Войти
Вход на сайт
Вход через социальную сеть

Духи черного озера. Часть вторая (Сень горькой звезды. А.П. Захаров)

Тьма незаметно подкралась из глубины леса к самому костру, ветер на озере стих и вершины деревьев угомонились. Андрей растянулся на охапке сухого мха и вспомнил отчаянного бурундучишку:

– Иван! А почему бурундук полосатый?

Кыкин не торопясь прикурил от уголька трубочку, пыхнул махорочным дымом и начал новую сказку:

– Он не всегда полосатым был. Раньше бурундук серенькую шкурку носил и с медведем вместе в зимней юрте жил. Дружно жил, да потом поссорился. Раз набили они вместе шишек на зиму. Сели за стол, орехи щелкать стали. Медведь орешки сразу не съедает, ядрышки в кучу складывает, чтобы потом все разом вкуснее съесть. А бурундучишка хитрый и ленивый попался – хочется ему мишкины орешки прибрать. Вот он и говорит: «Погляди, приятель, кто там за дверью скребется». Едва медведь отвернулся, как жулик хвать ядрышки – и в защечный мешок. Воротился медведь, а ядрышек нет как нет. Только у бурундука одна щека так раздулась, что глаз едва виден. Удивился мишка: «Что с тобой, братец?» А бурундук ему: «У меня зуб болит». Принялся медведь снова за орехи. Нащелкал целую гору желтых ядрышек. А бурундук ему: «Опять кто-то стучит». Отлучился медведь, а бурундук схватил готовые ядрышки – и за другую щеку! Сидит, щеки так раздул, что и глаз не видать. «Где мои орехи?» – медведь спрашивает. А бурундук и ответить не может – так у него рот набит. Рассердился медведь и хвать его пятерней по спинке, что у того только шерсть клочьями. С тех пор у всех бурундуков пять полосок на спине от медвежьих когтей. А медведь с бурундуком жить вместе перестали: не прощает медведь воришку. Сколько бы тот орешков к зиме ни заготовил, как бы норку ни прятал, все равно мишка запас откопает и съест. Бурундук с ним рядом бегает, ругается, плачет, а косолапому до него и дела нет. Если нет у бурундука запасного склада – помирать ему с голоду. Поплачет, попищит малыш, да пойдет и задавится.

– Как так?

– Найдет на кустике ветку вилочкой, сунет туда головенку и повиснет, чтоб голодом не мучиться.

– Моряк у нас не повесится, он себе пропитание всегда отыщет. – Андрей кивнул на пса, который без лишней скромности подбирал остатки от обеда на траве.

Уха в котле снова закипела, щучьи головы всплыли и выпучили побелевшие глаза.

– Однако сварились, – определил Кыкин. – Снимай котелок, ребята.

За перекладину, на которой висел котелок, сняли его с огня и отнесли в сторону, чтобы остудить. Перекладину выдернули, а дужка котла так и осталась стоять вертикально. На перекладину водрузили большой медный чайник. С ухой решили не спешить, пусть приостынет, куда она денется. Так рыбаки думали. Но голодный как волк Моряк, очевидно, соображал по-другому. Возможно, он решил, что полный котелок рыбы предназначен именно ему, или не понадеялся на доброту своих хозяев, у которых свой рот на дороге – кто знает. Только, увидев дымящийся котелок, Моряк без промедления ухватил его зубами за приподнятую дужку и под негодующие крики бросился наутек.

– Держи! Лови! Окружай! – Кыкин с ребятами бросились вдогонку сквозь кусты и ельник, наугад в темноту, на звук шагов и шорохи под ногами. Где там! Ловить лайку в темном лесу – все равно что иголку в сене искать.

Продираясь сквозь кусты обратно к огню, Андрей споткнулся, под ногой брякнул металл. Чисто вылизанный котелок остыл и холодно поблескивал, словно никогда не кипел ухой. Андрей погрозил в темноту и вышел к костру. Ничего не поделаешь – надо снова варить, рыба есть.

На ночь в огонь завалили большой суковатый комель. Пламя лениво лизало корни и сучья, обнимало сырой ствол и наполняло уснувший воздух ровным сухим теплом.

