Войти
Вход на сайт
Вход через социальную сеть

горький запах полыни...

(рассказ – быль)

I

В силу служебных обязанностей мне часто приходилось бывать в самых отдаленных углах Никольского района. И в каком бы из них не находился, я всегда не переставал удивляться простоте души и быта, радушию и гостеприимству наших деревенских жителей. Как правило, чем глуше, чем удаленнее от более или менее проезжих дорог стоит поселение, тем люди в них разговорчивей и откровеннее в своих суждениях о жизни.

Но с великой болью в душе приходилось наблюдать то, что процесс «старения» деревень безудержно прогрессирует. Уже сейчас в районе можно смело выделить с добрый десяток деревень, которые в ближайшие пять-десять лет обречены на опустение. Покидает трудовой люд глухие деревни.

Пройдет десять-пятнадцать лет, и на месте осиротевших пепелищ останутся лишь сгнившие, осевшие срубы крестьянских изб, поросшие буйным бурьяном. Грустно и тоскливо будут шуметь листвой забытые людом сиротливые липы и березы, которые, казалось, еще совсем недавно веселили умаявшуюся душу отдыхающему на повети, пропахнувшей настоями диких луговых трав, крестьянину, своим тихим ночным шепотом начинающей желтеть листвы.

А на полях, которые наши деды раскорчевывали вручную, отвоевывая метр за метром у глухоманной дремучей тайги, не жалея ни себя, ни сил своих, обильно поливая освоенную землю крестьянским потом для того, чтобы на этих землях наливались червонным золотом тугие колосья ржи-кормилицы, раскинется вскоре царство горькой полынь-травы, и тайга постепенно, но неумолимо вновь начнет поглощать некогда отвоеванные у нее неугомонным трудовым людом земли. И процесс этот необратим. Залесятся поля. Исчезнет с земли-матушки деревня…

В дремучих верхнекемских таежных сузёмах затерялась мало кому известная деревушка Аридово. Постоянных жителей здесь и всего-то осталась одна семья. Остальные давно поразъехались – кто куда. Летом в деревне жизнь как бы пробуждается от зимнего сна. С приездом лесохимиков, добытчиков сосновой живицы, в окрестной тайге то тут, то там раздается четкое, веселое пощелкивание хаков. А в дни получки здесь бывает и вовсе весело. По деревне и поймам речушек плывут песни и современные модные, но чаще звучат задушевные, разливистые и безбрежные, как окрестная тайга, старинные русские напевы. Поет их хорошо поставленным тенором Михаил Асеев, лучший вздымщик участка. В такие дни можно услышать и по-купечески повелительно-властный голос его дружка, не уступающего Михаилу ни в гульбе, ни в работе – Евгения Губанова:

– Бабы! Цыц у меня. Я – Губанов, – бьет он себя увесистым кулачищем в широкую грудь. – Не забывать этого! У меня чтоб уважение и порядок во всем… Помнить это!

И бабы помнили. Порядок у него в жилище образцовый. Живет Евгений в лесном домике вместе с женой Тамарой, а летом приезжает к ним на каникулы дочь и помогает родителям в их нелегком труде – добытчиков соснового янтаря.

С окончанием сезона жизнь в деревушке затормаживается, впадает в спячку. Рабочие лесохимики разъезжаются по домам до следующего сезона. Евгений с женой и Михаил остаются зимовать здесь, в полюбившемся им Аридове, скрашивая и коротая долгие зимние вечера за игрой в карты и чтением запаздывающей на месяцы прессы. Одиноким, забытым сиротой стоит в зимнюю пору заваленное по самые окна снегом, покинутое людьми и забытое богом поселение. И тем не менее жизнь в деревне идет своим чередом, и не остановится до тех пор, пока будут жить в ней преданные земле-кормилице и родному очагу люди.

Расположено Аридово в самой дальней, северо-западной части Никольского района – на стыке с Бабушкинским. Сырые, угрюмые еловые леса, изрезанные еле приметными охотничьими тропами и гиблыми, вечно холодными, буераками с веселыми сосновыми гривами вперемешку, с двух сторон вплотную подступили к заброшенным подворьям. И лишь один дом из оставшегося десятка еще не развалившихся строений глядит в таежные дали жилыми стеклами окон. Другой добротный пятистенок стоит на отшибе с бережно заколоченными окнами, хозяева которого нынешней весной покинули Аридово, перебравшись в Бабушкинский район – поближе «к миру».

Приютилось Аридово на самой вершине крутояра и стоит, как на пьедестале, открытое северным и южным ветрам. Как маяк светит в ночи огнем керосиновой лампы окно самого стойкого поселенца – Афанасия Шилова. В долгие зимние ночи лампа не гасится, а лишь слегка увертывается фитиль ее, светом своим указывает она запозднившемуся случайному путнику или заплутавшему в дрёмной тайге охотнику «жило», где найдет он и крышу для ночлега и согревающий продрогшую в зимнем ненастье душу фыркающий паром самовар с крепким настоем ароматного лесного чая.

