Солёные люди. Дед. Васькины пироги.
Просторный рубленный дом, построенный в таёжной глуши около линии электропередач. Периодически в нём жили ремонтные бригады, выполнявшие капитальные ремонты здешнего участка линии. Размером бревна по стандарту - шесть двадцать, высота потолка чуть не два метра, с дощатым полом и оббитыми новой фанерой стенами. Два окна друг напротив друга, огромная печка, двухярусные кровати вдоль стен, пара лавок и небольшой стол, когда-то письменный, сейчас же выполняющий функцию обычного кухонного с отполированной и покрытой каким-то лаком столешницей. Она, то ль от времени, то ль от мороза, полопалась ровными и выпуклыми трещинами так, что любой предмет, будь то чашка или кружка, стоял на ней крайне неустойчиво, опираясь только несколькими точками. Источником света служил маленький металлический светильник в виде арфы с установленными на верхней шейке тремя подставками под свечки.
Поздней осенью и зимой дом служил пристанищем охотникам. Вот и сейчас в нём коротали ночь два отца и два сына.
Васька спрыгнул со второго яруса кровати на пол, да так ловко, что с полёта угодил ногами прямо в отцовские валенки. Ширкая не по размеру великой обувью, подошёл к висевшей на гвозде дежурной куртке. Накинув на мальчишеские плечи, стал шарить в карманах.
- Куда собрался, Василий? - спросил сидевший на чурке у самой печки Дед.
- До ветру.
- А бумагу по карманам ищешь, - старик окинул парня лукавым взглядом, - чтобы стихи на морозе записывать, что в голову придут, пока отливать будешь? - Он взял стоявший возле печки веник-голячок, наломанный из берёзовых веток. Выбрал самую толстую и вытащил её из туго смотанного проволочного кольца. Отломил у ветки кончик, получившуюся палочку протянул Ваське со словами:
- На ка, паря, тебе катапульту.
- Какую катапульту? Зачем? - С недоумением спросил Василий, чувствуя какой-то подвох в дедовых словах.
- Затем, чтобы завтра батя на Буране не забуксовал на твоём пирожке.
- Как это?
- Ну, так. Ты же говоришь, что до ветру пошёл, а сам бумагу по карманам шаришь. Вот я тебе катапульту и выломал. «Пирожок» спечёшь, воткни палочку в него пока тот тёплый. К утру замёрзнет, за конец возьмёшь и пульнёшь куда подальше.
Дед, сидя на чурке с серьёзным видом, протягивал катапульту. Васька в нерешительности смотрел в упор на деда. Не понимая, шутит он или нет. Секунду поколебавшись, взял катапульту из дедовых рук, заметив едва дёрнувшийся уголок губ на дедовском лице.
На улице, по завершении процесса, Василий, взяв лопату, подцепил «пирожок» и запустил его вместе с приличным куском снега с яра к замёрзшей речке. Подошёл к дедовскому снегоходу, нагрёб небольшой холмик и воткнул в него неиспользованную катапульту. На секунда представил удивлённые глаза деда, обнаружившего по утру возле своего транспорта замёрзший «пирожок» с воткнутой в него катапультой, и расплылся в довольной улыбке.
Вошёл в избушку, впустив за собой клубы холодного воздуха. Дед, сидевший на прежнем месте, спросил:
- Как? Василий, удачно? Спёк пирожок?
- Спёк, но скорее булочку, а не пирожок. - Ответил Василий, наливая в умывальник воды.
- Ну и правильно! С этим делом шутить нельзя, голова заболеть может.
Васька опять интуитивно чувствовал в дедовских словах какой-то подвох, но мальчишеское любопытство распирало его. Дед, конечно, в конце расспроса отпустит очередную солёную шуточку в Васькин адрес, но это же будет потом. Да и шуточки он отпускал Ваське как равному. Такие шутки расправляли Васькины угловатые плечи. Делали взрослее.
