Три роковых медведя. Третий.
Э. Леонтьев, биолог-охотовед
Поздней осенью, закончив маршрут по склону долины, спускался я на тропу. Хребты давно лежали под снегом, а внизу был чернотроп. И тут натолкнулся на странный след. Кто-то что-то тяжелое проволок вниз. Судя по всему, недели две назад. Направление попутное, давай следить, разбираться. Прошел метров двести и натолкнулся на остатки медведя. Жгутом скрученная шкура, обглоданный череп, лапы. Все понятно. Медведь покрупнее задрал медведя поменьше, сволок его вниз и здесь сожрал. Пировал медведь-убийца долго. Кругом его следы, лежки, кучи помета. Оставил это место всего пару дней назад. Дела! Похоже, шатун — по времени все нормальные медведи должны лежать в берлогах. Этот каннибал-стервятник немало беды и вреда может наделать. Надо выследить и отстрелять. Но уже вечер, да и за плечами всего малопулька.
Пока шел до зимовья, гадал, как далеко мог убрести медведь. Он недели две пировал на задранном собрате рядом с тропой, по которой мы часто ходили, и наверняка не раз нас слышал. Только голод заставил его оставаться у еды на таком беспокойном месте. И надо же, именно в этом районе мы всегда брали нашего молодого кобелька Шарика на поводок, чтобы излишне не пугать изюбрей в районе солонца. Если бы не это, могли бы раньше обнаружить шатуна. А теперь вот догоняй.
Утром собрались обстоятельно. Нас двое и Шарик. Карабин один, но девятимиллиметровый «Лось» — машина надежная. Пробный выстрел по выходу из зимовья показал, что мушка не сбилась. У напарника комбинированная «Белка», пуля 28 калибра накоротке не хуже карабинной. Котомки собрали дня на три-четыре, медведь мог далеко уйти. Прихватили альпинистские «кошки», чтобы по крутякам легче лазить было, и вперед.
Только начали подниматься от остатков съеденного медведя в косогор, с трудом отыскивая следы на бесснежном склоне, как Шарик, крутившийся под ногами, залаял.
Метрах в 50 из-под нависших корней вывороченного кедра медленно выплывала темная туша. Радость-то какая! Рядом! И таскать далеко не придется! И шкура хорошая, темная! И стрельба на безопасном расстоянии! Такие мысли успевают пронестись в голове, прежде чем палец нажимает на спуск. Руки уже подняли карабин к плечу, не дав глазам подробнее рассмотреть зверя. Сквозь прорезь прицела, кроме передней лопатки и холки, над мушкой ничего не замечаешь. Словно резкость наведена только на то место, куда ударит пуля. Нажимаю плавно… и вместо грома выстрела: «Чак!» Передергиваю затвор, успеваю обругать себя растяпой за то, что не вогнал патрон в патронник. Снова мушка находит зверя, снова… сухой щелчок! Тут уж кляну себя последними словами за пустой магазин. Скашиваю глаза на затвор, когда руки передергивают его, и вижу — совсем не то! Летят патроны в снег, желтые, маслянистые, даже вроде сытые такие, пузатенькие, безразличные.
Медведь, убыстряя шаги, повернул прямо в гору. Снова прицеливаюсь и, уже нажимая курок, понимаю; при пробном выстреле утром сломался боек! Такое уже бывало. Так и есть! Снова сухой щелчок.
Напарник не стрелял. Ждал моего выстрела. А медведь ушел. На почтительном расстоянии с лаем утянулся за ним и Шарик.
