Сизый шилохвость (Рассказ. Ч.1-2)
1.
Шилохвость - утка редкостная, удивительного изящества, тонкой красоты. Вся она особой аристократической породы.
Николай видел ее близко только однажды, в детстве. Было это в старой рыбацкой деревне. Выставили они тогда с отцом сети, жаки в озере, вытрясли нароты и солнечным пасхальным утром не спеша плыли домой. Плыть можно было пока напрямик - через затопленный остров, не огибать его как летом. Правда, пробирались уже заливинами, протоками. Течения в озере почти не было: вода спадала и в реке и в озере одновременно.
Обсыхали гривы и приплестки, начинали оживать первой нежнейшей травкой - будто зеленой шелковой лентой обложили их по самой воде. По этим, изумрудным заберегам празднично семенили кулички, взлетали над водой, тонко вскрикивали.
И вот вместе с ними из узкой вытянутой заливины стала подниматься пара каких-то крупных длинных птиц. Взлетали они неспешно, полого. Долго шли над водой низом и будто гагары чертили лапами воду. Николка и думал, что это гагары, перестал грести, ждал.
Когда они налетели и шли прямо над лодкой, он снизу успел разглядеть их. Брюха у них были не белые, а какие-то дымчато-сизые, клювы - утиные, а не гагарьи. Особенно изящен был задний, селезень, с прямой тонкой шеей, серо-мраморным опереньем у ног. Шли они независимо низко - безо всякой опаски.
- Ну и утки...- удивился Николка. - Какие это?
- Шилохвости,- улыбаясь сказал отец. - Луговые. Летит как самолет, ничего не боится.
Проводив их взглядом как нечаянную красоту и радость, опять начали грести.
В бедной послевоенной деревне мало было тогда красивого, радующего взгляд. Самой блестящей роскошью были самовар да зеркало.
С тех пор и зародилась у Николки мечта когда-нибудь поохотится на этих уток. Вскоре и ружье было куплено старшему брату, и на охоту ходили, уток добывали разных, но шилохвостей - не доводилось. А мечта не угасла, перешла во взрослую жизнь.
Окончив речное училище, Николай работал в большом порту крановщиком и в деревне у родителей бывал редко. Особенно огорчался, что не приходилось бывать весной и осенью - как раз самый сезон охоты - а на реке начало или конец навигации.
Потом напал на их род мор: быстро вымерли все. Сначала отец, за ним дядья, тетки, братья... - все ушли один за другим. Оставались они вдвоем с матерью. И Николай задумался о земной жизни, о сроках ее, о христианских заповедях. И получалось, что от них никуда не денешься, где ни живи, где ни служи... В порту он уже давно работал инженером; сначала было интересно, но, наконец, и это надоело. Постепенно он начал тяготиться суетой городской жизни, его все больше тянуло опять на природу, в уединение, как было когда-то в детстве. Но надо было дорабатывать до пенсии, оставалось пять лет.
Мать умерла неожиданно. Николая уже не очень удивляли смерти родственников, но смерть матери потрясла. Только теперь он ощутил в полной мере свое сиротство, одиночество. Он все больше задумывался о переходе из этого мира в тот. Но пока только на примерах чужих жизней. О своем "переходе" он еще не помышлял. А между тем жизнь как-то медленно, уверенно сворачивалась на глазах. Невиданное крушение великого Советского Союза сказалось и на Волге. Флот ржавел, распродавался. В самом порту, где работал Николай Павлович, многих увольняли по сокращению штатов или отправляли в отпуск. Его уважали, ценили как специалиста, поэтому не уволили, но отпуск дали большой. И как раз весной.