- А как это от этого будет голова болеть? Место освобождается, давление скидывается, от чего голова заболит? - садясь на лавку возле стола, произнёс вертевшийся на языке вопрос Васька.
Дед глянул с нескрываемой улыбкой. Привстал с чурки и взял с подоконника пачку Беломора с лежащим на ней коробком спичек.
Васька понял, сейчас будет очень интересный, жизненный и в целом поучительный рассказ.
Дед едва стукнул по дну пачки пальцем - из аккуратно разорванного краешка выскочила папироса, призывно блестя белым картонным мундштуком. Курильщик взял её большим и указательным пальцем, постучал папиросой по пачке. Поднёс к губам, слегка в неё дунул, сдавил зубами мундштук и привычным движением пальцев смял его, придав известную одному только Деду форму. Чиркнул спичкой - взметнулось пламя. Поднёс к папиросе. Послышался едва уловимый треск загорающегося табака. Дед сделал глубокую затяжку, ярко вспыхнувший папиросный уголёк на мгновение осветил лицо. Дед нагнулся к печке, открыл дверцу, выпрямился и выдохнул через ноздри две тугие струи табачного дыма. Дым моментально затянуло в печь. Васька смотрел как заколдованный на происходившее священнодействие. Непонятно по каким причинам, но он не мог оторвать от Деда глаз в такие минуты. Всё священнодействие с раскуриванием папиросы выглядело для Васьки чем-то монументальным, чем-то древним, отработанным и отточенным до автоматизма. Чем-то, чему хотелось подражать. Хоть весь процесс Васька и видел уже много раз, но всё равно смотрел как в первый. Дед сделал вторую затяжку, с небольшой задержкой выпустил в отворённую печку струю дыма. Блики огня отражались на Дедовском лице. Васька, сидевший за столом около горящей в светильнике свечки, с замиранием сердца ждал начала рассказа. В совсем недалёком детстве, будучи воспитанником детского сада, с таким же замиранием Васька ждал показа «Диафильма» в рано наступившей зимней темноте, постоянно озираясь на входную дверь, не придёт ли сегодня раньше времени за ним сегодня мама или бабушка. Стрелки часов, обычно очень долго тянувшиеся к семнадцати тридцати, в такие вечера почему-то предательски ускоряли свой бег. Сейчас же будут спроецированы на «белую простынь» не сказочные герои, а настоящие люди, возможно, некоторых из них Васька знает лично, их сыновей или внуков. События будут переданы из первых уст. Да как переданы! С мельчайшими подробностями, с нажимом. На первый взгляд - совсем незначительные, но в целом такие важные детали. Дед начал:
- Решили мы как-то осенью загородить приток один, заездок поставить. Рыбки на зиму заготовить. Собралось нас трое: я, Виктор Полтарухин и Михаил Поляков. Подготовку заранее начали, списки составили: продукты, снаряжение, пилы, топоры, палатка, каморы на плот да и много ещё чего… До притока того нужно было сплавиться ещё километров сорок по основной реке. Время подошло как выезжать - навязался к нам ещё один парняга, расторопный такой, в руках всё горит. Захаркой звали. В тайге опыта совсем не имел, но желание было огромное. С первыми заморозками закинули нас шестерых машиной в верховья. Нам с Михаилом чуть за сорок, Виктору уже шестой десяток шёл, Захарке и тридцати не было.
- Погоди, ты же сказал, вас четверо было, а закинули шестерых? - задал вопрос Васька.
- Да ты слушай. С нами ещё кобель Михаила был, Филимоном звали, и поросёнок, Васькой нарекли. Прям как тебя.
- Во дела, а поросёнок-то вам в тайге зачем?
- Так затем же, зачем его в стайке держат. Расчёт простой был: сплавимся до места, там его и освежуем, чтоб мясо не заветрело. Жить-то около месяца в тайге собирались, питаться-то чем-то нужно было.
Присутствие в рассказе поросёнка Ваську очень обрадовало - сюжет явно начинал закручиваться; он заёрзал на лавке, предвкушая интереснейшее повествование.