С трех сторон деревню омывают хрустально-чистые воды верховий реки Кемы и ее притока – Прудовки. Умели наши деды и прадеды выбирать места для поселений. Да не смогли мы, их внуки и правнуки, увековечить жизнь поселений наших пращуров…

Еще совсем недавно многодворовая, шумная деревня, где имелись своя школа и магазин, с приходом технического прогресса в хозяйство вдруг начала приходить в упадок. Жители один за другим стали покидать ее: кто перебирался в соседний район, кто переселялся в другие деревни колхоза, поближе к его центральной усадьбе.

Для мощной техники, которая пришла в хозяйства района, нужны и соответствующие дороги. Но кто возьмется восстанавливать и содержать дорогу до Аридова? Самому колхозу не под силу, а у дорожно-строительных организаций есть свои, куда более выгодные подряды. Конные проселки, бережно хранимые дедами, так измесили стальные кони, что и сами себя не в силах передвигать по ним. И не стало дороги до деревни. И стали покидать жители свои обжитые места. Деревня, некогда обеспечивавшая половину колхоза добротным пойменным сеном и полновесного колоса хлебами, стала вдруг неперспективной, нерентабельной. Попробуй закинь сюда посевную и уборочную технику? Так и стало потихоньку угасать поселение. Предпоследний житель покинул его прошлой весной. И осталась в деревне из постоянных жителей лишь самая стойкая, многодетная семья Шиловых, все устои которой держатся на простой русской женщине, матери, подарившей миру одиннадцати детей, перед которой я с глубоким почтением склоняю голову – Розе Дмитриевне Шиловой.

II

В доме Дмитрия и Ульяны Решетовых собрались немногочисленные гости – отмечали день рождения первенца. Сам Решетов сидел в центре за широким строганым столом собственной работы, и с детской застенчивостью, которая никак не вязалась с его богатырской фигурой, принимал поздравления. Ульяна за ситцевой занавеской, отделявшей часть комнаты, где стояла старинная широкая кровать с витыми металлическими наконечниками, кормила грудью ребенка.

- Да, что вы, гости дорогие, разве это я, это Уляша мне подарок поднесла. Ее в том заслуга. Эй, Ульяна! Выдь, покажи гостям наше пополнение, - позвал Дмитрий Жену.

Сам Решетов был недоволен тем, что его первенцем стала девочка. И хотя гости, понимая, что творится в душе хозяина, утешая его, говорили, что это, мол, к лучшему – своя нянька в доме вырастет – Дмитрий смирился не сразу.

Девочку назвали Розой – так пожелала мать, и хотя имя тоже было не по душе, Дмитрий не возражал. Для сына, на которого надеялся и очень ждал, он уже давно определил имя – родись сын и был бы наречен он Денисом – в честь своего покойного деда, знатного на всю округу лесовика, случайно погибшего в тайге во время зимнего промысла.

Родилась девочка в ночь на 23 июня 1940 года. И никто из сидящих за столом гостей даже мысли не допускал, что ровно через год фашистские бомбы начнут падать на наши мирные города и села, разрушая все, что поддавалось их дьявольской силе.

Дмитрий Решетов ушел на фронт добровольцем. Ушел и не вернулся – геройски погиб, защищая подступы к Москве от гитлеровских полчищ. Ульяна получила коротенькое извещение, в котором командование сообщало, где и при каких обстоятельствах погиб ее муж. Но сознание держало в памяти лишь одно слово – погиб…

Когда закончилась война, Розе исполнилось шесть лет. А спустя год умерла бабушка – мать Ульяны. Жить стало труднее. Сама Ульяна работала на скотном дворе телятницей. Девочку брала с собой на работу, дома одну не оставляла. Семилетняя Роза, как могла, помогала матери в работе – носила из говорливой речки Прудовки воду на ферму, раздавала корм телятам, чистила стойла.

В школу пошла, когда исполнилось восемь лет. Учеба давалась легко. Усидчивая, внимательная девочка схватывала все на лету. Учителя ее в пример другим ставили. После уроков спешила Роза домой и, наскоро перекусив, шла на скотный двор помогать взрослым. Рано привыкшая к труду, она уже не могла жить без него – труд для восьмилетней девочки стал необходимой потребностью. Домашние задания выполняла поздним вечером при свете керосиновой лампы. Так и росла, мужала девочка для будущей жизни, заменяя детские игры трудом, набираясь в школе необходимых знаний.

По окончании восьми классов Розе исполнилось шестнадцать лет. Здоровье матери к тому времени резко ухудшилось. Ульяне становилось все труднее и труднее справляться на общественной работе и вести личное хозяйство, без которого, живя в деревне, не обойтись. А без мужика в доме бабе вдвойне тяжелей. Хорошо понимая это, решила Роза пойти работать в колхоз телятницей. Трудилась на совесть, сил своих не жалела.

