Старый хант Кыкин (Сень горькой звезды. А.П. Захаров)
Со стороны пристани новому человеку поселок может показаться невеликим. В подгорной части две дюжины почерневших изб, связанные паутиной огородов, сгрудились вдоль воды. Под окнами чернобокие лодки, на вешалах мокрые сети. Чешуя на песке и запах вяленой рыбы. Ни деревца, ни кустика. Все это у местных называется Летник, а у приезжих – Агрегат. Есть еще невидимый снизу Зимник – на горе, за Школьным озером. От глаз приезжего и пронзительных весенних ветров прячет его распушившаяся по кромке горы узкая кедровая грива. В Зимнике дома еще желтеют свежесрубленным деревом, под окнами и в огородах возвышаются пни, пахнет стружками и свежим тесом, не желающая отступать тайга выстреливает здесь и там зелеными побегами. В Зимнике школа, колхозная контора, молоканка и скотный двор. Мимо двора в тайгу, на берег речки, ведет дорога: там, в отдалении, новая звероводческая ферма – лисятник. А еще дальше, за лисятником, на вырубке, гнездится несколько бараков: здесь расположилась экспедиция, организация новая и непонятная.
Зимник и Летник еще в тридевятые времена основали мудрецы-ханты, не пожелавшие тратить напрасно ни сил, ни времени. Зимник – значит зимние юрты, Летник – летние.
Летом ханты рыбак. Никто не знает, где он больше живет – на земле или в лодке. Потому и прозывается – остяк – ас-ях – обской человек. У стариков ноги слегка кривые – это от лодки. Дом рыбаку на берегу нужен. Изба у него – не отличишь от русской, разве что без сеней. А вот ограды вокруг нет – зачем остяку ограда, от кого огораживаться? Вокруг все свои люди. Без хозяина никто не зайдет, без ведома ничего не возьмет. Двери на юртах без замков, лодки на берегу без цепей. Поленниц возле дома тоже нет. На зиму семейство в зимний дом, на гору, переедет, поближе к лесу. И не из-за дров одних, хотя и это важно. Когда молодые в тайгу промышлять уйдут, старики с ребятишками в кедровнике ловушки станут ставить и без добычи не останутся. Ребятишки зимой в школе – промыслу учиться негде, кроме как со стариками.
Однако в последние годы пришлось тайгу потеснить, повырубить: тесно стало поселку. Но кедровую гриву на берегу не тронули, красоту пожалели. Опять же от ветров спасает.
Мимоходом глянув на облепленные мелкими зелеными шишками кедровые вершины, Толя узенькой тропкой сбежал вниз, в Летник, где посреди зеленой лужайки, между лабазом на высоких столбах-ногах и небольшим домишком на два окна, белела боками, подобно огромной рыбине, недостроенная долбленая лодка – облас. Ее строителя паренек обнаружил лежащим на дне и блаженно наблюдающим за облаками. Кудрявая голова Ивана Кыкина удобно угнездилась на пригоршне не менее кудрявых стружек, любовно проникших в самую шевелюру их создателя. Босые ноги с похожими на копытца застарелыми ногтями пробовали штурмовать первые весенние комарики, что, впрочем, не доставляло обладателю ног ни малейшего видимого беспокойства.
– Петя! – по-хантыйски поприветствовал своего старого приятеля Толя.
– Петя вола, – вынув изо рта коротенькую трубочку, откликнулся рыбак. – Однако если помогать пришел, то опоздал маленько: я еще утресь распорки вставил. Теперь подстрогал мало-мало. Дня через два-три смолить будем. Придешь?
– Приду. А зачем в лодку улегся? – удивился Толя.
– Однако примерить захотел: думаю, это последняя моя лодка. Скоро уж, совсем скоро помру я. В ней меня закопают. Понесет меня река мертвых к самому Нуми-Торыму. Однако спросит он меня, как жил. Что мне тогда сказать? Однако не все я ладно делал. Молодой был – Дарью у родителей украл, выкуп платить не мог, в лесу ее спрятал. Так и прожили без свадьбы. В колхоз идти не хотел – опять в тайге скрывался, думал без него обойтись. Старым богам не жертвую, Николке-иге не кланяюсь. Однако худо стариться: сил мало, а мыслей много. Ночами не сплю, а днем не разберу – то ли сон, то ли дрема, а то ли явь. Не иначе, пора пришла на себя облас примерять. Вот и пробую, ладно ли мне в нем лежать придется.