Николай и рад был этой нечаянной свободе. Надо было проверить дом, который заколотил он осенью наспех, впопыхах сразу после похорон матери. Не спеша обдумать жизнь, побывать в лесу, у реки - "послушать Вечность", как говорил он сам себе. Раньше было как-то не до этого. Работа в порту мало оставляла времени для раздумий. Грузчики, крановщики, шоферы - народ без особых сентиментальностей, без глубоких философских раздумий о жизни. Да и какие могут быть утонченные чувства, если все лето толкотня судов, вагонов, автомашин, крики, гудки, сирены... А зимой ремонт на морозе, в метель, с кувалдой, ломом, домкратами, талями... Кран, машина тяжелая - в мастерскую не затащишь - самая малая шестеренка, как шутят крановщики, диаметром полметра. До эстетики ли тут, до утонченности душевной.
А Николай по-прежнему любил природу, уединение. Ему еще в детстве казалось, что если долго сидеть в шалаше и думать о продолжении земной жизни, то будет какой-то знак Оттуда (голосом или светом потайным, для других не явственным) знак о существовании иной, Вечной жизни. Еще и за это он любил охоту. Но в детстве он этого знака так и не дождался. И обиделся на Бога... А душа ждала и почему-то не забывала.
Повзрослев, он не мало читал о чудесах в христианской литературе, но не удостоверившись в этом сам, как-то сомневался...
Полтора года после смерти матери Николай не навещал родительский дом. Так легче было: ему не хотелось нарушать ту пожизненную отраду, что мать всегда ждет его в своем доме...Он уже по опыту знал, что только время приучит его к тому, что ее нет.
Тут и пришло неожиданно письмо от двоюродного дяди. У того были свои заботы: после смерти жены, зимой он жил у дочери в Подмосковье. Писал оттуда назидательно, требовательно: "Поедешь домой, обязательно побывай у моего дома, проверь замки, двери, окна... Все ли цело. Если нарушено - заколоти. Можешь даже пожить там. Потом обо всем напишешь..."
Николай с некоторой досадой отбросил письмо: "Как же, у меня только и думы о твоем доме..." Он представил этот понурый почерневший дом в соседней лесной деревне, вздохнул и сказал сам себе: "Конечно, схожу".
И он собрался в дорогу. Жена и дети с пониманием отпустили его. В последнее время плохо было везде: зимой вспыхнула война в Персидском заливе, который залили нефтью, в России прошло очередное повышение цен, начинался голод, от недоедания уже впадали в голодные обмороки школьники и студенты... Хотелось сбежать от всего этого... "Но куда?" - думал Николай дорогой. - От жизни не убежишь, только вот в осиротевший дом..."
Он приехал и увидел свой заколоченный дом - будто чужой; на лужайке перед домом еще лежал снег, и ни единого следа человеческого. Это как-то особенно поразило.
С тяжелым чувством открывал он замки, расколачивал окна...Растопил подтопок, покурил и сразу же лег спать: устал он с дороги, и не хотелось ничего делать с вечера.
Всю ночь ему снились какие-то темные мерзкие чудовища, они лезли к нему, устрашали, будто выживали из дома. Николай проснулся среди ночи и никак не мог понять, где он, и что с ним происходит. Была какая-то угнетающая тяга на сердце... "Не принимает меня дом," - подумал он, включил везде свет, раскрыл дверь и долго ходил то в сени, то в избу... Потом все же затопил русскую печь, глядя на огонь выпил прямо на шестке, поел и только тут отошел душой.
Однако в избе все равно было холодно. И он решил, не откладывая, идти в дядину деревню. "Проверю там все, поохочусь, а когда вернусь, дом прогреется, примет жилой дух."
За дядиной деревней было озеро в лесу, Николай охотился там однажды осенью, подстрелил чирка, а весной и не бывал. "Места там глухие, охотников нет, надо проверить..." - он вообразил эту весеннюю пустыню и с радостью стал собираться. Хорошо было уже то, что теперь не требовалось тащить на себе тяжелый рюкзак, а можно идти налегке, взяв с собой только необходимое.