Вечерами, когда подружки-сверстницы шли на гулянье, Роза бралась за домашнюю работу. Даже когда мать сама посылала ее вслед за подружками, девушка отмахивалась – еще успею, нагуляюсь.

А когда исполнилось восемнадцать, нежданно-негаданно в дом Ульяны Решетовой пожаловали сваты. Застенчивая, работящая девушка запала в сердце самому бойкому в гульбе и работе парню – Афанасию Шилову – передовому трактористу колхоза. Запала и засушила сердце вожаку деревенской ватаги, вытеснив из него бойких и ветреных хохотушек.

Свадьбу справили на славу – гуляли всей деревней. Поздравить молодых сам председатель колхоза приехал и как передовым работникам вручил почетные грамоты и ценный подарок.

А через год родилась у Шиловых дочь – Марина. В тот день чувствовала себя Роза чуть хуже, чем накануне, но на работу вышла как обычно и матери ничего не сказала. Боль подступила внезапно, когда последнему теленку был задан корм, и была настолько непонятной и сильной, что Роза потеряла сознание. А когда пришла в себя, то первое, что она услышала, был детский плач ее первенца. Через три дня женщина вышла на работу. Все заботы о внучке легли на плечи Ульяны, в одночасье ставшей бабушкой.

И тут началось что-то необъяснимое, чего Роза (да не только она) никак не могла понять. Люди начали разъезжаться, покидать родную деревню. В полеводстве и животноводстве не хватало рабочих рук. Сама Роза пропадала на колхозной работе с раннего утра до позднего вечера, так как ей приходилось порой трудиться за двоих, а то и за троих телятниц. Вскоре из бригады телят убрали и вовсе. А на руках у Розы к этому времени уже было семеро детей. Ни детсада, ни ясель в деревне не было. Воспитанием ребятишек по-прежнему занималась бабушка Ульяна и, как могла, помогала дочери вести личное хозяйство...

От мужа Афанасия особой помощи сейчас не ждали, на него не очень-то надеялись. Вскружила мужику голову слава, и появилась у него неудержимая тяга к водке. Домой стал все чаще и чаще приходить хмельным, требуя от жены уважения, куражился, а если не удовлетворяли его пьяной блажи, то, бывало, не стеснялся поднять на жену и руку. Роза и это сносила, как всегда, покорно, безропотно. А семья все росла и росла, как тесто на дрожжах, как грибы после парных летних дождей. Уже у первой дочери Марины росло двое детишек. Не заметила Роза, как и сама бабушкой стала. Старший сын Шиловых Евгений заканчивал в этом году службу в армии. А сама Роза ждала одиннадцатого ребенка...

...После очередного мужьего загула, оскорбленная незаслуженными обидами и упреками, униженная мужицкой грубой бранью, в глубокой задумчивости сидела женщина во хлеве на дойной скамеечке возле пестрой, послушной лишь ей одной, коровы. Ведро было давно до краев заполнено парным, пенящимся молоком, но она все сидела наедине со своими думами, отрешенная от всего. Роза не заметила, как Пеструшка отошла к яслям, куда было задано ароматное луговое сено, и опрокинула подойник. Она, может быть, впервые за свою, в общем-то, не так уж долгую жизнь всерьез задумалась о нелегкой судьбе, судьбе простой русской женщины.

Думы, тяжелые женские думы. Раньше, в заботах о семье и хозяйстве, ни о чем таком не думалось, все дети сыты, обуты. В доме достаток. Живи, да радуйся. Ан нет, споткнулся где-то мужик, сломался, не выстоял в житейской круговерти.

Черными тучами по ясному небу наплывали свинцовые думы на женщину, и она, забыв обо всем на свете, сидела, уронив тронутую легкой порошей седины голову на натруженные, мозолистые ладони.

И кто знает, сколько бы еще просидела вот так, наедине с собой, женщина, если бы вдруг неожиданно, но очень знакомо, не резануло острой болью под сердцем. Глубоко вздохнув, женщина схватилась обеими руками за живот, согнувшись еще сильнее. Постепенно боль стала затухать, опускаясь все ниже и ниже.

«Господи, неужели началось? Вроде бы еще не время, – подумала Роза, тяжело поднимаясь с места. – Хоть бы и на сей раз все обошлось чередом».

Выйдя из хлева, она увидела около трактора мужа, который собирался везти рабочих лесохимиков в соседний район за продуктами, и, подойдя к нему, тихо попросила:

– Ты бы, Афонасий, на ночь-то глядючи не издил. Такие дела с утра начинать ладнее. Да и я себя чой-то неладно чувствую, мало ли чё…

– Никак помирать собралась? Вроде бы еще рановато. А ехать надобно. Люди уже собрались, ждут. Ты бы лучше денег принесла, может, запчасти какие к трактору достану, – ответил Шилов.

