Из зимы выплыл.
История эта про Фатьянова Мартына Филиповича, прославленного мастера в Лешуконском р- не, Архангельской области. Он писал небольшие рассказы про свою жизнь. Вот один из них я решил переписать для вас друзья охотники...
Ты хитрый, а зверь- то еще хитрей!:
Помню, перед Рождеством было. Зима выпала снежная. Росомаха стала на поля ходить под саму деревню. Собаки ее не гонят- дома сидят из- за снегов- то глубоких. Вот она и ходит по полям.
Я капкан под след росомахи поставил вечером. Хотел утром сходить. Но ночью заболел: испанка хватила. Целую неделю на печи пролежал.
Когда прокатался, пошел капкан смотреть. А росомаха- то утянула капкан. Вместе с ним под север ушла.
Хороший был капкан- двухпружинный.
Сбегал я домой, хлебов немножко взял и встал на кунды. Лыж- то камысовых жалко было.
Время после Крещения. Снег стал плотнуть, и кунда побежала.
Хлебов взял, да мало. Думал, скоро приду домой.
След- то у росомахи с капканом пошел на север. На Ошагу вышел, дале на Токову раду и на СОН- болото. С Сон- болота на Шанталу, в Чуры и в ярунду ушел. Вот падина- то, капкан в охапку возьмет да идет на задних лапах, как человек. Вроде уже догоню- звенит капкан- то. Этот она встанет на задни лапы да о дерево колотит капканом- то.
А росомаха- то все скоком. На трех лапах. Снег зачирел- не догонишь. Видеть она все долами, о болото, чапугой. Место выбирает самое худое. Хитрый зверь! Выйдет на чистое болото. Хонга стоит. Она ее кругом обнюхает и найдет шакшу, что с северной стороны на дереве висит, и снова- пошла на север.
Вот падь- то! Ветра знает.
Могутна росомаха, лапа широка. Ушла хребтами, как по компасу. Все уходит. Вот силы- то! С разлома земли, с Цемы, что уходит на Пезу, она опять повернула в лето, ушла. Капкан мой унесла. А капкан- то был хороший- на зверя. Да и хлебы у меня стали кончаться. Мало взял. Сострелить какого мяса- не хочу. С него тоскнешь пошто- то. Рыбу- ту сколько хош ешь.
Можно без хлеба прожить, особенно на сухой рыбе. Грызешь, как сухарь, она спасает человека.
Повернул я обратно по следу и ушел тоже в лето. Сам ночую на сендухе. В избушке лесной дымно, душно- не могу. Я ведь всю жизнь под елкой ночую. Бугру в любом месте сделаю. Срублю хонги две- три. Сволоку на сухое место в ложбинку, зажгу огонь, прокалю землю, просушу. Брошу две жердинки, а на них мянды, хвою еловую настелю. Вот бугра и получится. Заползу, нору затычу кругом, вход мхом заткну. Оставлю одну маленькую дырочку, чтоб дышать. Тепло. Сплю, как на печи. Согреешся! И дышать легко- хвоя ведь. А так нельзя -сразу простуда возьмет.
Утром встал. Хлебов нету. Надо как-то добраться до лесной избушки на речке Цебьюге. Пошел в лето. Прямо.
Я никогда не блужу. Голова есть- не заблудишся. Худа голова- в лес не суйся. Дома сиди. Ну дак вот, пошел я в лето. По хвое ориентируюсь. Хвоя у ели лапами к лету гущще. Можно и по бересте. Бересто корчится с летней стороны, да и оно с лета белое.
Ветров надо держаться, чтоб не заблудится. Сменил ветер и ты меняй направление. Ночью по звездам иду. Звезда клониться к горизонту стала, значит, утро скоро.
Иду, иду да проверю. Чиркну спичку, бересто подожгу, как днем будет видно, куда кудряшки белые завиваются, где бересто коричневое- там север.
Вот так и иду.
А если пурга да свету белого не видно, тут легко с пути сбиться. Надо по ветру идти да на бугры морошковые смотреть. На них субои шапкой к лету завернулись, от земли как подтаяли.
