ковшом на брагу,— все так же заговорщически негромко успокоил дядя племянника.
И Алеша решился: выиграть дробовик он очень желал.
Замирая, мальчик опустил руку в шапку с туго скрученными и перевязанными ниточкой билетами.
— Девятнадцать копеек,— ликующе выкрикнул племянник и поспешно вручил деньги дяде.
— Я говорил тебе, что ты везучий! И вперед вот так же смелым будь — иначе всю жизнь на нетовой земле, с пустыми перстами ходить будешь,— наставительно изрек дядя.
Алексея Рокотова, вместе с многочисленными участниками лотереи, дядя записал в порядком замызганный список под девятнадцатым номером.
— Вот увидите, дядечка, вот увидите...— хотел сказать о дробовике Алеша, но раздумал.
— Выхватишь корову альбо самовар за девятнадцать копеек, и будет тебе тогда на пульки,— пошутил дядя Миша.
Но не корову, не самовар, а дробовик, только дробовик и во сне и наяву видел Алеша.
На масляной неделе в день лотереи Алеша прибежал к домишку дяди Миши затемно, когда хозяйка еще только начала растапливать печку. Шапкой обмел валенки у порога, поздоровался и робко присел на лавку.
С морозу от потной, разгоряченной головы мальчика валил пар, как от самовара.
— Тебя что это, Алексейчишка, черти-то принесли ни свет, ни заря? — неласково встретила раннего гостя Федосья.
— Я, тетечка... билетик... в списке... я не помешаю...
— Ну-ну, сиди, места не просидишь.
К полудню участников лотереи набилось полная изба.
Алеша стоял у самого стола и, не отрываясь, смотрел на огромный древний шомпольный дробовик с некрашеной березовой ложей; фузеей называли такие ружья усть-утесовские охотники. От духоты, от табачного дыма, от волнения у Алеши кружилась голова: «Мои будет!.. Обязательно мой»,—уверенно шептал Алеша.
Бурую комолую коровенку тетка Федосья подоила в последний раз. Последний раз семья попила чай из медного тульского самовара. Но ни о чем этом уже не думал Алеша: только дробовик, лежащий на столе рядом с гармошкой, занимал его мысли.
«Беспременно мой будет!» — беззвучно твердил он. Пот заливал ему глаза, очертания дробовика расплывались, но Алеша неотрывно смотрел на дробовик и шептал: «Господи, сделай так, чтоб дробовик!..»
...Наконец по списку выкрикнули:
— Алексей Рокотов!
У шапки с билетами сидел соседский трехлетний мальчик, в розовой рубашке, подпоясанной голубой ленточкой: ему и было доверено вытаскивать билеты. Уже восемнадцать пустых билетиков вытянул — «безгрешная душенька», как говорили о мальчике принимавшие участие в лотерее женщины. С каждым новым «пустым» билетом уверенность Алеши крепла: «Мой, беспременно мой!..»
— Где же Алексей Рокотов? — спросил старый, с сильно побитым оспой лицом кузнец Никанор Колотыркин, выбранный распорядителем.
— Я тут, дяденька,— чуть слышным голосом сказал Алеша и поднял руку.
— Тащи!—приказал распорядитель мальчику в розовой рубашке.
Под напряженными взглядами сотен глаз ребенок в розовой рубашке опустил ручонку в шапку и вытащил туго скрученный билетик. Кривой на правый глаз, с толстой, раздвоенной «верблюжьей» губой, кузнец Василий Мананков взял билетик и долго раскручивал его черными негнущимися пальцами. Потом медленно приблизил бумажку к единственному глазу и по складам, в гробовой тишине прочел: «Дро-бо-вик!»
Алеша схватил фузею обеими руками и, не видя никого в избе, бросился с нею сквозь толпу домой.
...Тяжелую, допотопную эту «рушницу», из которой и трем рокотовским братьям стрелять было бы неподсильно, Алеша продал на базаре лосевскому раскольнику, медвежатнику Мокею Ознобишину.
Огромный белокурый детина, в толстом домотканом зипуне и холщовых штанах, увидев в Алешиных руках фузею, так и" рванулся к нему.
— Да ведь это же старинный флинтус! — выкрикнул пораженный раскольник.— Вот лопни мои глаза — флинтус!.. Нынешние что?.. Нынешние разве бьют!.. Продашь флинтуса?.. Что просишь?..
— Пять рублей,— с замершим сердцем ответил Алеша.
Раскольник тщательно оглядел старинный флинтус, раза два хрустнул толстым курком, для чего-то сильно надавил ладонью на обрез утолщенного ствола и, рассмотрев оставшийся на ладони след, сказал:
— Всю жизнь мечтал в точности о таком. Осчастливил ты меня, парень! Получай деньги.
Развязав кожаный кошель, раскольник достал из него пять серебряных рублевиков и, не торгуясь, отдал их ошалевшему от счастья Алеше.
Потом верзила легко, как перышко, вскинул тяжелого и длинного, как оглобля, «флинтуса» к плечу.
— С эдаким набалдашником он горсть пороху примет — не съохает. Да я из него любого медведя жеребейкой от башки до самого подхвостника прошибу!.. Да я из него...
Но Алеша, крепко зажав в кулаке тяжелые рублевики, уже мчался домой.
В тот же день с отцом и полковником они выбрали и купили в магазине у «девкиной погибели» за три рубля пятьдесят копеек легонький шомпольный дробовичок.
На оставшиеся деньги приобрели и пороху, и дроби, и сотню рябчатых капсюлей.
Так Алеша приобрел настоящее охотничье ружье.
Глава из повести «Раннее утро». Действие развивается в начале века.
Ефим Пермитин
