Дом для Сергеева
В середине охотничьего дня собаки натекли на лисий след, за Копытчиной горой едва слышались их голоса. По скользкому, неокрепшему льду спешили мы перейти Удай. В том месте, где, казалось, воробью по колено, егерь Степан, кряжистый мужичок, поскользнулся и шуганул под лёд. Дно речки сильно заилилось, превратившись в болотистую трясину. Степан крякнул от неожиданности, растерялся, сделал шаг, другой — с трудом вытаскивая ногу, почувствовал, затягивает и что самому уже не выбраться, закричал, крутя головой по сторонам:
— Помогите!
Сергеев, благополучно перешедший речку, бросился на крик, увидев барахтающегося в воде Степана, тотчас оценил ситуацию. Скинув с плеч рюкзак с ружьём, выхватил из чехла охотничий нож, срезал две лозины, перетянул их брезентовым ремнем и протянул Степану:
— Хватай, держи крепче!
— Не могу, руки занемели, — взвыл тот.
Сергеев, выругавшись, крикнул…
Через минуту-другую Степан сушил одежду у костра, и настойчиво предлагал своему спасителю выпить с ним для согрева.
Узнав о случившемся, охотников сняли с номеров, стали собираться у костра. Всем, кто подходил, Степан поочередно рассказывал, что с ним произошло. «Если б не Григорий, — говорил он, опьяневший, расчувствовавшись, чуть не плача, — затянуло бы, как пить дать, и к праотцам… — При этом с благодарностью посматривал на Сергеева.
— Очко-то жим-жим, а-а? — попытался подначить Степана Маврок.
— Тебя бы туда … — огрызнулся егерь.
На Маврока шикнули.
С Сергеевым меня познакомил Василий.
— Мой друг из Киева, — не без тени горделивости сказал он, представив высокого красивого мужчину с армейской выправкой, одетого в дорогую охотничью куртку, на плече его висело ружьё ИЖ-54 штучной работы, давнего года выпуска, судя по виду, охотились с ним редко. Мы обменялись крепкими рукопожатиями.
Сергеев мне понравился сразу. Добавлю несколько штрихов к его портрету: правильные черты лица, крупный прямой нос, грустные глубоко посаженные серые глаза, сосредоточенные и говорящие о неустанной работе ума, а в них вдруг появится невысказанная затаённость.
Но пришелся он «ко двору» не всем и не сразу. Может от того, что не всегда поддерживал шумную пирушку после удачной охоты, бывало, ни с того замкнётся в себе, слова не вымолвит. Или после загонки на кабана, когда смещались ближе к деревне, закинув за плечи рюкзак, уйдет, махнув рукой, вспомнив, что ему куда-то нужно. Я не замечал этих странностей, напротив, чем больше узнавал Сергеева, тем больше меня тянуло к нему. А вот после случая с егерем отношение к Сергееву изменилось и у остальных.
Когда Сергееву было за тридцать, жизнь его неслась стремительной рекой, и ничто не мешало на её пути. В свободное время, окунувшись с головой в охоту, казалось, он жил ради неё и для неё. Жене не то, чтобы нравились его отъезды по выходным, трата денег на покупки ружей, патронов, отстрелочных карточек и прочие затраты, связанные с расточительной страстью, но всё же мирилась с увлечением мужа и даже одно время защищала перед своей матерью: «должно же быть у мужика какое-то занятие».
Но вдруг в жене заговорил инстинкт приобретательства. «Хочу жить, как все», — повторяла она всё настойчивее. «Жить как все» означало: хочу иметь то, то… помимо работы в институте пришлось Cергееву искать всевозможные халтуры, устроиться ночным администратором.
Выезды на охоту стали от случая к случаю, и то в ближайшие угодья, где дичь выбили вчистую.
С появлением в квартире дорогих вещей настроение жены улучшалось, но ненадолго. Проходил месяц, другой, и супругу вновь распирал волчий аппетит на тряпки, мебель, разные всячины.
Сергеев бросил приработки, начал ездить на охоту все дальше и дальше от столицы, туда, где есть дичь, где больше радостей, нежели печалей, где время протекает в свободных условиях для души и тела, это, видимо, и привело его к нам.
— Где ты пропадаешь? — спрашивала жена не совсем искренним тоном. Они делили совместный кров, ставший полной чашей, набитый тряпьём, электроникой, предметами быта, но каждый жил своими интересами. Дочка выросла, вышла замуж и уехала с мужем в Канаду.