Дед, заметив Васькино нетерпение, сделав ещё пару медленных затяжек, специально подогревая Васькин интерес, продолжил:
- Выгрузили нас на пологий берег в десяти километрах от лесобазы. Водитель друг мой был хороший, Саша Бальшаков. Машиной каморы все нам накачал. Мы их к самому берегу скатали, досок настелили, увязали всё. В общем, подготовили плавсредство, барахло всё в кучу свалили, брезентом накрыли и ужинать сели. Нам-то с Михаилом не терпелось в путь двинуться - ниже небольшой перекат был и омут хороший. Таймень там стоял. Но Виктор - мужик был тёртый, капитаном у нас на судне был. Сказал:
- Утром сплав начнём. Сегодня день заезда, нечего горячку пороть, отдыхаем. Саша Бальшаков с нами пару расслабляющих принял и назад поехал, а мы-то за полночь расслабились... Хороший мужик был, надёжный. Жаль, без времени ушёл, по глупости. Расслабившись - кто, где и попадали. Первые дни отпуска, тайга, душа поёт... Короче, сам Бог велел. Наутро проснулись, увязались и в путь двинулись. Первый, небольшой перекат проскочили, у омута остановились. Миша тайменя килограмм на пятнадцать поймал. Аккуратный мужик был, всё у него ладно было. Всё имущество в чехлах, увязано, всё к месту. Инструмент весь как с картинки, добротный. Мы шесты по месту вырубили, а он из дома привёз, оструганный, олифой пропитанный, чтобы конец не мочалился о камни жестью обит. Не один год планировал его пользовать. Всё у него так было, если за что-то брался – делал один раз и на века. Ещё немного сплавились почти до самого Ревуна и заночевали. Ухи тайменёвой наварили. Два дня её потом ели, холодная как холодец была.
- Ревун – порог, самый опасный на той реке. Так его Виктор звал. Затяжной порог, словно в трубе река несётся, зажато русло скалками с обоих сторон, как бы не два километра длинной, а, может, и все три. В большую воду опасности особой нет, а по малой гляди в оба, не то на камень налетишь. Пристать негде, везде берег отвесный, валуны-обломыши торчат. Нехорошее место.
Дед сделал несколько глубоких затяжек, выпуская дым в открытую дверцу печки. С минуту посидел, глядя на огонь. Только Васька хотел спросить, что же было дальше, попутно делая пометки в своей голове, чтобы не забыть после рассказа спросить, как вёл себя поросёнок на плоту, в чем его перевозили - на поводке или в ящике, отчего без времени ушёл Саша Бальшаков, как из камер связать плот и ещё пару десятков жутко интересных и очень важных для Васьки подробностей, как дед продолжил сам.
- Утром встали, за завтраком приняли в меру для храбрости. Упаковали пожитки на плоту, только отчалить собрались, как Виктор спросил у Захарки:
- Захарка, ты «пирожок-то» с утра спёк? Там ведь, впереди-то, тихий ужас, страху натерпимся! К бабки не ходи! Как бы конфуз по молодости лет не приключился!
Захарка сам был парень с юмором, шутку любил, говорит:
- Нет, дядь Вить, не подошёл ещё «пирожок-то». А что, правда, так страшно?
- Тиииихий ужас, - нараспев ответил Виктор.
Захарка соскочил с плота и побежал в кусты. Филимон - за ним. Михаил окрикнул его, но пёс не вернулся.
Я говорю Михаилу:
- Он у тебя «пирожки-то» не есть случаем?
- Да нет, вроде. Не водилось за ним такого. Да я и Захарку предупреждал, чтобы он камнями их придавливал. Не провоцировал пса.
Через пару минут появился довольный Захар, оттолкнул плот и занял своё место.
- Погоди, кобеля нет, - сказал Виктор.
- Как нет, а где он?
- За тобой пошёл.
- Дааа!
- Да, а ты, поди, «пирожок» на плите оставил и камнем не придавил.