– Помирать – не помирать, а рожать, может, и соберусь, кто знает. А запчасти твои я знаю – их в лавке без очереди выдают, – выплеснув обиду, в сердцах ответила Роза и, круто повернувшись, направилась к избе.

– Как это рожать? Ты чо, баба, с ума спятила, аль как?

– Как, как! Да так, – бросила через плечо женщина, – как и все бабы рожают. А с ума я и в самом деле спятила, ковды за тебя, дурака, замуж пошла, – обрезала Роза и скрылась в избе.

– Хм..ы, рожать собралась. Скажи ты. С каких бы это дрожжей, узнать, надумала? Все бегала, как заводная, и не похоже, чтобы тяжелой была, – размышлял Шилов, заводя трактор. – Меня задержать решила, то такое и сморозила, не иначе.

III

В мглистый, предрассветный туманный час короткой июньской ночи, как волчица, озираясь по сторонам, чтобы ее никто не увидел, пригибая босыми ногами росные травы, спускалась по крутояру к поющей что-то свое, вечное речке Прудовке, женщина. В одной руке она держала небольшой узелок, а другой, то хватаясь за живот, то поправляя выбивающиеся из-под платка и спадающие на глаза волосы, раздвигала блестящие от хрустальных капель росы, цепляющиеся за подол широкой цветастой юбки кусты ивняка.

У старой мшистой ели, лапы которой почти касались земли, образуя шатер, Роза остановилась. Постояв с минуту в задумчивости, перекрестившись, она раздвинула ветви и шагнула вперед. Здесь было довольно свободно и сухо. Женщина развязала узелок, положила его поближе к себе и с трудом опустилась на прогретую за день и не успевшую еще остыть под густыми ветвями землю, прислонившись спиной к шершавому стволу могучего дерева.

«Господи, помоги и помилуй… – беззвучно шептали ее губы. – Все будет хорошо… Все хорошо… Не впервой…» – успокаивала себя Роза и от подкатившейся боли начала терять сознание…

…С первыми проблесками утренней зари измученная, но счастливая, ступая по знакомой тропинке босыми ногами, прижимая к груди тихо попискивающего, завернутого в чистые пеленки и теплое байковое одеяло, сына, возвращалась Роза домой.

Осторожно войдя в избу, женщина положила новорожденного на кровать, окинула взглядом разметавшихся по устланным по полу постелям детей, и счастливая улыбка, улыбка простой русской труженицы-матери, как отблеск утренней зари, зажглась на ее лице.

IV

Димке Шилову шел вот уже четвертый месяц от роду. Рос малыш – другим матерям на зависть. Рожденный под вечную песню говорливой Прудовки, которая стала его первой колыбельной песней, окунувшийся в первый миг своей жизни в шелковистое буйство росных трав, запелёнаный в густой туман прежде, чем в байковую отутюженную пеленку, выжив, мальчик не мог расти хилым и хворым.

С недельного возраста брала Роза младенца на сенокос. Там устраивала его где-нибудь в тени молодых березок и приступала к привычной с раннего детства работе, изредка бросая нежные взгляды в сторону сына. А Митька, устремив в высь такие же голубые, как само небо, глазенки, слушал шепот трепещущей от легкого дуновения ветерка листвы и тихий шелест буйного разнотравья. Под звонкую песню жаворонка и веселое стрекотание кузнечиков учился он с первых дней своей жизни понимать многоязыкую речь природы…

И все бы шло хорошо, если не считать того, что рождение ребенка всё ещё не было зарегистрировано. В заботах о семье и хозяйстве сама Роза никак не могла выбраться до сельсовета – коров и другой скот на мужа не оставишь, но и на самого мужа в этом деле надёжа шаткая. Вот и сегодня с раннего утра отправился Афанасий в сельсовет, а на душе у женщины неспокойно. Уже дважды ездил он по этому случаю в село, но каждый раз возвращался ни с чем, находя при этом всевозможные оправдания, хотя истинную причину выдавал его заплетающийся язык и до копейки опустошенный кошелек…

V

…А Афанасий в это время отмечал на перепутье, у первой попавшейся лавки, свой очередной выезд «в люди». Дружков-компаньонов искать не приходилось. Зная распахнутую настежь натуру Шилова, они сами находили его, слетаясь, как мухи на мед, едва заслышав звук его трактора, и в ожидании неминуемого угощения, справлялись о его делах в новой должности – мастера лесохимии, о здоровье жены и детей. За такое внимание было грех не угостить мужиков, и мужики угощались, да так обильно, что по домам разойтись сил хватало не у многих.

