Ночные шорохи
Егерь никифор, мой старый знакомец, к городским охотникам относится с нескрываемой иронией. Не делает исключения он и для меня, чье детство прошло в этих местах. – вот ты, николаич, пишешь книжки про зверушек всяких там и птах… – сказал он мне как-то при встрече. – а сможешь ли по ночным шорохам в тугаях, у воды, угадать, кому они принадлежат? Я посмотрел на лукаво прищурившегося егеря, подумал и ответил утвердительно. В ответе моем, однако, не прозвучало особенной уверенности… – отлично, – хлопнул себя по колену никифор. – тогда скажи, кто самый сторожкий зверь? – мышь! – ответил я, не раздумывая. В ту же ночь, августовскую и лунную – за десять шагов видать каждый камушек на тропе, – мы с никифором отправились в тугаи. Залегли на грудах камней, теплых, еще не остывших за день. Вверху шелестел листвой раскидистый тал. Каждый лист – как крохотная сабелька. Налетит ветерок, они и позванивают. Впереди протока, залитая молочно-лунным светом, еще дальше – темная стена тростников, зарослей джиды и тамариска. Тихо кругом – ни машин тебе, ни трамваев… когда вокруг такая тишина, волей-неволей твой слух обостряется до предела. Слышно, и как шелестят листья, и как вода струится. И звезды – такие бесчисленные – нет-нет, да и прочертят огненным лисьим хвостом полнебосвода и скроются в непролазных тугаях. Бесшумно, беззвучно… но вот… что это? В тростниках тревожно тенькнула птаха. – камышёвка, – прошептал я. – верно, – кивнул никифор. Потом раздалось негромкое: цок, цок, цок! Как будто кто-то рядышком хворост для костра ломает. –фазан, петух. – попал, – рука никифора легла на мое плечо. Из зарослей с кряканьем взметнулась в небо утка – на секунду закрыла крыльями яркий круг «волчьего солнца» – и пропала где-то… на галечник выкатился пушистый упругий ком. – камышовый кот – сабанча. Никифор в знак одобрения надавил на мое плечо. Кот недовольно, как мне показалось, фыркнул – может быть, охота не удалась? – и крадучись побрел по берегу. Провожали его плеск воды и беспокойное цоканье фазана… все вокруг успокоилось, но тут я увидел на воде черное пятно, движущееся наискосок по течению к противоположному берегу. Когда пятно попало под луч лунного «прожектора», я разглядел симпатичную мордочку ондатры. Посверкивали глазки, в зубах пучок сочного рогоза. «спешит в свою камышовую хатку к детенышам», – подумал я. – а это кто? – спросил егерь. – «водяной заяц», – прошептал я. Никифор закивал, удовлетворенный ответом. Помолчали. Какой-то настырный комар-толкунец сел мне на щеку. Я хотел было его прихлопнуть, но… справа от нас, метрах так в двадцати, прошуршал песок. – полевая мышь? – правильно, полевка. Ну что ж, – ответил егерь, поднимаясь, – экзамен ты сдал. Так… на четверочку. – и только-то? – я почувствовал себя уязвленным. – а почему не пятерка? – утром поговорим, – коротко ответил егерь. Мы вышли из своего «скрадка» и направились к белевшему вдалеке домику егеря. Не прошли и полсотни шагов, как за нашими спинами кто-то отчаянно запищал. Крылатая тень скользнула над землей. В когтях совы трепыхалась мышь. Может, та самая, прошуршавшая по песку. Вышла на охоту и сама же оказалась добычей… наутро, за завтраком, я спросил: – так почему же все-таки четверка? – пойдем, покажу… мы вернулись на вчерашнее место. Шли краем кукурузного поля, сиявшего крупными молочными початками. А вот и наш «скрадок»… никифор остановился и указал на тянущиеся по самой кромке поля следы. – теперь видишь? – неужто кабан? – он самый. Пока мы с тобой занимались птичками да зверушками, кабан прошел за самой спиной. Но побаловаться кукурузой зверю не довелось, – испугало наше присутствие. Ветер, если ты заметил, дул от нас в его сторону. Зная кабаньи привычки, я, пока ты следил за протокой и тугаями, не сводил глаз с кукурузного поля. И видел, как раздосадованный кабанище потихоньку подался в горы… а ты в это время мышку слушал. Так-то, брат… … с тех пор, когда я вспоминаю тот экзамен в тугаях, который устроил мне никифор, каждый раз прихожу к одному и тому же выводу: нет, не поскупился мой учитель, натянул-таки «четверочку»…
николай красильников