— Ищу дом.
— Какой дом?..
— Где поселится потерянный рай, — отвечал он, отводя грустные глаза.
— Потерянный рай?.. — недоумевала жена.
Как-то на привале у костра, поджаривая на рожне ломтики сала, Сергеев спросил, есть ли в деревне хороший дом, который можно купить.
— Да полно, — отозвался Степан.
А Василий добавил, что неплохой дом, продает Татьяна, его бывшая одноклассница, давно перебравшаяся в город. В назначенный час мы пошли на смотрины.
Прибежала соседка Люба, худенькая бойкая женщина, открыла дверь и начала расхваливать дом:
— Оцэ я вам так скажу: печку трэба пэрэробляты, а стены зроблэны с дуба, сто рокив стоять будэ, ну, а сарай сами бачытэ…
Дом был рубленный, просторный, с высокими потолками, колодцем и погребом, хотя и требовал косметического ремонта. И Сергеев, не торгуясь, купил его.
… Войдя во двор, Сергеев бросил намётанный взгляд в расщелину между досок стола, сиротливо примостившегося к стене, и увидел чернеющий ободок. Ключ был на месте.
На внутренней стороне двери в месте нутряного замка двумя костылями крепилась толстая овальная железная полоска с пустотой внутри и зазубринами на верхней части. В отверстие деревянной лутки надо было просунуть стержень с болтающимся лепестком на конце, поймать им выемку и плавно повернуть. К замку Сергеев приноровился не сразу и терял по несколько минут, елозя железом о железо. На этот раз дверь отозвалась сразу, в нос ударило сыростью.
Взглянув на русскую печь, занимавшую половина комнаты, Сергеев осторожно, чтобы не наступить на ошмётья глины, известковые хлопья, что отвалились от потолка, прошёл в большую комнату, где стояли большой стол, заваленный газетами, охотничьими журналами, потёртый диван, кровать с никелированными шарами на стойках. В левом углу высились две иконы в окладе из фольги — Божией матери и Иисуса Христа, украшенные вышитыми рушниками, заглянул в спальню. Ему казалось, дом встретил приветливее, нежели в предыдущий приезд. «Смилостивился к новому хозяину?» — подумал он, глядя на копию картины Г. Кондратенко «Зимний вечер» в деревянной раме.
Потребовалось время, чтобы навести маломальский порядок. Довольный, что управился с работой, Сергеев вышел во двор, присел на лавку у стола, закидывал голову вверх, там неспешно передвигались вереницы гусей, пронзая перекликами небесную лазурь.
Весна уже полноправно хозяйничала в округе. Не умолкал птичий гомон, скворцы заняли скворечник на толстом вязе, порхали туда-сюда, облагораживая свой дом, с берёз весело капал сок в подставленные банки, на черемухе, липе, вишне набухли почки, готовые выбросить клейкие зеленые листочки. И только полувековой дуб хранил покой и молчание, раскидав по сторонам толстые угловатые ветки.
— Сосед, с приездом! Надолго? — крикнул за забором Николай.
— По обстоятельствам… — оторвавшись от мыслей, уклончиво ответил Сергеев.
Он вспомнил, как познакомился с Тычкиным в день покупки дома. Татьяна с мужем, бывшие хозяева, уехали. Оставшись один, Сергеев был во дворе, оглядывая приобретенное владение. Рядом с домом стоял покосившийся и готовый рухнуть сарай; черепица обвалилась, по краям стен торчали голые изломанные стропила.
Калитка скрипнула, во двор быстрым шагом вошёл поджарый, седоватый мужчина, на вид лет пятидесяти. Выцветшие серые глаза его блестели:
— Николай, сосед… — протянул он жесткую ладонь. — Года три ещё выдержит, — кивнул он на сарай, потом указал жестом в сторону своего дома, — мой пять лет валится…
Тычкин был навеселе, с его лица не сходила глуповатая ухмылка.
— Шурпу сможешь сварить? — спросил он, а увидев замешательство в лице Сергеева, удивленно добавил: — Покупку дома надо обмыть или не надо?! Пошли за мной! — начальственным тоном скомандовал Николай. Оказались на соседском дворе. Хозяин вынес из сарая заныканную ржавую курковку, с трудом затолкал патроны, закрыть замок получилось с третьей попытки и то через колено, и начал целиться в крупного кролика черной масти, пощипывающего побеги новых стеблей в бурой траве.