– Однако на всю ночь хватит, – заключил Кыкин, завернулся в дождевик и тихонько засопел во сне.

Толя с Андреем долго ворочались на куче сухого мха. С озера поползла молочная дымка, клубясь и разрастаясь, она заполняла собой все пространство и растворяла и поглощала все вокруг. В такой туман от костра лучше не удаляться. Не раз бывало: отойдет рыбак от огня шагов на двадцать по нужде – и пропал. Ребята теснее прижались друг к другу под брезентом: начинала донимать сырость.

– Толя, а кто такой Менкв? – вспомнил Андрей.

– Не поминай на ночь – еще накличешь, – недовольно дернулся Толя.

– И ты туда же, с предрассудками в наш атомный век, – намеренно зацепил самолюбие друга Андрей. – Наслушался сказок...

– И ничего не наслушался, – обиделся Белов. – Все знают, что он здесь маячит. Имен у него много: Вэнтут, Куль, лесной мужик, лешак. Ходит лохматый и голый. Лицо в шерсти, черное, нос пуговкой, глазищи красные – в темноте горят. Днем в норе отсыпается, а по ночам шастает. Бывало, что и к людям выходил. Представляешь – из темноты такая рожа: А если к нам?

– Велика беда! – расхрабрился Андрей. – Я в стволы пулевые патроны вложил.

– Пулей окаянного не возьмешь, не раз пробовали. И собаки его боятся: скулят и к людям жмутся. Ладно бы шавки дворовые, а то самые зверовые медвежатницы...

– Так, выходит, встречали его охотники?

– И не раз. Только не поймешь, то ли они его встречали, то ли он их. С Иваном Кремневым случай был. Шишковал он один раз без ружья, но с собакой. Шел по тропе вдоль реки: с одной стороны обрыв, с другой мелколесье непроходимое стеной. Через тропу упавшее дерево на сучьях легло – не перелезешь. Иван пригнулся и между сучьями на ту сторону лесины пролез. Видит: Он стоит, на Ивана свысока смотрит. Иванова лайка Саска, на всю тайгу первая медвежатница, подскочила и меж ними бросилась. А лешак сгреб ее сверху за загривок, помял в лапищах да и хряпнул о дерево – та и пикнуть не успела. Иван видит такое дело – обратно под лесину. Протиснулся промеж сучьев, глядит: лешак его уже с той стороны дожидается. Иван назад, и Куль за ним через дерево прыгнул. Так они долго в кошки-мышки играли, пока кулю не прискучило туда-сюда прыгать без толку. А палку он не догадался сломить, чтобы Ивана из-под сучков выскрести, или не захотел. Но напоследок Ивану тайное слово сказал.

– Какое слово?

– Не знаю. Кремнев то ли не понял, то ли в секрете держал, только никому того тайного слова не передал.

– А что Иван говорил?

– Говорил – Куль приходил его за грех наказать. Зимой они с Саской берлогу взяли. Медведицу добыли, а в логове двое маленьких пищат – просто беда.

В темноте послышалось едва уловимое движение, колыхнулась почти неразличимая тень, и Андрей потянулся к ружью. Но тень успела виновато тявкнуть и в колеблющемся отсвете костра показался Моряк на полусогнутых лапах и с поджатым хвостом. Приблизившись к ребятам, пес прижал уши, изобразил на морде умиление и опустил голову на колено хозяину.

– Ах ты, чучело! – Андрей нежно потрепал пса за ухо. – Ну, иди ложись рядом, нам теплее будет.

– А главное – спокойнее, – добавил Толя.

– Бить его надо – да некогда, – буркнул Кыкин и перевернулся на другой бок. Как все таежники, он умел спать «вполуха» и слушать сквозь дрему. Сон одолевал всех. Даже пламя над кострищем обленилось и поутихло. Мальчишки перестали шептаться под брезентом и примолкли. Моряку надоело смотреть на угли, он зевнул во всю пасть и закрыл глаза. Все задремали.