Кыкин ронял слова неспешно, зная, что молодой приятель не перебьет. Выбравшись из обласа и нимало не озаботясь отряхнуть приставшие стружки (они не грязь), он направился к попыхивающему прозрачным дымом хилому костерку, над которым на тагане нетерпеливо дребезжал крышкой закопченный чайник.
– Рыбак душу не морит: рыбы нету – чай варит, – пошутил старик, усаживаясь на суковатом чурбане. – Садись, Тольша, чай швыркать. Чай не пьешь – какая сила!
– Чай попил – совсем ослаб, – в тон ему возразил паренек. – Спасибо, я только из-за стола. – Для убедительности он звонко хлопнул по животу.
– Ну тогда так посиди, куда тебе спешить. Поговори со мной.
Спешить, и верно, вроде некуда. В магазин еще успеется, а со старым приятелем и поболтать не грех.
Живет старик один, без людей скучает. Полжизни в тайге один на промысле, а поболтать любит, особенно об охоте и о старинной жизни. Вот охотников его слушать мало, разве что Толя Белов, и то потому, что безотцовщина. У кого ему тайнам промысла научиться, мастерство какое или ухватку перенять? Вот и трется подле чужих мужиков. Нынче по весне, едва лед сошел, срубили Толя с Кыкиным в осиновой гриве ядреную лесину. Осина недаром дерево иудино: в середке всегда трухлявое. Можно целую рощу извести, и ни одной здоровой не окажется. Кыкин хорошее место знает, где здоровые стволы растут. Сплавили Толя с Кыкиным бревнышко по реке до поселка и привязали у берега, чтобы воды набиралось. Осина – она ведь с норовом: чем сырее, тем в обработке легче. Зато если высохнет – так окостенеет, что и гвоздь не вбить. У Толи своего обласа нет, а без лодки на Севере что за жизнь? Ни на рыбалку, ни по ягоды, ни на покос, ни на охоту – словом, никуда. Потому и задумал парень сам ее смастерить, а чтобы получиться, приноровиться, пристроился к Ивану, известному мастеру, который, что ни год, кому-нибудь новый облас ладит.
Непросто превратить грубое бревно в легкую, как наплав, стремительную лодчонку. Одним инструментом не обойтись – надобно умение. В поселке хорошую лодку мало кто сделать может. В моторный наш век забывается тысячелетиями отточенное искусство народа, называвшего себя обским. Не успеет родиться младенец в семье рыбака-ханты, а ему уж и люлечка готова, сидячая, чтобы в лодке водой не захлебнулся, поскольку путину из-за него мать не бросит и на берегу не останется: коротка путина, надо успеть наловить рыбы на зиму. Волна его и баюкает. Чуть подрос сын рыбачий – ему отец веселко легонькое вручает: начинай сам промышлять. Войдет в силу рыбак – приходит время для невесты весло мастерить, веселое, с погремушкой, чтобы далеко по реке разносилось: невеста гребет, быть свадьбе. Ну а придет пора помирать – и тогда не расстанется остяк с лодкой. Распилят его любимый облас пополам, в одну половину положат, другой накроют. Не забудут весло и сети, чтобы в небесных сорах у Нуми-Торыма было чем промышлять. В лодке родился – в лодке и похоронен. А молодые себе лодки сами изладят: у отцов мастерство переняли.
Ивану свое уменье передавать некому. Два его сына от реки насовсем отбились, в городе живут, ученые стали. Ладно еще Тольчишка привязался, всю весну не отходит.
– Когда бы не наши лодки, не живать бы остякам на Неге и Вахе, – как бы раздумывая произнес наконец Кыкин.
– Почему, дедушка? – встрепенулся почуявший интересное Толя.