— Зачем? — пытался отговорить Сергеев, догадавшись о планах Тычкина.
Щёлкнул выстрел, кроль удивленно вскинул голову, не понимая, чего от него хотят, скакнул к поленнице, остановился и тут же растянулся от второго кучного заряда дроби. Сергеев, выругавшись про себя, направился к дому. Вскоре пришёл Николай с казаном и разделанным кроликом, порубленным на куски:
— Все ништяк, сосед, не бери в голову, на то их и держат. А про тебя мне Вася говорил…
То, что Тычкин мужик битый, Сергеев понял сразу и, дабы не усложнять соседские отношения, от шурпы решил не отказываться, помня: покупают соседа, а потом уж дом. Выпили, закусили варевом из казана. Изрядно захмелев, Николай начал вспоминать свою жизнь. Из прожитых лет половину, как сам он выразился, «подарил хозяину». Вначале в обмен на воровство свиней из совхозной фермы, потом ещё за что-то. Ушёл сосед, когда стемнело, и то после долгих уговоров не идти за ружьем и не стрелять по бутылкам. «Нормальный ход», — мычал он пьяным голосом у калитки, пошатываясь и прощаясь.
На другой день, когда Сергеев рыл яму под туалет, крадущейся походкой, приседая в траву у забора, оглядываясь, к нему пробиралась женщина. Сергеев смотрел и не мог узнать жену Николая — опухшую, с мешками под глазами, всклокоченным волосом:
—Есть похмелиться? — просипела она. — Вынеси, чтобы он не видел.
Когда Сергеев подал стакан водки с бутербродом, женщина хлобыстнула залпом, отказалась от бутерброда, и так же бесшумно удалилась.
Потом появилась толстая баба преклонных лет, будто старая гусыня, с переваливающейся походкой, поздоровалась:
— А вы дом купили? Да? — спросила она безразличным тоном, смотря рыбьими глазами сверху вниз.
Сергеев по пояс уже находился в яме.
— Да.
— А вы слышали, Коля Тычкин запил, в баре сейчас сидит, — добавила она после паузы с той же интонацией. — А вы дом купили? Да?
— Да, купил.
— А Коля Тычкин запил, все уже знают, — баба постояла и пошла.
«Бывает в запой уйдут на неделю, а то и больше, — сказал про Тычкиных Василий. — Да тебе-то что, детей с ними крестить?»
Свидетелем всего этого я стал позже, кода сблизился с Сергеевым.
Хорошо помню и тот охотничий день. Сергеев ждал нас сидя на скамейке у дома, уже одетый в камуфляжный костюм, куртку. Встретились тепло, с лобызаниями. Мне он показался более задумчивым, чем прежде. «Не сгорел ли в огне изнутри, идя дорогой воина?» — подумал я. Мы уже загрузили в машину Степана ружья, рюкзаки, Василий предлагал взять солдатскую палатку, но его отговорили. До гусиного займища добрались до рассвета, быстро разбили лагерь у заброшенной летней фермы. Степан и Илья, облачившись в «лоскуты», будто два «леших» направились к пролеску, утонувшему в сумраке ночи, мы же решили обойти канал с левой стороны. «После выстрелов гуси полетят в вашу сторону, не сомневайтесь», — уверял егерь.
Шли минут сорок. Василий, в длинном, защитного цвета, плаще, отправился дальше вдоль канала. Наконец и мы заняли места. Я был в нескольких метрах от Сергеева. Он лежал на животе у самого низа крутой траншеи, боясь при неосторожном движении юзом сползти в воду. Преградой служило чахлое деревцо, торчащее из воды, в которое он и упёрся. Ноги занемели от неудобной позы, и Сергеев решил подняться на гребень. Сапоги заелозили по мокрой осклизлой траве, тело поползло вниз, подошва сапога вновь уперлась в спасительное деревцо. Вторая попытка оказалась удачной. Выручили тонкие прутья кустарника, пустившие в землю корни настолько, что выдерживали хватки взрослого человека. Скособочившись, вприсядку, держа в одной руке ружьё, а другой, цепляясь за спасительные черенки, он добрался до верха. Я последовал его примеру.
Туман держал землю в плотном кольце, но уже обозначились контуры деревьев, протянувшиеся по обоим краям канала. Алая полоса занялась на востоке, всё заметнее ширилась и растягивалась.