- Да какой там пирожок, там «каши» чуть не котелок получился!
Плот подхватило течением и начало выносить на быстрину. Михаил свистнул, из кустов выскочил Филимон и побежал вдоль берега. Как только пёс поравнялся с плотом, сразу плюхнулся в воду и поплыл. Подхваченный течением, догнал нас. Михаил взял его за загривок и закинул на плот. Кобель во время сплава всегда лежал в середине плота на куче снаряжения, накрытой брезентом. Только Михаил закинул собаку, как заорёт:
- Зааахаааар!!!
Мы разом повернулись на него.
Михаил в одной руке держал шест, а втору держал над водой с открытой кистью. Пальцы были измазаны чем-то светло-коричневым. Только пришло понимание, чем измазался Михаил, я услышал, как Филимон начинает отряхиваться от воды. Только и успел приподнять край брезента да голову под него сунуть, как по брезенту застучал капли воды вперемежку с Захаркиной «кашей». Всё тогда Филимон «кашей» Захаркиной уделал. Полежал немного, да по-второму заходу отряхнулся... Плот-то подхватило, не остановиться, не причалить. Так и неслись весь порог в Захаркиной «каше». Когда опасность миновала, напряжение спало, так мы таким хохотом занялись, насилу остановились. Думал живот надорву, аж голова заболела. Отчего только не знаю, то ли от смеха, то ли от Захаркиной «каши». Запах на плоту стоял - тиииихий ужас. В другой бы момент Захарку шестом огрели вдоль хребта, а тогда смеялись долго. Останавливаться тогда пришлось, днёвку устраивать, стирку заводить. Не сплавляться же с ног до головы в Захаркиной «каше». Захарке тогда обошлось - мимо шеста проскочил: брезент только отстирал и кобеля отмыл. Вроде бы всё тогда выстирали, всё одно запах долго стоял. Больше всех Михаилу не повезло: кобель к нему ближе всех был, да и рукой пришлось за шест сразу схватиться - не обмыть, не обтереть. Так весь порог и елозил Захаркину «кашу» по шесту. Понял теперь отчего с «пирожка» голова заболеть может? - лукаво взглянув на Ваську, завершил рассказ Дед.
- Понял.
Тут уже мужики, лежавшие на кроватях, схватились за животы, смеялись так, что свечное пламя начало плясать от сотрясаемого воздуха. Долго ещё в просторной избе стоял хохот. Дедов рассказ обрастал пояснениями, уточнениями и добавлениями слушавших. Сам же дед сидел по-прежнему на чурке, с довольным выражением лица. Когда смех смолк и в избушке стало тихо, дед встал, закрыл печную дверцу и сел напротив Васьки, положив руки на стол.
Васька, не отрывая глаз, смотрел на дедовы руки. Трудовые руки мужика, покрытые буграми и вздутыми верёвками вен. На внутренней части одной, на предплечье, была татуировка в виде то ли колонны, обвитой змеёй, то ль руки, сжимающей факел. Время и труд превратило некогда красивый узор в бесформенное синее пятно с еле проглядываемыми контурами.
- А что такое заездок? - начал свой расспрос Васька.
- Заездок!? Заездок – это, Васёк, целая инженерия на реке. Как Братская ГЭС, только немного поменьше и деревянная. 
Дед, понимая, что вечер будет долгим, и пока пытливый юный мозг не допытается до всех подробностей в покое его не оставит, спросил:
- Василий, вопросов-то у тебя много?
Василий молча провёл кулаком с оттопыренным большим пальцем по шее.
- Ну тогда чаю наливай, раз много.
Васька, взяв две кружки, метнулся к печке, налил чаю себе и Деду. Сел на прежнее место.
- Заездком, Василий, ключи небольшие городят по осени, когда заморозок прихватывает, хариус в это время на спуск идёт, с мелких ключиков в большие реки скатывается. Перегораживают и процеживают такие ключики как через сито. Маленьких хариусов - в одну сторону, а крупных - в другую.