Но перед рассветом, когда сырой туман над болотом особенно вязок и птицы еще не проснулись в своих отсыревших гнездах, когда небо уже посветлело, а между деревьями еще шевелится сумрак, когда по остывшему за ночь телу ползет «гусиная кожа», когда сон еще крепко смежает веки и так трудно решиться отодвинуться от горячей спины друга, чтобы расшевелить угасающие под пеплом угли и толкнуть в костер сухую жердь, – Андрей внезапно и резко проснулся и сразу же сел. То же самое, однажды испытанное на острове неизъяснимое предчувствие стряхнуло сон, заставило собраться, сосредоточиться и оглядеться. Костер едва заметно дымил головешками. Кыкин спал, завернув брезентом голову, лишь Моряк нес службу и стоял, напружинившись и навострив уши в сторону тропы от черного мыса вдоль озера. Туман над ней колыхался, слегка просвечивал и звучал: чвак-чвак, чвак-чвак. Равномерное чваканье не переставало, а приближалось и становилось все громче.

Андрей толкнул друга:

– Слышишь?

– Слышу! – жарко прошептал тот. – Идет!

– Кто это?

– Не знаю, – пожал плечами Толя и оглянулся на Кыкина: тот спал как ни в чем не бывало. А в розоватом от первого луча тумане над тропкой, что вела с хантыйского кладбища, возникла и заколыхалась горбатая огромная тень человека или обезьяны. Чвакая по мокрому мху, она вразвалку, но проворно продвигалась. Моряк потянул носом воздух, неуверенно тявкнул, оглянулся на хозяина и виновато вильнул хвостом.

– Боится, – сделал вывод Андрей и щелкнул курками. – Стой, кто идет!

Тень замерла, а Моряк снова тявкнул.

– Это Куль! – крикнул за спиной проснувшийся некстати Кыкин. – Не стреляй!

От неожиданности Андрей вздрогнул, и оба курка как бы сами собой спустились. Сверкнул сдвоенный выстрел, ружье дернулось, больно ударило скобой по казанкам пальцев, заряд прошумел по вершинам сосен, сбив на землю несколько веток. Тень пригнулась, показала высокий горб и исчезла из вида, прочвакав по болоту куда-то в сторону невидимой реки.

Кыкин сбросал в костер остатки дров, пламя ярко запылало, и всем стало веселее.

– Пулей Куля не взять, – пояснил Кыкин. – Против него одно средство – заряжать патрон медной пуговицей. Только где теперь такую возьмешь? Нужна старинная, с орлом.

– А солдатская непригодна? – спросил Андрей.

– Солдатская слабее бьет, – покачал головой охотник. – С орлом надежнее. Однако зачем огню зря пропадать – давайте чай варить.

И, сам прихватив чайник, зашагал в сторону Неги.

– Не боится, – позавидовал Андрей.

– Утро наступает, – прокомментировал Толя.

Утро действительно уже наступало, и туман на глазах таял, пригретый солнцем. Ожидался хороший день, и настроение понемногу исправлялось. В ожидании Кыкина, чтобы не терять времени даром, мальчишки попробовали драть мох и сносить его охапками в кучу. Работа оказалась нетрудной, но сыроватой. Так что костерок оказался кстати: можно посушить коленки. Вскоре показался и старик с чайником и еще издали сквозь одышку прокричал, что чертушка облас взял, лодки теперь у них нет и домой возвращаться не на чем. Видно, рассердился лешак, что стреляли в него. Попробовали успокоить старика и разобраться, в чем дело. Выяснилось, что Кыкин, не терпевший в чае болотной воды, спустился распадком к Неге, там, где оставляли облас, и у поваленного дерева его не обнаружил. Только одно веселко осталось, что похуже.

– Куль мстит! – уверял Кыкин. – Мы здесь шайтану мешаем. Уходить велит. – Но чайник на огонь поставил и щук в котелок заложил: есть-то надо.

– Не Куль это был, а человек. Вы видели, как Моряк среагировал? Он же не боялся совсем, а хвостиком помахивал, как своему знакомцу. И тявкнул едва-едва. На зверя так собаки не лают, – засомневался Белов за завтраком.