Нашим пристанищем стал густой травостой недалеко от ветвистой сосны. Квик - квик - квик — донеслось из глубины неба. В секунду мы оказались в объятиях разлапистого дерева, скрадок оказался неудобным для стрельбы. Сергеев судорожно пытался обломать торчащую над головой ветвь, но та, будто упругая резина, не поддавалась. Гомон гусей стал тише, потом стих — стая ушла в сторону леса.
Пролетел самолёт, очертив небо двумя пушистыми полосами крест-накрест.
В это время на кукурузном поле началось волнение. Небольшие гусиные стайки, гогоча, отрывались от земли, описывая небольшие круги, и вновь садились. По ту сторону канала ухнули выстрелы, эхо раскатилось и улеглось в туманном опахале. Но что это? Десятки, сотни гусей, замахали крыльями, отрываясь от земли и набирая высоту. Вскоре стало тихо, будто и не было гусиного базара. И только туман ещё плотно лежал в низине канала, над полем, усыпляя бдительность пролетающих табунов.
Выбравшись из объятий сосны, Сергеев направился вдоль канала, в сторону, откуда гремели выстрелы, я шел следом. Он смотрел уже не на небо, принявшее в свои просторы гусей, а в прогалины тальника. Из воды торчали ветви наполовину затопленных берёз, рядом белели острые пеньки, обработанные бобриными «теслами».
«Здравствуй, бобёр!» — донёсся до меня голос Сергеева. Послышался удар о воду, круги на поверхности улеглись. Всплеск повторился, но слабее первого. Молодая ондатра искусно лавировала меж тальниковых черенков, она настолько было увлечена своими делами, что, казалось, не слышала потустороннего шума.
Донеслось знакомое квик - квик - квик, Сергеев насторожился. Гуси, перелетев у леса нитку канала, потянули на кукурузное поле. Мы снова кубарем скатились в самый низ, припали к земле.
Через несколько минут все повторилось, на Сергеева шла очередная стая. На этот раз прикрытием послужило ближайшее деревцо маслины с растущим вокруг низким кустарником. Кустистый «блиндаж» надежно маскировал, давал хороший обзор для стрельбы. В напряжении Сергеев ждал ведомого гуся, прижавшись к деревцам. Я видел, как после выстрела гусь, сложив крылья, по инерции протянул несколько метров и рухнул наземь. Не спеша, как-то по-будничному, пошёл он за трофеем.
На небольшом искусственном плёсе, освещённом солнцем, плескалась кряква. Окунаясь, она выбрасывала туловище на ребристую поверхность воды, резко и часто махала крыльями, сбрасывая с себя остатки капель, громко и часто крякала. И столько радости и задора было в ее движениях, надрывном крике. Рядом тянулся влажный от ночного дождя пролесок, обочь которого вилась проселочная дорога с широкими и глубокими колеями. На ветвях сосен блестели изумрудами в солнечных лучах капельки воды. При порывах ветра они падали вниз, издавая едва слышимое шуршание. Разливы воды, дурманящий влажный воздух, взлетевшая утка на плёсе завораживали. Сергеев смотрел на озерцо, где пару минут надрывалась кряква.
— Шо загрустили? — голос Василия, чья фигура неожиданно выросла из траншеи, заставил вздрогнуть.
— О-о! Так вас с полем! — увидел он распластанного на земле гуся. Сергеев пытался улыбнуться, но улыбки не получилось.
— В лагерь, в лагерь… — торопил нас Василий.
Шулюм решили оставить на вечер.
— Варим казацкую кашу, — задумавшись, будто что-то вспоминая, предложил Василий.
— На кой она, еды — полные пакеты, может… — попытался внести предложение Илья.
— Никаких «может», — отрезал Василий.
Несколько чурок для костра привезли с собой, чтобы не блудить в поисках сухой деревины. В казан загрузили очищенную картошку, сыпанули две добрых горсти пшена. Запахло дымом, от жаркого костра закипела вода в казане, выплескиваясь через край и шипя. Василий сдвинул головешки, уменьшив ярость огня, потом вытащил из казана деревянной ложкой картофелину, разрезал ножом, осторожно, боясь обжечь губы начал перебирать во рту кубик картофеля.
— Готова, пшено дойдёт, — оценивающе бросил он и посолил варево, потом вытащил из нагрудного кармана камуфляжной куртки несколько листиков лаврушки, опустил их в казан.
— Шо с салом?