Сам Шилов очнулся на следующее утро в доме дальнего родственника, лёжа на широкой лавке в закутке. Раздеться сил у него не хватило, поэтому лежал, в чем гулял вчера. В изголовье вместо подушки был брошен засаленный ватник, а вместо одеяла в ногах валялся старый домотканый половик. Афанасий, натужно крякнув, опустил затекшие ноги с лежака на пол и, тряхнув головой, плаксиво простонал:

– Марфа, подай Христа ради, студёнки. Грудя охолонуть надобно. Горит нутро-то, мочи никакой нету. О-о-о-й.

– Не студёнки, а витня тебе, бесу бесстыжему, надобно. Ишь разохался, как у попадьи на поминках. Розу с ребятёнками пожалел бы. Вечор, небось, все про рыбку золотую, как простуженный петух на закат, горланил, а на закуску-то, поди, ржавая килька была. На, залей свои хавки, – незлобно ворчала вдовствующая жена двоюродного брата Афанасия, протягивая ему ковш с ключевой водой.

Загасив внутриутробный жар, с тяжелой головой и опустошенной душой шагнул Шилов из избы в сени. На оставшиеся деньги, которые были отложены на гостинец детишкам, он взял на дому у сердобольной продавщицы пару бутылок водки и, с грехом пополам заведя трактор, отправился в соседнюю деревню, где находилась центральная усадьба колхоза и гаражи с ремонтной мастерской.

Зайдя в сельсовет, Шилов обнаружил, что бумаг для регистрации сына у него нет – то ли сам куда сунул и запамятовал, то ли по пьяному делу обронил где нечаянно. Как бы то ни было, но регистрация Дмитрия Афанасьевича, как законного гражданина великой Страны Советов срывалась вот уже в третий раз. И расстроенный отец направился в колхозные мастерские, где у него имелось немало знакомых механизаторов, среди которых были и такие, с которыми можно было излить и залить свое горе «горькой».

Заглушив трактор, Афанасий зашагал к ремонтной площадке. У механизаторов было время перекура, и они сидели, тесно сгрудившись около врытой в землю железной бочки для окурков. Заметив подходящего с набухшими глазами поникшего Шилова, они потеснились, освобождая ему место.

– Что, Афонюшка, не весел, низко голову повесил? Присаживайся, брат мой внеутробный, присаживайся. Поведай нам свое горюшко. Миром любую беду-напасть одолеть легче. Так что исповедуйся, раб божий Афанасий, исповедуйся, облегчи свою заблудшую душу, – приветствовал своего давнего дружка комбайнер Санко Павлин, про которого говорили бабы в деревне, что его языком впору головы татарам брить.

– Тебе, Санко, все смешки до надрыва кишки, а у меня и взаправдЫ горе, - вместо приветствия отвечал Шилов. – Всю документацию на сей раз, как есть, потерял, где – не знаю. Митьке уже скоро полугодие справлять, а его как бы и нету. На бумаге в сельсовете, значит, неотмеченный, а без бумаги какая ноне жизнь? Без бумажки теперя и человек букашка. И что я на сей раз бабе словчу? – смахивая проступившие слезы, изливал мужикам свое несчастье опьяневший то ли и действительно от горя, но всего вернее от похмелья, Шилов.

– Ты, Афанасий Денисыч, не крокодиль. Москва, она, брат, слезам-то не шибко верит. Вот подрастет твой Митька и следующим летом сам, своим ходом, в сельсовет зачешется – вот он я – гражданин без гражданства – и хлоп чекушку со ржавой килечкой на закусь прямо на стол с красным сукном. Вмиг председатель ему нужные гумаги спроворит, – лукаво улыбаясь, утешал главу многолюдного семейства колхозный кузнец, мужик, у которого на все случаи жизни ответ за щекой запасен.

– А слышь, мужики, – помолчав чуть, продолжал он, – вечЁр Фроська Петина, коровница из Мирской, бежит по деревне, будто скипидару на голый зад ей кто плеснул, и с диким воем прям в правление к председателю колхоза врывается. Орет, ну спасу нет. В конторе все переполошились, кто ей стакан с водой в рот сует, кто книгой амбарной, что крылом косачьим, ей в лицо машет, а она знай свое вопит, да как снесшаяся курица квохчет. Что к чему – ну ни хрена никто понять не может. Сквозь всхлипы да рыдания только одно слово и разобрать смогли: «Бо-о-рь-как-а, Бо-оренька-а».

– Так ведь у той бабы сын Борис в Афганистане служит. А тама, по радиве сказывали, не все чередом идет… Аль с мальцом чё неладное приключилось?

– Во-во, и председатель наперво такое же подумал. Утешать ее начал. А оказалось, Борька-то, – это наш колхозный, чистейших кровей бугай, привезенный чуть ли не из самой заграницы, – защищая своих сударушек-буренок от серых, как их там… Ну да, этих самых, санитариев проклятущих, не сдержав обороны, сложил свою буйную голову на поле брани. А Фроська любила того бугая Борьку ну прям-таки самой, что ни на есть, человеческой любовью… Да-а… Знатный был производитель Борька, самой возвышенной любови достоин… Буренки по нему недельной траур объявили – не ели, не пили и молока не доили. Куды не кинь – одни убытки колхозу.