– Вашему кобелю шайтан прямой знакомец, – проворчал охотник. – Вон как он вчера котелок с рыбой упер. Сколько живу – такого плута не видывал. Опять же где его весь вечер лешак носил? Наверняка бегал с Кулем сговариваться, как наш облас угнать. Задавить бы его Менкву в подарок, чтобы велел Кулю мой облас вернуть.

Кое-как уговорили старика пса не давить и на дурака не сердиться, а пойти и вместе поискать пропавшую лодку. Пошли втроем, но облас на берегу не сыскали: злоумышленник на песке даже следочка не оставил, чем и дал повод Кыкину уверовать, что дело нечисто. Впрочем, как убеждал Толян, не наследить оказалось делом нехитрым. Угонщик спустился по покрытой хвоей тропке к поваленному дереву, прошел по стволу прямо к обласу, перевернул и, не сходя с дерева, столкнул легкий челнок на воду, а затем прыгнул в него сам. Толино старое весло лежало далеко от дерева и, чтобы не наследить, злоумышленник пренебрег им. А может, двух весел ему оказалось достаточно.

– Двое их было, – сделал вывод Андрей.

– Мы одного видели, – возразил Толян.

– Ну и что! Один ходил, другой здесь прятался! – не согласился Андрей, – Надо на берегу следы посмотреть.

– Вот беда! – сокрушался между тем Кыкин, – Как жить без обласа буду? Путина идет, а у меня лодки нет. Не наловлю, не навялю рыбы – чем жить зимой буду? Колхоз меня не прокормит – у самого коровы с голоду дохнут. И я подохну, как колхозная корова. Ай, беда!

Впрочем, причитая таким образом, охотник поднялся на обрыв, завладел Андреевым ружьем и проверил в стволе патроны:

– Пойду смотреть следы на тропинке.

– И мы с тобой! – не захотели оставаться одни приятели.

– Тогда, однако, тихонько-тихонько, – согласился Кыкин и засеменил впереди, время от времени пригибаясь над тропой. В одном месте, где мох оказался содран, на мокром горфе явственно оттиснулась подошва.

– Это не наша! – с ходу определил Белов. – Мы все трое в чарки обуты, Моряк и вовсе босиком, а у следа каблук имеется и подошва резиновая, с пупырышками. Сапог совсем новый, не сношенный, в таких в экспедиции ходят.

– Правильно, паря, – согласился Кыкин и, сравнив длину следа со своей стопой, добавил: – Высокий и тяжелый варнак ходил. Наверное, с ношей шел.

Возле священной ели Кыкин остановился во второй раз и, узнав красную нитку на ветке, спросил:

– Однако это вы здесь вчера ходили? Зачем зря духов тревожили, почему хорошую жертву не дали?

Мальчишки залепетали в ответ, но Кыкин их слушать не стал, а только головой покачал:

– Худо наделали.

А на старом кладбище хант и вовсе осерчал: две плахи с крайней могилы оказались сорванными, и совсем недавно, – царапины на гвоздях потускнеть не успели.

– Это не мы, дедушка! – поспешили оправдаться ребята. – У нас при себе топора не было!

Кыкин и сам знал, что не они, но, прилаживая доски на место, долго бурчал по-хантыйски – наверное, ругался, а может, молился своим богам.

Из-за плеча Кыкина можно было заглянуть внутрь гробницы – ничего там особенного не оказалось, кроме сломанных лыж, сопревших пимов да обрывков сетей поверх старой нарты. Такое-то богатство незачем и заколачивать – никто не позарится.

– Скорей уходить надо, – объявил по окончании работы старик. – Духи теперь шибко сердитые стали, беда. Домой айда.

– Старики ханты говорят, что у каждого живого на земле есть двойник – его тень. И если человек умрет, то тень остается бродить по земле и вредить людям, как может, – прошептал Андрею на ухо Толя. – Кто знает – может, и правда.