Сало, аккуратно нарезанное кубиками, горой высилось на сковороде, её уже мостил на красные угли Сергеев.
— Смотри не сожги и лук не забудь! — предостерёг Василий.
Предостережение оказалось ненужным. Было видно, готовить пищу на костре для Сергеева — дело привычное. Сало и лук были готовы. Василий снял повторную пробу. Воду из казана он слил в большую чашку, ловким движением зачерпнул несколько ложек сала с луком из сковороды и добавил в чашку. Получился наваристый бульон.
—Толкушку, — слетело с его губ требовательно, будто от оперирующего хирурга.
Толкушку тотчас подали. Через минуту-другую картошку с пшеном он успел потолочь, заправить жареным салом и луком, вбить два яйца, тщательно перемешав, зацепил краешком уже готовый продукт, откушал, по расплывшейся улыбке на его лице все поняли — каша удалась. Теперь и нам хотелось как можно скорее оценить блюдо кашевара.
Сергеев пошел к машине, вернулся с ложками и бутылкой коньяка.
— А вообще-то лучше чаю, — сострил егерь.
— Отлично! Степану — чай, а нам коньячку! А то опять ненароком в Удай заплывет, — подхватил Илья. На уколы товарищей егерь широко заулыбался.
Когда шум стих, Василий, посмотрев на казан, чашку с бульоном, другую закуску, отвинтил пробку бутылки: — У деда Антипа брал, тройной очистки, не сомневайтесь, — и наполнил всем рюмки.
— Ну, за охоту!
— За фартовую охоту! — вставил Илья.
— А вот что ждёт нас вечером? — Степан крутил головой, настороженно всматриваясь в небо.
— Фарт, настоящий охотничий фарт… — твердо ответил Илья.
Где-то далеко за лесом ударил гром, содрогнулась земля, западную часть неба затянуло тучами. Вскоре пошёл дождь. Степан занервничал: «Если дождь перейдёт в обложной, не выбраться». Быстро собрались, загрузив тесный багажник рюкзаками, ружьями. Опасение Степана сбылось, дорогу размыло, дождь не переставал моросить, временами переходил в ливень. Едва справлялись дворники на лобовом стекле.
Машина буксовала, приходилось вылазить из кабины, меся сапогами грязь под проливным холодным дождём, толкать её из густого жирного солончака.
— Ты шо, умнее одесского раввина? — недовольно бурчал Василий. — Говорил же, возьми вправо. Уж я-то знаю здесь каждую яму.
До деревни добрались к ночи. Дождь давно перестал, казалось, и не было его вовсе, под капот жигулёнка неслась сухая твердь высветленной фарами дороги. Луна серебрила верхушки кустарника, ртутный свет нежно покоился на полях, осенней роспаши.
— Останови машину, — попросил Сергеев, когда подъезжали к деревне.
— Давно бы так, — оживился Илья.
Полыхал белоцветьем небосвод. Большая Медведица свесила ручку ковша, будто предлагая зачерпнуть и напиться весеннего ночного воздуха, отдающего прохладой, сырой землей, берёзовым соком. Повсюду зеркалилась вода. Весенний паводок затопил петляющий глубокий буерак, край которого просвечивался в лунных деревцах, растущих по самому гребню. Оттуда дружно голосили лягушки, временами из-за леса незнакомые монотонные звуки пробивали лягушачье пение. Со стороны кущей доносилось попискивание, слабые шорохи, принадлежащие неизвестно кому, и снова включался хор лягушек.
Илья доставал из багажника рюкзак с выпивкой, закуской, выкладывал содержимое на капот.
— Может, вернёмся на гусиное займище? — ехидно переспрашивал Степан, — погодка-то, а?
— Какой там… — отвечали ему.
Выпили, потом закурили, стали любоваться весенней ночью. Сергеев достал из багажника свой рюкзак, ружьё.
—Ты куда?.. Договаривались у меня спать, — засуетился Василий.
—Нет, нет, я домой, пройдусь, здесь недалеко… — ответил он тоном, не терпящим возражения.
— Гусь в багажнике… не забудь, — бросил он Василию, когда уже отошёл на несколько метров. В лунном свете удалялась его одинокая фигура.