Дед засмеялся, довольный шуткой и сделал глоток чая.
- Козлы, Вася, делают и в ключ ставят, по дуге чтобы давление на плотину равномерно распределялось, - дед поставил на стол рогатку из указательного и среднего пальца, оперев её на палец большой. - Видишь, как козла в реке ставят, чтобы давление на две ноги было, а третья в упор стояла, - и приложил к рогатке поперёк палец с другой руки.
- По низу, под водой, первый лежак из дерева идёт. В урез воды - второй, над водой - третий. С нижнего лежака на верхний рейки сосновые идут. Сосну выбирали прямослойную и раскалывали её на рейки, потом прибивали их так, чтобы от напора воды они дрожали. Когда рейка под напором воды дрожит, лист на ней не держится, пролетает. В самую струю продух делаешь, за ним из жердей желоб, за желобом приёмник. Рыба скатываться начинает - в продух заходит, её течением - на желоб, по нему - в приёмник, а оттуда уже успевай соли.
- Класс! Вот бы мне так порыбачить, - произнёс Васька.
- Порыбачишь, какие твои годы. Теорию я тебе выдал, практику сам освоишь.
- А много рыбы тогда поймали?
- По три бочонка на брата то имали.
Предугадывая следующий Васькин вопрос, Дед продолжил:
- Бочки мы с собой везли деревянные, туда - продукты и барахло в них всякое, обратно - рыбу. Тары-то особо раньше не было. Жир кулинарный по продуктовым магазинам в бочках тогда приходил, сорок литров бочка. У Михаила жена заведующей работала, вот и насобирали. Морока, конечно, с ними. Выпариваешь с верестом, сушишь, да в меру, чтобы не рассохлись. Мочишь, да в меру, чтобы не разбухли, плесенью не взялись. Капризная тара. Зато насолишь полную, крышечку приладишь, обруч сверху оденешь да пробьёшь. Красиво получалось, словно фабричные.
- А как с рыбой-то потом? Ведь таким заездком всё подчистую вычерпаешь?
- Нет, Василий, не вычерпаешь. Рыба валом катиться начинает с крепкой шугой, когда минус постоянный стоять начинает. Ночью до десяти опускается. Тогда валом идёт, но и с заездка тогда не уходишь. Обмерзает всё, шугой да мусором забивает, живёшь на нём, всё жёрдочки чистишь, чтобы напор снять. Руки постоянно в воде, в холоде и день, и ночь на заездке дежуришь. Тяжёлый труд. Печка в палатке красная всё время, одежду сушим, сами греемся, так ещё и спать иногда надо. Чуть хватку ослабили, подустали, расслабились - поплыл наш заездок. Развернуло поперёк - и всё, рыбалка закончилась. Четыре пары рук, а не справились. Ключик вроде маленький совсем городили, а как подпёрли - целое море стало. Вода — это сила. Страшная сила, когда норов показывает.
- А как с поросёнком?
- А поросёнка мы, Вася, вырастили, вынянчили на рыбе-то. Вырос, окреп. Целый боров стал. Седло ему приладили, и ехали на нём попеременке в обратную дорогу. Я когда в седло садился-то - ноги до земли не доставали. Когда домой приехали, ещё в будке на цепи десять лет прожил, и умер своей смертью. Видел ёлка во дворе у меня большая стоит? Вот под ней его и похоронили.
Кто-то из невольных слушателей хохотнул за спиной у Василия. Понял мальчишка, что применён был поросёнок по прямому его назначению, можно было и не спрашивать.
Василий взял кружку с уже остывшим чаем, сделал глоток.
- Ой, так у нас же булочки есть! - воскликнул Васьки и, накинув куртку, выскочил на улицу. Сняв с гвоздя пакет с хлебом и булочками, зашёл в избу.
- Булочки-то мамка стряпала? - спросил Дед.
- Мама, - ответил Василий, развязывая пакет.