– Ну, теперя не скоро колхоз подобного бугая огорюет, – вздохнул сердобольный и доверчивый Никита, сосед рассказчика.

– Да-а-а… Так вот, – продолжал кузнец, – в связи с гибелью бугая, чтобы до минимума свести яловость коровьего полчища, председатель принял такое решение: надо, говорит, бабы, идти на поклон к Афанасию Шилову. Был у нас производитель Борька, царствие ему небесное, а теперь пусть будет здравствующий и поныне Афонька. Не хуже, говорит, кровного бугая с поставленной задачей справится…

Стены мастерской потряс дружный, захлебистый хохот механизаторов. Когда мужики, утирая замасленными рукавами проступившие от смеха слезы, успокоились, тракторист Никола, глубоко вздохнув, задумчиво промолвил:

– Я все-таки, мужики, мыслю, что это несправедливо. Бабе за многодетство героя на грудя вешают, а мужику хрен пареный в дырявый карман ложат. А вот моя Матрена, к примеру, как бы без моего способствия семерых на свет произвела? Вот то-то жо – пустой нумер. Бугая Борьку, вона, председатель Афоней решил заменить. Тут, хрен его знает, может, чего и оформится, а вот попробовал бы он Афоньку бугаем Борькой подменить, тут тебе, куртка на вате, ничегошеньки не сладится. Это уж факта неоспоримая. Хоть бы какую-нибудь, пусть хош самую незряшную медальку для мужика домыслили. Так нет тебе. Все почести и заслуги бабе. А ведь и мужик в этом деле не с боку припека.

– У твоей Матрены, Микола, сосед Федька имеется. Глянь, какой бравый парень, – улыбнулся вихрастый тракторист шустряк Пашка, натягивая застенчивому пареньку кепку на глаза. – Тут и без твоего способствия в целях увеличения семейного припека могли поспособствовать.

Новый взрыв смеха сорвал с тополей крикливую, неугомонную стаю галок, которая, кружа над деревьями с невообразимым гамом и шумом, снова рассаживалась на облюбованные ветви деревьев.

– Все. Кончай шабаш, мужики, хватит языками зубы вострить, - вставая, произнес бригадир-механик, человек степенный и рассудительный. – Вам только «хихоньки» да «хахоньки». А попробовали бы наши бабы взвалить на свои плечи ту ношу, которую тянет всю свою жизнь Роза Шилова.

– А що-о, наши бабы прынцессы заморские що ли, – обиделся один из механизаторов.

– Не принцессы, это верно. И наши бабы работные, но живется им много лучше и легче. Все у них под рукой. Дите прихворнуло, сами ли – медпункт под боком. Что купить – магазин к их услугам. Детсад, школа и все прочее… Стыдно должно быть за Розу и нам и нашему председателю, – помолчав, продолжал он. – В пособии детям отказали. Не наша она, видите ли, не колхозная. А кто ее из колхоза исключал? Кто, спрашиваю? Может, вы голосовали за ее исключение? Молчите? А то, что она с семьей сена по пятьсот центнеров для колхоза выставляет, это что, не помощь рази колхозу? С детства баба на колхоз метелит и вдруг не наша стала, не колхозная. Стыдно! В глаза ей смотреть стыдно за всех нас.

И виновато улыбнувшись, механик с грустью в голосе добавил:

– Полгода, как человек родился, а до него и дела никому нет. У той же Фроськи корова трудно растелится, так зоотехник и ветелинар около сосунца днюют и ночуют, а тут человек родился… Человек... Э-эх! А вы – хи-хи да ха-ха.

Он в сердцах швырнул в угол замасленные рукавицы и строго скомандовал:

– Всем по рабочим местам! Живо!

Когда рабочие разошлись, механик подошел к Афанасию Шилову, положил свою огрубевшую от смазки и металла руку ему на плечо, постоял в задумчивости с минуту и тихо, как бы рассуждая с самим собой, произнес:

– Не жалеешь ты, Афанасий, Розу, не жалеешь. А тебе ее не просто жалеть, на руках носить надобно. Она ентово заслужила. А ты и тверёзым-то редко бываешь, неудержимая тяга к водке у тебя проявилась. Мотри, как бы душу не потопить в ней. Подумай, – и помолчав, добавил. – Твоя вина в том, штё малец все еще не зарегистрирован в сельсовете живет, да и без прививок туды жо. Ведь у тебя в распоряжении транспорт находится. Мог бы фельдшерицу к сынишке и привезти, да и нужные гумаги в сельсовете давно оформить. Правленцы и в нужной помощи бы не отказали – там люди с пониманием сидят. А вся беда в том, что у тебя голова больше от похмелья, чем от забот о семье болит. Учить я тебя не собираюсь – не тот у тебя возраст, но о чем молвил сейчас, помни. Задумайся и над тем, о чем здесь мужики языками чесали. Без умыслу мужик лишнего слова не обронит. Вникни в это.