Кыкин хитро прищурился, повесил кружку на колышек и набил трубку. Вместо кисета у него круглая жестянка из-под леденцов. Затем прикурил от прутика, затянулся, откашлялся и неторопливо продолжил:
– Один горелый лес никому не нужен бывает. А на богатую землю всегда много хозяев найдется. Места, где мы теперь живем, не всегда остяцкими были. Жили здесь лесные ненцы, потом остяки у них землю отняли, потом к себе русских пустили – стали вместе жить. Дружно жили, землю и воду пополам делили – не ссорились. Потом колхоз пришел – нашу землю отнял. Сейчас экспедиция пришла – у колхоза землю отнимет. Так и отбирают друг у друга – сильный у слабого...
– А у экспедиции кто землю отнимет?
– Кто сильней, тот и отнимет. А может, никто отнимать не захочет: у многих хозяев и конь заезжен.
– Дедушка, расскажи, как остякам обласа помогли. – Толя стариковской философии не понял и повернул разговор обратно к лодкам.
– Почему не рассказать, можно, – Кыкин пустил колечко. – Дело было так. Однако шибко давно, когда русские в наши места еще не пришли (а может, не до нас им было – как знать?), худо хантам на Оби пришлось: то ли вода большая, то ли что, однако голодали сильно. Рыбы нет, кормиться народу нечем. Придумали старики в тайгу переселяться, лося, медведя добывать, птицу ловить, ягоды брать, шишки бить – иначе хоть помирай. Долго ли остяку собраться? Погрузились в большие лодки и перебрались всем народом. Сюда, на Негу, в Еган, на Вату и дальше на Вах. Земли эти раньше ненцы-самоеды занимали. Жить здесь не жили, а считалась за ними земля. Рассердились ненцы, что остяки их место заняли, захотели назад прогнать. Собрали много своих родов, взяли луки со стрелами сели в свои лодки. Теперь на Вахе таких уж нет. Мой дед Авдей рассказывал, что они у ненцев берестяные были, как у наших баб туеса. Ладные были лодки, легкие, ходкие, но одна беда – шибко тонкие, проткнуть недолго. Вот плывут они к нашим пуголам, а ханты узнали и изготовились. Встретились с ними на одной речке, давай друг в друга стрелять. У самоедов, однако, луки похуже оказались – стрелы недалеко летят. Остяки за широкими веслами прячутся, близко самоедов не подпускают. А сами по ненцам стрелять не стали – зачем? По лодкам их берестяным целили. Попадет стрела в борт – дыра, не вдруг заткнешь. Попадет другая – и пошла ко дну лодка. Ты, Тольчишка, наши стрелы видел?
Толя кивнул: видел. В лабазе у Кыкина есть несколько штук страшных старинных стрел с массивными наконечниками и раздвоенным острием. Если попадет такая... Толя поежился.
– Луки раньше умели добрые делать, – продолжал старик, – не дешевле ружья ценились. И стрелки в народе хорошие были: не дрожали от водки руки. Нынче все позабыто. Хорошо ли, плохо ли... Ну да ладно. О чем мы? Ага. Значит, стали самоеды тонуть в своих малицах. Остальные назад попятились. Подступили на другой раз – и опять мы их отбили. Так и отступились от нас. Потом мы с ними поладили. С тех пор и живем здесь. От нас и ваховские самоеды научились обласа делать. После русские пришли – мы и их научили. И ты, паря, учись. Вот я умру скоро – кто тебя научит? Умрут старики – умрет и уменье. Хорошо разве? – Иван затянулся последний раз, с сожалением посмотрел на угасшую трубку и выбил ее о чурку.
Помолчали.
– Дедушка! Со старым обласом что делать станешь? Зачем тебе старая лодка? – высказал заветное Толя.
– Это ты верно: лодка, она хозяина любит. Думаю, может, тебе отдам. Хочешь? Лета три он еще проходит, а там тебе в армию...
– В самом деле? – подпрыгнул на чурбаке Толя. – Мне облас? Насовсем? За так?
– Однако бери. Помогал ты мне много. Добудешь язишек, может, и меня побалуешь...
– Конечно побалую! С каждой рыбалки! – прервал его Толя, вскакивая. – И язишками и карасями! Ну, мне пора, не опоздать бы в лавку. Емулом! До свидания! – И побежал вдоль берега наперегонки с невесть откуда вынырнувшей «блохой малого калибра».
.
.
Главы из повести "Сень горькой звезды"