– Жаль, не подвернулся мне этот двойник, – усмехнулся Андрей. – Влепил бы я ему из двух стволов, чтоб по ночам не маячил и чужих лодок не крал. Намаемся на обратной дороге: черт бы не ходил по этим буеракам, то завал, то болото.

– Одно слово – тайга, – устало подтвердил Толян.

Долго брели кромкой обрыва, спотыкаясь о корни и валежины. Частые распадки прорезали обрыв до реки и вынуждали спускаться до подножия яра, а потом снова подниматься на кручу. Временами путь преграждал плотный, как частокол, подлесок, и его приходилось обходить далеко, петляя. Все молчали. Только ронжа-кедровка неотступно по пятам преследовала и надтреснуто оповещала лес о непрошеных чужаках, да изредка вырывались из-под ног рябчики, нервируя Моряка. Усталость наполняла тело, ружье терло плечо. Кыкин насупился и уже не пел дорожных песен. Один Моряк чувствовал себя распрекрасно – надолго убегал в чащу, кого-то там гонял, оглашая лаем тайгу, и, возвращаясь, недоуменно заглядывал в глаза: что же вы!

На болотине отвыкший на рыбалке от долгой ходьбы Кыкин вдруг оступился и растянулся между кочек, обдав спутников грязными брызгами. Протянутую Андреем руку не принял и заругался, отряхиваясь:

– Анкен туес! Нигде остяку нет удачи – хоть совсем пропадай. Городские таежнику житья не дают. В реке – керосин, в сограх пожары, кедровники – рубят, снасти – моторами рвут. И все воруют, даже до родовых могил добрались. Однако маленько учить икспидицию надо, как в тайге жить...

– Иван-ике, а я причем? – обиделся Андрей.

– Причем и все чужаки, – отрубил Кыкин. – Ты в тайгу летом пошел, а зачем собаку взял? Чтобы птенцов давить, норки раскапывать, молодняк гонять? А ружьем зачем баловал, наугад стрелял, шайтана дразнил? И к старым могилам ходил – духов растревожил. Худой ты парень, не любит тебя тайга, не ходи в нее больше совсем – иначе беда. Первый раз пошел – облас хромой медведь сломал, самого чуть не задрал. Другой раз пошел – другой облас шайтан угнал. Если еще пойдешь – можешь и не вернуться. Дома сиди, с русскими. А по остяцкой тропе не ступай – нет тебе на ней удачи, не промысловый ты. И учить тебя – не научить, поздно. Коли ты в городе не пригодился, то в тайге тебе и подавно места нет. Живи, паря, в поселке.

Андрей хотел было оскорбиться, но Толян одернул приятеля: «Не связывайся».

Под полуденным солнцем рубаха липнет к потным лопаткам, надоеда-ронжа долбит по мозгам своей трескотней. Жара изнуряет. Даже Моряк высунул язык и перестал реагировать на взрывающих тишину почти под самым его носом рябчиков. Андрей уже с неохотой нес свою двустволку и размышлял о преимуществах легкой одностволки и о том, что парит, очевидно, к грозе, и если она разразится, то укрытия не найти, а потому лучше шагать и шагать.

Минуя очередной распадок, вышли к реке, чтобы попить и освежиться. От реки веяло свежестью и прохладой. Над безмятежной водой далеко за островами на Оби чадил трубой пароход, а на другом берегу сквозь голубую дымку зеленели бархатные луга.

– Искупаемся? – предложил другу Толян, глядя при этом на Кыкина.

– Купайтесь маленько, – разрешил тот. – Все равно чай варить надо.

Что-что, а плавать Андрей умел превосходно. Раскидав по песку одежду, он умело погрузился в желтую воду и поплыл кролем, шумно выдыхая воду. Сзади отчаянно молотил воду Толян. Вскоре, убедившись, что догнать Андрея не удастся, Толян сделал вид, что этого никогда и не хотел, перевернулся на спину и, отдыхая, оглядел с воды берег. Желтый, как российский сыр, в отверстиях стрижиных нор, обрыв возвышался над узким пляжем у подножия, где среди упавших с кручи деревьев хлопотал над чайником Кыкин. А чуть поодаль от него вверх по Неге из-за нагромождения коряг чернела корма знакомой моторки.