После той гусиной охоты в село я попал через год, в начале лета. Ехал автобусом. Стоял жаркий день. На околице колосились, набирая силу, озимые. У края поля верещали радостно жаворонки, взлетая над колышущейся от ветра пшеницей и опускаясь в кустистые стебли. С луговины, пролегшей вдоль русла старой речушки, где торчал залитый талой водой лозняк и клубились полчища комаров, пахло свежескошенной травой. Скорый приход лета, распустившаяся зелень способствовали приливу чувств, хорошему настроению. В глубине души теплилась надежда на встречу с Сергеевым. И я уже ловил на себе его задумчивый взгляд, слышал с хрипотцой голос.
Василий сообщил, что в дереве Сергеев не бывает. Я смотрел на пунцовое лицо Василия, взбухшие вены на руках, он сгребал мусор во дворе, и вспоминал охоты на кабанов, как приезжал Сергеев, как вваливались толпой в его дом, как шумно здоровались, рассаживаясь за длинным столом, выкладывали закуску, как наполнялись стаканы, и как вели разговоры, споры, или слушали байки до глубокой ночи. Когда все расходились, я оставался у Сергеева, обычно молчавший, он оживал. Начинал говорить не спеша, потом все громче, лицо его преображалось, горели глаза, с уст слетали фразы об учении толтеков, доне Хуане, нагвале, «Пути воина» …
— Наши представления и понятия о реальности иллюзорны, — Сергеев вскакивал со стула, подходил к русской печи, в которой полыхали головешки. — Чтобы достичь иной формы существования в энергетическом теле надо сгорать в огне изнутри, — наклонившись, он смотрел в горнило печи. — Что не даёт? Лень… да-да, представь себе, лень — лень устремлять своё восприятие за границы уже известного. Стоит добиться этого и наши представления о жизни кардинально изменятся, тогда можно будет…
В эту минуту я перебивал его вопросами, хотя услышанное слабо осознавал, и был польщён, что Сергеев делится со мной своими мыслями.
Сообщение Василия не стало неожиданным. «Чем занята его неуёмная натура? — спрашивал я себя. — Путешествует?» Вспомнил, как на докучливый вопрос Маврока: «Чем занимаешься?», Сергеев, как то отрешенно, смотрел на своего собеседника, потом ответил:
— Жду караван.
— Какой караван? — скривил брови, собирая на лбу морщины, удивленный Маврок.
— Ну, представь, пустыня, кактусы, выжженный солнцем песок и по нему движется караван, впереди — двое мужчин в белых балахонах, один из них — ваш покорный слуга.
— А-а, — широко лыбился Маврок, — так бы сразу и сказал.
«Может, действительно, ушёл с караваном… какой он путешественник, он путник, — думал я, — один из тех, кто занят поиском смысла жизни, а может, той реальности, о которой говорил».
Вечером проходил мимо дома купленного Сергеевым, где прописал он свой «потерянный рай», и где провели мы немало счастливых, но мимолетных дней и ночей. Дом стал заметно дряхлеть, покосился, видно, просел фундамент. Кто-то выбил стекла в окнах, в сумерках окна зияли чёрными дырами, и в них читался немой укор: «Где ты, наш хозяин?» Сердце мое сжалось.
Осенью я случайно узнал, что Сергеев был убит на одном из блокпостов под Донецком.
Иллюстрация из открытых источников
Трудно воспринять рассказ как последовательное описание событий, свидетелем которых стал автор. Создается впечатление, что здесь сразу три рассказа - о самоанализе мыслей и чувств автора, воплощенных в образе Сергеева, о счастливых днях охоты в полных приключений полях и о том, что нельзя возвращаться туда, где был когда-то счастлив. И остается ощущение, что все три рассказа между собой очень искусственно связаны авторским произволом.
Надеюсь, автор на меня не будет в большой обиде за честное изложение мыслей, возникших при прочтении рассказа.
Показалось, вопросы в начале поста несколько утрированы, но раз возникают при чтении, то имеют на то основание. Соглашусь с выводом, и в частности: «И остается ощущение, что все три рассказа между собой очень искусственно связаны авторским произволом». Да. Точно так.
Первоначально материл был в сорок тысяч знаков, громоздким, композиционно плохо выстроенным, да, просил раскрытия нескольких тем, начал сокращать, перекраивать, понял- надо все переделывать, но не хватило мочи и сил. Жаль, что не удалось рассказать, как задумывалось, о человеке неординарном, который увлекался Кастанедой, любил охоту, пытался жить осознанно, даже через чур. Анатолий, спасибо "за честное изложение мыслей, возникших при прочтении рассказа". Все-таки есть польза от пребывания на сайте.