Небо хмурится. Вот-вот пойдет снег и скроет все следы. Возвращаться в зимовье, где можно отремонтировать затвор, — терять день и, наверняка, терять медведя. Надо искать выход. Обшарили все карманы. На счастье, нашелся гвоздь. Тут же на обухе топора, постукивая обушком ножа, удалось оттянуть его кончик и обломать кусочек необходимой длины. Попробовали. Карабин выстрелил. Только это уже не то скорострельное оружие, что было. Чтобы эрзац-боек не выпал, нести карабин надо с патроном в патроннике и спущенным затвором. Это опасно, надо быть осторожным. Чтобы кусочек гвоздика не провалился внутрь затвора, взводить его надо держа карабин стволом вниз, и поворачивать рукоятку медленно. Стрелять тоже можно только вниз или горизонтально. Иначе эрзац-боек выпадет. Передергивать затвор для второго выстрела нельзя. Боек наверняка вылетит вместе с гильзой. В общем, получилось что-то вроде одноствольной шомполки. Но ведь это уже оружие!
Поскольку погода ненадежная, а спугнутый медведь на этот раз наверняка удрал далеко, решаем выследить сегодня след на голом склоне, пока он не приведет на хребет, где давно лежит снег. Там, на глубоком, снегу, его можно будет и бросить. Если и пойдет снег за одну ночь, следы не завалит. А завтра, наладив карабин, в погоню.
Итак, вперед! Шарик, давно вернувшийся, бегает, бестолково облаивая то ли рябчиков, что изредка попадаются на пути, то ли белок.
Напарнику так хочется белок пострелять. «Ладно, — говорю ему, — иди, потом догонишь меня».
Продвигаюсь медленно. По голому склону идти, не теряя следа зверя, трудно.
Сначала медведь к скалам поднялся, а потом повернул в сторону и пошел крутым северным склоном распадка. Здесь уже снежок появился. Следить легко стало, да идти трудно. Круто очень. Пришлось «кошки» надеть. Вскоре Шарик догнал меня. Прошел я еще немного, стараясь держаться следа, но решил подождать напарника, чаю сварить.
Разжег костер, натаял снега, вскипятил котелок. Шарик убежал вперед и все лаял метрах в шестидесяти, за густым ольховником, пока я чаевничал. Напарник не пришел. Мог след потерять, а лай за скалами, да в распадке, не услышишь. Когда я кончил чаевничать, Шарику надоело лаять, и он вернулся ко мне. Дал я ему кусок хлеба и двинулся дальше. След медведя шел в чащу с буреломом под обрывистым ключиком. Надо бы след сверху обойти, да поленился. Подумал, что тут, где минут сорок горел костер и долго лаяла собака, медведя наверняка нет. Можно и снизу след обрезать, где путь легче. Пересек ключик и начал подниматься, цепляясь руками за деревья. Очень уж круто было. Хорошо, что «кошки» на ногах. И вот, когда одолевал особо крутой участок, цепляясь за корни могучего кедра, услышал какой-то звук, но все внимание было сосредоточено на то, куда поставить ногу, чтобы не сорваться и не запутаться «кошками» в корнях. Непонятный звук сразу же повторился, но я уже крепко встал рядом с деревом и смог поднять голову и глянуть вперед.
Сверху на меня, загребая передними лапами, взрывая снег и мох, с приглушенным рыком прет медведь. Ага, думаю, вот и ты, разбойник! Помня о сломанном бойке, наклоняю ствол вниз, начинаю плавно поворачивать рукоятку затвора и понимаю: не успеть!
Проделать все необходимые манипуляции с калекой-карабином не хватит времени. Медведь неотвратимо, как сорвавшийся с откоса бульдозер, раздавит меня о ствол кедра. В «кошках» не отпрыгнуть! Зверь — вот он, рядом! Уже ничего не успеть!
Вот он — мой конец бесславный, несмотря на весь опыт таежного бродяжничества. Острое чувство неизбежной обреченности, злость на собственную несостоятельность вырвались из меня нечленораздельным криком, воплем краснокожих!
Обдав тяжелым дыханием, медведь на всем скаку отвернул. Как и почему он не задел меня даже лапой, я не понял. В последнем прыжке он приземлился на полшага сбоку и ниже. Вроде бы хотел притормозить, но ведь там был особо крутой уступ, как между большими ступенями, который я только что одолел с трудом, и ему пришлось сделать еще один прыжок, как бы не удержавшись. Все произошло в миг — и мой истошный крик, и прыжок медведя, но и миг — какое-то определенное время для рук. Они сами по себе выполняли привычную программу.