Сутки без роздыху шел, а прямо на избушку, на вершину речки Цебьюги угадал. Правда, не избушка была у меня, а землянка. В ней две нары. Одни выше. Натопиш каменку- двое суток дух теплый. Лучше, чем в бане. Тепло ровное- рубашка к телу не прильнет. Холодно станет к утру- на верхние залезу.
Ну, бумаю, дома! Хоть до деревни Селище далеко. Вот ведь, падина- зверь, как далеко капкан унес.
Тут в избушке и хлебы, тут и сухари, мука в мешочке подвешена под потолок. Порох и дробь есть. Жить можно.
До марта я на белку по следу охотился, пока она гайниться не стала. Тут уж конец охоты на нее- нельзя белку бить.
Да взяла меня опять хворь какая- то. Может, устал, а может, из- за того, что время было темное, студеное. Долго я в избушке на нарах провалялся. Ктомуже хлебы- сухари кончились, мука тоже. А на мясе долго не проживешь. Хорошо, если дочь. А заяц? Я зайца не ем, он ведь тоже зверь. Ране ведь зайца не ловили. Куда его? Шкурка худа, ее никуда не брали, а мясо не ели. Дядя Гриша как-то сило на поле поставил на лисицу, а ему заяц попал. Так он живого по всей деревне провел. Показал. И снова в лес отпустил. Он сказал, что заяц- зверь. Вот я его и не ем, и духу его не терплю, и чугун не поганю.
Надолго тут меня болезнь забрала. Отдохнул- поправился. А уж солнце- то высако стало ходить, да и света много стало. Ну вот и вышел я из своей темной избушки. Еле дверь открыл- снегом занесло. Время- то уж к весне. Солнце пригревает. Снег белый. У меня свет в глазах, как потерялся, и в ушах звон. Словно колокола далеко звонят, только тонко и длинно.
А у меня в клетках дупля запасены, коренья да бересто надрано. Думаю: скоро токи будут, во что тетер да чухарей солить будешь? Стал шить туеса. По полпуду туес- то сошью да больше.
Пока туеса да посуду готовил- токи приспели. Людны ведь токи вверху Цебьюги. Никто сюда не ходит, птицу не беспокоит. Куницам да рыси хватает для еды.
Сначала на лыжах- кундах ходил, токи- то засекал. Потом кунды под елку поставил, берестом закрыл.
Ходил я по лесу и вышел на высокое место, халое и редколесое. Все видно кругом. Старые глухари да пеструхи тут живут. На этом месте я и стал ток засекать
Все подготовил и силья поставил, ждать стал, когда дичь токовать станет. У нас такой людной ток был на высоком хребту, в вершине Коча, в разломе рек. Дорога там шла через Старостино озеро, под лето через Кисляк. Туда Ваня да Коля, братья Тимичи, ходили. По двести глухарей добывали.
Так вот засек я ток и перво время только наблюдаю. Пусть нагуляются. А когда они токуют- их хоть голыми руками бери, замолкнут- и ты замри.
Я лежу не кукну.
Стал глухарь мне в силья попадать. По два в руку возьму да тащу за плечами. Ношу. А даль- то какая- еле в избушку дотянусь.
Тут ко меня медведь пришел, надоедать стал. Все на мой ток ходит. Не пакостит, смотрит, чем я занимаюсь. Не одной тетеры не унес. После зимней лежки все верьзеньгу ест да за мной ходит, наблюдает.
Дичи стало попадать- носить устанешь. Человеку ловить ее заповедано. Сьедобна птица- пища легкая.
Пока по токам ходил да тетер добытых прибирал, много времени ушло. А ведь дичь солить надо. Приду в избу, тереблю, палю, разделываю. Пошевенку, ну грудну клетку , отдельно, а хлупь тоже отдельно. Мою. Трамбую пестом в баклашки да туеса. Засолеет мясо в туясе, никако тепло в нем не берет. Светло будет , никакой горечи. Через год ешь, как сейчас из пасти. Три года будет стоять, а все светло.
А Цебьюга зашумела, вышла. Ручьи грохочат. Надо домой.
Стал в ручьях хариуса- рыбу ловить. Плот сплотил.
продолжение следует
Живо все представляется, как будто вместе с героем охочусь!)