– Батурина лодка! – заорал во всю глотку Толян. – Иван, гляди, за мысом Батурина моторка стоит!

Кыкин, осмотрев лодку, не обрадовался, в отличие от мальчишек.

– Худо дело, – объяснил он ребятам. – Куда-то девался Степка, неладно с ним – однако пропал.

И верно: не бросают так на берегу лодок без привязи. Похоже, что ее прибило к коряге течением еще дней семь назад, когда вода только-только падать начала. А теперь лодка уже до половины обсохла на песке и следов вокруг нет. Семь дней назад берег мокрый был – следы бы глубокие остались. И приставать леснику здесь незачем: прямо над головой крутояр – медведь не выскочит. А сверху по кромке такая чащоба, что и не подступишься. Потому и прошли они верхом мимо, не заметив лодки, – такое здесь место, что только с воды ее и видать, как спрятанная.

Можно бы так подумать, да не прятал ее Степан: ружье и патроны в лодке открыто лежат, ствол порыжел от влаги – охотник так никогда не бросит. А лесник – первейший охотник и ружью своему хозяин. И рыба у него была наловлена – от нее одни косточки чайки да сороки оставили. Костей много, значит, улов был хороший. А рыбу ловят не для того, чтобы потом на берегу в лодке на солнце квасить – значит, беда случилась и искать лесника надо. А где искать? Река велика. И если она упокоила Степана, то не скоро даст назад.

– А может, это Батурин ночью наш облас взял? – предположил Андрей. – Потерял свою лодку и уплыл на нашей.

– Никогда! – возмутился Толян. – Батурин свой, деревенский, и кыкинский облас как облупленный знает – зачем ему его красть. Он бы к нашему костру вышел, узнал, что за люди, зачем в лесу ночуем, почему с ружьем. Нет, не он это был.

– У Батурина бродни резиновые, на подошве елочка. А на тропе мы след видели от кирзового сапога – на подошве пупочки, – поддержал Толяна Иван. – Однако плыть надо на лодке, не придет Степка, как ни жди.

На веслах моторка шла плохо: тормозил гребной винт. Андрею быстро надоели упражнения с гребями, и, отложив тяжелую гребь, он взболтнул канистру: бензин был. Ключи обнаружились на месте, и вывернуть свечу не составило труда. Электрод свечи оказался мокрым – значит, мотор заглох от перегрузки или отказало зажигание. Свечу продуть, цилиндр очистить – вспомнились занятия по машиноведению. Андрей топнул десяток раз по пусковой педали, протер и ввернул свечу и лишь тогда открыл краник бензобака. Ну, Господи, благослови! Что есть силы – на педаль! Раз, другой, третий! Пошел! Мотор чихнул, как Карым от понюшки табаку, отрыгнул клуб сизого дыма и вдруг заголосил что есть мочи на всю реку: пух, пух, пух, пух... Одно слово – крикун. Кыкин на руле оживился и одобрил:

– Однако, паря, в городе вас делу учат.

Вода у бортов зажурчала ласково, как кошка на коленях.

Новосибирск
17022
Голосовать
Комментарии (7)
Пермь
16267
Сказания Кыкина, перечитываю с большим удовольствием.
Живу в рассказе.
1
Казахстан, Актобе
23305
Отличные рассказы. Пацанские образы с натуры.
1
Новосибирск
24519
Спасибо Саныч, жду продолжения! Рассказ держит в напряжение, хотя есть свои догадки на развязку))) Читая, вспоминаю детство-юность! Про котёл с ухой, как Моряк спёр вообще отпад!)
0
Тюмень
1362
очень интересно... ждем продолжения.. 5+++
0
Деревенька у реки, Центральное Черноземье
445
Сильный автор! *
0
Иркутск
30
Давай уже дальше пиши сибиряк, не терпится продолжения!
0
Тюменская область
72
Сибиряк, слушай, не тяни, давай уже продолжение. Сил нет ждать.
0

Добавить комментарий

Войдите на сайт, чтобы оставлять комментарии.
Наверх