Медведя я видел уже через прорезь планки. Палец надавил на спуск. Грохнул выстрел. Тот, единственный, которым я обеспечил себя так, на всякий случай. Я видел, как дернулся зверь. Как он сделал следующий прыжок, не в сторону, куда, как мне показалось, он намеревался кинуться, чтобы достать меня снизу, а прямо в крутяк, в ольховую чащу, и пропал из вида. Только еще один раз задняя лапа мелькнула из-за бугра голой подошвой.
С великой осторожностью я перевернул затвор, не выронив гвоздика, и подождал, не увижу ли бегущего медведя ниже по склону, который местами просматривался. Нет, не увидел. Стал осторожно спускаться. Медведь лежал бездыханный там, где мелькнула лапа. Он махнул ею в агонии.
Теперь надо было разобраться. Что это за медведь? Откуда он взялся и почему явно нападал на меня? Уж не задрал ли он напарника перед этим? Осмотрев следы, понял — медведь тот самый, наш. Он отдыхал тут на снегу. Это на него лаял Шарик, пока я чаевничал. От его лежки до того кедра, где я стоял, было семнадцать шагов вниз. Увидел я его, когда он с рыком проскочил почти половину этого расстояния. Каждый его прыжок метра по четыре. Перед последним прыжком на меня он явно тормознул, но не мог остановиться на кругом склоне. Пуля вошла под лопатку под небольшим углом и поразила сердце, или медведь, проскочив меня, начал разворачиваться обратно и подставил бок, или выстрел был раньше, когда зверь пролетал мимо, в прыжке, а не в угон, как мне показалось?
Медведь оказался с приличным слоем сала. Таких приходилось добывать в берлоге. Почему он напал на другого медведя? Может быть, сало свеженагуленное? Говорят, осенью медведи быстро жиреют, если есть корм.
Главная загадка — почему он в последний миг отказался от нападения и отвернул? Побоялся треснуться о толстый ствол кедра или испугался человеческого крика? Только сдается, что даже этот полушатун и не думал нападать на человека. Вначале, пока я корячился, вылезая из-за уступа, карабкаясь по корням кедра, медведь мог видеть только мою качающуюся мохнатую шапку. Не принял ли он ее за надоевшего Шарика? Не хотел ли он проучить назойливого пса? Кинулся с лежки вниз с рыком и только на последних метрах осознал свою ошибку и, как ни трудно ему было, отвернул. Отказался от нападения и отвернул? Побоялся треснуться о толстый ствол кедра или испугался человеческого крика? Только сдается, что даже этот полушатун и не думал нападать на человека. Вначале, пока я корячился, вылезая из-за уступа, карабкаясь по корням кедра, медведь мог видеть только мою качающуюся мохнатую шапку. Не принял ли он ее за надоевшего Шарика? Не хотел ли он проучить назойливого пса? Кинулся с лежки вниз с рыком и только на последних метрах осознал свою ошибку и, как ни трудно ему было, отвернул. Отказался от нападения на человека! Пожалуй, это самое верное объяснение. Все просто. Все по науке. Не зря ли пришлось отстрелять и этого безобидного мишку? Нет, пожалуй, не зря. Залег он в неподходящем месте. Там, на склоне, всю зиму снега не бывает. Выворотень — не берлога, тут на ветрах ему не перезимовать. Холода подняли бы его среди зимы. Память об осенней удаче заставила бы его опять искать горячую еду. Неизвестно, кем бы удалось ему перекусить: то ли изюбром, которого догнать нелегко, то ли усталым охотником, возвращающимся в зимовье в густых сумерках.
И все-таки даже этот зверь, почти шатун, каннибал, выведенный из себя назойливым преследованием, не тронул беспомощного человека. Почему? Да потому, что был сытым. Психика его была поэтому нормальной. Все так просто! Но…