Механик строго посмотрел в потухшие глаза Афанасия и, круто повернувшись, вышел из мастерской…

И острословие мужиков, и серьезное рассуждение механика, его строгое предупреждение вдруг дошли до сознания Шилова. Ему стало до слез жаль и самого себя за собственную слабость, а еще больше жаль свою жену – неустанную, безропотную труженицу Розу, к которой он далеко не всегда относился справедливо, а она, несмотря ни на что, тянула в хозяйстве и свою бабью работу, а заодно и ту мужицкую, которую он, мужик, как должное переложил на ее бабьи плечи. Тянула, ни о чем другом не думала – лишь бы детям жилось тепло и сытно. До Афанасия дошло, наконец, что его, главу многодетного семейства, которое уже давно не считает его своей опорой, мужики сравнивают с бугаем Борькой, которого в стаде держат лишь для производства потомства – и только…

VI

Тяжелым шагом вышел Афанасий из мастерской, сел в свой трактор, но не завел его. Голова вдруг сама, против его воли, упала на рычаги. Сквозь смежЁнные веки просочились две крупные слезины и, скользнув по щекам, сорвавшись, упали на крышку инструментального ящика. Звук от их удара горькой болью отдался в самые глубины сердца Афанасия.

Перед глазами, как в замедленной киносъемке, поплыли кадры его, Афанасия Шилова, жизни. Вот он, стройный и сильный, уверенный в себе, симпатичный парень, на которого многие деревенские девки тайно заглядывались на вечёрках и деревенских праздниках (это он знал наверняка) с безумной лихостью крутит на круговой качели без страховочных ремней, подобное позволял себе лишь он один, и никто из деревенских парней, кроме него, не решался на такое. За веселый, бесшабашный характер, за эту безрассудную удаль и вздыхали и сохли по нему девки во всей округе, а парни безропотно признавали в нем вожака и заводилу. А когда в колхозе появился первый гусеничный трактор, Афанасий первым сел на него и работал, да так, что другим на зависть. Многие девушки были не прочь отдать ему свое сердце, но он им всем предпочел одну – скромную, незаметную на гуляньях, но яркую, броскую в работе девушку из своей деревни – Розу Решетову. Вскоре и свадьбу справили.

И потекла жизнь, как водица в речке Прудовке: то голося и сверкая буйством водяных брызг на перекатах, то плавно, неторопливо, разливаясь в широкие травянистые плеса – щучьи царства. А потом пошли детишки, как грибы после парных летних дождей.

Кажется, все шло хорошо, да не все выходило ладно. Беда подкатила, откуда ее вовсе не ждали. А началось все с того, что его, Афанасия Шилова, как хорошего работника, приметили в колхозе. И началось его выдвижение по должности – вначале в бригадиры, а затем и механиком колхоза назначили. А потом…

О том, что потом было, думать не хотелось, но и убежать от нахлынувших воспоминаний было уже невозможно. Поездки в райсельхозтехнику заканчивались, как правило, похмельными головными болями по утрам – иначе дефицитных запчастей к технике не выбьешь. Новая техника, если ее хорошенько не «обмоешь», тоже долго не проходит, а техникой колхозы не обижали, и обмывали, да так, что и небу тошно становилось. Ну, а с получки сам бог судил…

И пошло, и поехало. Чем дальше, тем хуже. До семьи ли тут. А робкая, застенчивая Роза сносила все: и пьяные, незаслуженные оскорбления мужа, его хмельные загулы, и то, что он становился все более шаткой опорой семьи. И вот, чтобы семья, расшатавшись, не развалилась, она подставила свои женские плечи, взвалив на них и ту часть забот, которая в других крестьянских семьях обычно лежит на мужьях…

VII

…Кудрявый балагур Пашка завел бульдозерный трактор, собираясь ехать на заправку – подготовить технику к завтрашней смене. Быстрым шагом подошел к нему могутной острослов кузнец и, положив широкую, шершавую, как кора сосны, ладонь на рычаги скоростей, тихо произнес:

– Ты вот чё, Павлуха. Ты туды не изди, – он кивнул в сторону заправочной, на подъезде к которой стоял трактор Афанасия Шилова. – У него сейчас на душе не сладость мяты, а горечь полыни царствует. Человек сам себе суд чинит – это понять надобно. Может Кузмич наш, врачеватель душевный, заблудшую душу думать заставить… Да-а, – и, стряхнув с себя задумчивость, уже с твердью в голосе добавил, – а ты завтра с утра пораньше заправься. Пуш-ш-шай человек свою жизнь осмыслит. Глядишь, от того и польза ему всплывет из всей его житейской мути…

* * *

…В вечерних закатных лучах солнца горящая позолотой листвы осенняя тайга была неповторимо красива. Из начинающей сереть выси доносился тревожно-прощальный клекот отлетающей на юг журавлиной стаи, которая, плавно взмахивая крылами, стройным клином пролетала над поймами рек, зеркалами озер, над сонными унылыми полями, держа путь к южным странам.