Он стал искать утиные чучела, охотничье одеяние. Одежды было много: пиджаки, брюки, рубашки висели по всем стенам, лежали на сундуке, на печи... Всего было много. "Целую бригаду можно одеть, - шутливо подумал Николай. - Но мне надо что-то теплое, легкое и свободное, а не пиджаки. В шалаше должно быть тепло, но и подвижно, особенно для рук". Он примерил кофту матери - она была как раз, не хватало только одной пуговицы на груди..." Пойдет, - говорил он сам с собой, - в лесу никто меня раздевать и проверять не будет. В лесу главное - чтобы тепло и удобно... - он говорил и говорил вслух будто рядом стояла мать и провожала его на охоту как прежде. Ему было отрадно, что материна кофта будет греть его в лесу и что это последнее тепло, которое осталось ему от нее.
2.
На дверях дядиного дома висели два увесистых замка.
Николай оставил рюкзак на крыльце и пошел к соседке Анне.
- Нет, милой, не оставляли мне ключей-то. Все забрали с собой. Не доверяют. А я за домом-то слежу... Ночуй у меня, - говорила Анна.
Она была уже стара и наполовину слепа, жаловалась на глаза. Но его, Николая, узнала, видимо по голосу.
- Вся деревня распалась, - говорила она без останову, только трое мы и бедуем, три жилых дома - три старухи да один алкаш в придачу. Мать старуху все колотит, пенсию требует на вино-то.
Представив все это, Николай сморщился и повернулся к выходу:
- Пойду я... Рюкзак у меня на крыльце, посижу там, похожу по дворине.
- Иди, иди. Я дома, заходи...
Николай прошел мимо крыльца в огород к бане, где всегда сидели с дядей, курили, обсуждая деревенскую и городскую жизнь. Тут у него была и бабка для клепки косы, стояли старые ульи, в одном был ящик с гвоздями и молотком. Вообще все то, что нужно мужику в хозяйстве...Рядом росла старая береза, на нижнем суку которой летом всегда висели две косы. Теперь ничего не было, ни бабки, ни кос, но два улья, набитые старым тряпьем и мхом стояли.
"Ничего уже не надо, - подумал Николай с обречением. - Все отмирает..."
На бане тоже висел замок. Николай с недоверием потрогал его, и он неожиданно открылся.
Баня была по-черному, без электричества. У окошечка на скамейке стояла ржавая лампа без стекла.
Николай раскрыл настежь обе двери, увидел ведра в предбаннике, взял их и пошел на колодец. Он делал все как и положено: залил воду в котел, вытащил затычку из трубы, обмел старым веником полок, подмелся и затопил печь. Не спеша закурил, сидя возле огня на скамеечке и подумал, что лучшего жилья для охотника и искать не надо.
Он был один, на свободе, и никто не наседал сверху, как бывало дядя: принеси дров, околи лед у двери, подмети у крыльца... И так целый день до вечера все какую-нибудь работу ищет. Она, конечно, и не в тягость была, но говорил он все в приказном порядке, казенно, бездушно... А теперь было и грустно без него, одиноко.
"Два дома, а живу бобылем, - подумал он с усмешкой и жалостью к себе. - Один "доживаю" две дворины. К чему бы это? Куда-то уходит все: родня, гостевание, обычаи... Будто завершается жизнь, и я, последний, тщетно подогреваю ее вот этим горьким банным дымом..."
Он походил вокруг бани, потрогал прислоненные к стене старые полозья от санок, сломанные грабли, ржавые скобы в щели треснувшего бревна. Все это уже отжило, отслужило, и никому больше не было нужно. Даже дяде. "Иной мир и его ожидает, - подумал Николай. - Но почему человеку не дано знать о Той жизни еще здесь? И почему мы так беспечны и совсем не готовимся к этому великому Переходу?.."
Раздумья о Боге приходили к Николаю не всегда, а только в самые грустные, тяжкие минуты жизни. Потом, когда все налаживалось, он опять жил как и большинство людей.