Васькина мать стряпала очень вкусные булочки, тесто на которые нянчила пару дней, постоянно взбивая и грея. Булочки получались пропечённые, с разными начинками: изюмом, повидлом, вареньем. При резком нажатии булочка возвращалась в исходную форму. Всё, за что бы она не бралась, у неё получалось на загляденье: красиво, вкусно и аккуратно.
Василий выложил на стол две круглые, похожие на пирамидки, чуть подмороженные булочки.
- Такую булочку на улице спёк-то? - спросил Дед.
- Да, - ответил Василий и расплылся в улыбке.
- Дай-ка, Василий, масло. Там оно, в маслёнке, под лавкой, на которой ты сидишь.
Василий, пошарив в темноте рукой, нащупал металлическую чашку, закрытую крышкой, поставил её на стол. Дед взял нож, разрезал подмёрзшую булочку, срезав пирамидку почти у самого основания. Открыл маслёнку и начал намазывать масло на золотистую поверхность булочки.
- Знаешь, Василий, почему сливочное масло в тайге всегда нужно крышкой закрывать?
- Почему? - не чуя подвоха, спросил Вася.
- Мыша залезет в масло, масло вязкое, лапы увязнут. Будет их с натяга вытягавать. - Дед выставил руки перед Васькой и сделал гримасу, будто сам увяз руками в этом масле, изображая, как поочерёдно тащит их из ловушки. - Одну вынет - другая увязнет, переднюю достанет - задняя застрянет. Так и будет тужиться, пока с натяга не обсерет нам всё масло.
Василий сидел и смотрел на изображающего невероятные усилия деда с такой же, полной потужного напряжения гримасой. Пока дед не засмеялся. Василий засмеялся вместе с ним.
Допив чай и съев булочку, Василий, накинув куртку, вышел на улицу, повесил пакет с булками на прежнее место. Немного постояв, подошёл к дедовскому снегоходу, вытащил прут и разровнял ногой холмик.
С того рассказа прошло чуть больше двадцати лет, ушёл из жизни Дед. Василий принял участие в рыбалке с помощью заездка, усвоив тогда не только практику, но и всю тяжесть такого промысла.
С тех же пор Лёха всегда следил, чтобы сливочное масло в тайге обязательно было плотно закрыто…. 
Лучшие комментарии по рейтингу
СОЛЬ делают не доступной для мышей. Оставишь открытой залезут падлы всю окропят пометом . Рядом будет стоять банка с сахаром , её не тронут . Всё потом ешь потом с сахаром , или посыпай соль с мышиным горошком .Если нет в запасе чистой соли , то труба. Какое там масло))) Зимовщики ))))
Почти лакомство. Без неё никак. Быстрее с ума сойдешь от недостатка такого продукта.
Да ничего он бы не написал. Я прочитал ваш рассказ внимательно.
И понял что ваш дед , передо мной "чайник "
Ладно ))) Не буду цепляться к вашему рассказу , мне и масла хватило))))
Просто поставлю звёзду за труд .
Конечно, когда при заходе на охоту, в тайгу, тащишь все на горбу, тут не до деликатесов.
Всякие бывали рационы, помню, один товарищ питался исключительно детской молочной смесью. А что, и дешево, и сердито, и вес небольшой.https://www.hunting.ru/blogs/view/173518/
Ах да, про масло.
На протяжении нескольких лет, два друга, приезжая на охоту, лопали булочки с маслом, сливочным, утром и вечером
Эта процедура у них звалась «намазом», утренним или вечерним. Съев завтрак –ужин, один из них обычно говорил:
«Ну что, намаз?» - и выходил в сени.
Не помню как они хранили масло, а вот булочек было целое ведро, эмалированное, с крышкой.
Булочка резалась повдоль, масла они не жалели ))
Сдобы там помещался большой запас, кончались пресловутые « намазы» только через неделю, а там можно и домой смотаться, запасы восполнить, ездили они на «Уазе».
Да, сделать «намаз», они предлагали и мне, я почти всегда отказывался, видимо фигуру берег))