Но, как только наступят теплые весенние дни, птицы вновь возвратятся сюда для того, чтобы здесь, в краю родных северных раздолий вывести свое потомство – ЗОВ ПРЕДКОВ НЕУМОЛИМ И ВЛАСТЕН.

Вологодская обл., г. Никольск
297
Голосовать

Лучшие комментарии по рейтингу

Ставропольский край; с. Красногвардейское
425
ЗОВ ПРЕДКОВ НЕУМОЛИМ И ВЛАСТЕН.
Наверное они, научили Вас так впечатляюще излагать свои мысли. ВАШ УМ НАД ПРЕДКАМИ НЕ ВЛАСТЕН. Вы - ГЕНИЙ!!!
Я восхищаюсь!!!+++++++++++++++
2
Комментарии (15)
Казахстан, Актобе
23309
Сильно выдаете. Очень сильно. *** С лосихой специально усилили, я сразу не понял.
0
Вологодская обл., г. Никольск
297
alehandr, Лосиха попала по неграмотности моей, случайно. Пробовал убрать, но не получилось.
0
Казахстан, Актобе
23309
viktoryugoff, сам с компьютером не совсем в ладах. У ребят спрашивал, они помогали советом. Попробуйте войти в блог, нажать "редактирование" и просто почисть стрелкой лишний по вашему мнению текст.
0
Вологодская обл., г. Никольск
297
alehandr, Спасибо. Пробую, но ни черта не получается. Видимо не для моих мозгов эта "игрушка".Знаете, где-то во второй половине минувшего века я накропал стих "Рожденье живого Обломова" и там есть такие строки -
... О, век пргресса,
Машины встали
На мысли место,
Машинам - думать,
Людям - глупеть... и т. д.
Получается, что себе и напророчил. Ну ни как не могу подружится с техникой. Наверное и годы дают о себе знать.
0
Казахстан, Актобе
23309
viktoryugoff, да нет! Пробуйте еще! Я компьютер осваивал перепечатывая свои дневники, месяца три. Дальше был сайт. с помощью коллег до сих пор и совершенствую ковыряния, с заметным прогрессом. Записи редактируются просто. зашел в свой блог, нажал "редактирование", выставил стрелку - вот и все. Кто то еще наверняка подскажет, может я слабо объясняю. Про годы ничего не говорите, а то я шутить начну.
0
Новосибирск
24525
Мне понравилось!
0
Пермь
16288
Да!!! Читается на одном дыханий. В жизни приходилось бывать на северо-востоке Вологодчины, по речке Шолга. Песни действительно певучие, не обычно растянутые, бескрайние как лесные просторы. Выходящие из обихода слова (повити), исчезающие профессии (вздымщик). Встречал в леспормхозах должность - вызывальщица. Наблюдал попытки разведения оленей в местных угодьях. Хороший рассказ.
0
Вологодская обл., г. Никольск
297
alehandr, люблю безвинные шуточки. Так,что шутите. Не обижусь.
0
Вологодская обл., г. Никольск
297
alehandr, Куда выставить стрелку?
0
Казахстан, Актобе
23309
viktoryugoff, на текст который лишний- снизу и вверх. Только не перескакивайте лишнее- аккуратно, по буквам, последнюю строку, а то печатать придется заново.Когда подчистите лишнее, нажмете кнопку-" сохранить" и все.
0
Вологодская обл., г. Никольск
297
alehandr, Спасибо. Пошёл пробовать.
0
Вологодская обл., г. Никольск
297
viktoryugoff, Зачернил, кликнул правой, но удалить, или сохранить не высветило, выскочило копировать и ещё,что-то. Придёт внучка, воспользуюсь её услугой.
0
Казахстан, Актобе
23309
viktoryugoff, когда черта встанет на нижние лишние строки текста, жмете стрелку на клавиатуре- справа, вверху.
0
Казахстан, Актобе
23309
viktoryugoff, Нет, давайте по другому. Чернить не надо, я понял как вы делаете. Редакцию текста выставили, левой половиной мышки выставили полосу на нижней части текста который удаляете и удаляйте стрелкой клавиатуры- в правом верхнем углу которая.
0
Ставропольский край; с. Красногвардейское
425
ЗОВ ПРЕДКОВ НЕУМОЛИМ И ВЛАСТЕН.
Наверное они, научили Вас так впечатляюще излагать свои мысли. ВАШ УМ НАД ПРЕДКАМИ НЕ ВЛАСТЕН. Вы - ГЕНИЙ!!!
Я восхищаюсь!!!+++++++++++++++
2

Добавить комментарий

Войдите на сайт, чтобы оставлять комментарии.
Наверх