Пока он раздумывал так, баня прогревалась, дым из нее немного ушел, стало тепло, сухо и приветливо даже в предбаннике. И не хотелось уж отсюда уходить: будто век тут жил. "И не надо мне никакой соседки, никаких лишних забот".
Он сходил еще раз за водой, попутно сказал Анне, что ночует в бане. В догорающие угли поставил два котелка с водой. В одном должен был вариться суп, в другом - чай.
В предбаннике, где висело ружье, Николай увидел старый, изъеденный молью тулуп и сеть. Он выбил тулуп о березу, кинул на полок, и замкнув ржавый замок на пробое бани, глянул к лесу...
Все дальше уходя от бани, с удовольствием представлял, как хорошо будет возвращаться: баня прогреется, похлебка умлеет, чай на ветках шиповника и смородины настоится.
По полевой дороге к лесу еще никто не ходил: не было на ней земных следов, а зимние, если и были, то растаяли.
Вольно и пустынно было окрест. На межниках и в перелесках холстинами лежал снег, но пашня уже освободилась, дышала. Николай шел и думал, что же нарушилось в этих полях? И во всей теперешней жизни? Почему так сиротеет все, вымирает? Такая печаль и запустение вокруг! "Неужели только начальство виновато, начиная с Кремля?.. Но ведь и сам народ уже не радеет. Или он сдался? Обессилел, потерял навсегда веру в лучшую долю, жизнь? А все потому, что много лет добивают крестьянина: грабят налогами, унижают бесплатным трудом, мизерной пенсией, бесправием. За что? Может, за христианство, за непокорность новой безбожной власти?.. Ведь христианин и крестьянин - слова похожие."
Но в воздухе полей не было ответа на эти вопросы. Была бесконечная послеполуденная немота, только жаворонок устало маялся в вышине. Мысли о крестьянской жизни не часто приходили к Николаю. После училища он жил рекой. А на реке была другая жизнь. Конечно, полной свободы не было и там, но по сравнению с колхозом, заводом Волга была рекой вольной. Тут можно было еще и жить, и работать, и растить детей, и ожидать квартиру... И все это у Николая уже было, и было неплохо. А родина в это время жила своей угасающей жизнью. Она как древняя старуха все больше нищала, глохла и уже, кажется, не слышала никакой иной жизни кроме своей собственной. И нельзя было понять, куда это все идет и чем кончится.
Так незаметно Николай дошел до леса, свернул на заснеженную просеку и вскоре выбрался к Бабьему озеру. Разлив на озере был в полной силе.
Обойдя озеро кругом, Николай выбрал место посуше, поукромнее с хорошим обзором воды и принялся строить шалаш. Строил он его в еловом молодняке, не спеша с любовью, а не так как в детстве - с нетерпением, запыхавшись. Все получалось теперь разумно, ладно: свод высокий, низ шалаша прятался в ельничном подбое, так что не сразу этот шалаш можно было и заметить. И с воды, и с берега. А уж сверху тем более: густая сосна "вырастала" из шалаша и охлабучивала его наглухо.
Он полюбовался на свое творение, потом из сосновой сушины вырубил длинный тонкий шест, чтобы утром было чем выставлять чучела подальше от берега, а, может, и дичину достать.
"Ну, это как выйдет..." - сказал он сам себе и пошел к реке.
Река уже была свободна, редкие льдины и пену несло выпуклым стрежнем. А в лесной заливине еще плавал лед. Но он был уже рыхлый, ослабевший. И ни единого человека не виделось ни на реке, ни на берегу...
Продолжение следует...))
Такое чувство, что у вас какой-то комплекс...)))
Много ещё чего можно было бы написать , но лучше молча сниму шляпу и склоню голову в низком поклоне.
С большим уважением Виталий.
P.S. Большую часть детства провёл в деревне , были и строгий дядька и река и лес ,баня по чёрному , сарай с сетями ...да много всякого...