Войти
Вход на сайт
Вход через социальную сеть

Ночь в болоте В Скубенко

Когда я очнулся, то первым, что увидел, — это то же глубокое темное небо.

Я стоял по шею в воде, а голова моя опиралась затылком на куст колючего резака и отчасти на убитых мною уток. Ремни были довольно длинны, и утки торчали сзади своими конечностями. И я думаю, если бы не этот случайный оплот, то в момент затемнения сознания я должен бы был неминуемо захлебнуться...

Вторичным же проблеском мысли явилось радостное сознание. С необычайной яркостью я почувствовал, что мои ноги упираются в твердый грунт.

По всей вероятности, под всей этой трясиной было твердое дно. Рост мой спас меня. Будь я на два вершка ниже — всему бы конец. Мне бы уже не пришлось описывать этой страшной ночи среди непролазного, отдаленного от людского жилья, болота. И хотя мне было все еще жутко, но все же надежда уже окрыляла меня. «Дальше не погружусь!» — утешал я себя и даже отчасти подтрунивал над собой.

Удивительно быстро меняется человек, перейдя за черту опасности и постепенно приближаясь к некоторой надежде, хотя бы даже и смутной.

То же было и со мной.

Я оглянулся внимательнее... Луна по-прежнему сияла на небе и лила свой вкрадчивый свет; метелки камыша едва покачивались, точно кивали или кланялись кому-то; темные тени разбегались по воде у самого основания тростника, а там дальше узкой серебряной дорожкой дробился и бежал вкрадчивый матовый свет от месяца; деревья по-прежнему неподвижны, и вершины сосен также молчаливы и таинственно смотрят в небо... Где-то сбоку по необъятному темно-синему своду черкнула звезда, и хвост ее на несколько секунд ярко обозначился; немного правее от меня тревожно крякнула утка, да в лесу встрепенулся и закричал пересмешник-пугач:

«Пу-гу, пу-гу-гу-гу!.. Хаг-ха-ха-ха!..»

И опять все стихло...

А я, как прикованный цепями к стене узник, продолжал стоять по шею в воде и в бессилии посматривал по направлению к берегу... И на несколько минут мне опять показалось, что я сплю, что все происходящее передо мною не действительность...

И чтобы рассеять это скверное состояние духа, я снова принялся звать на помощь...

— Гоп, гоп, гоп!.. — далеко разносился звук моего голоса и по-прежнему безрезультатно замирал вдали. Отклика не было. Помню, я кричал до того, что у меня надорвался голос. Но все напрасно. Это безмолвие на мой призыв ложилось на душу каким-то тяжким ужасом...

Так длилось это томительное возбужденное состояние духа, и я с трудом уже разбирался в окружающем. К тому же усталость брала свое и ясность восприятия внешнего мира ослабевала; глаза начинали слипаться; веки тяжелели... И когда я поймал себя на этом, мне опять сделалось страшно. Сознание как бы раздваивалось. С одной стороны, говорила действительность, с другой — какой-то фантастический, сказочный мир. Закружились и зареяли вокруг меня какие-то светлые дымчатые видения, коснулись своими прозрачными пальцами камыша, и весь этот камыш точно претворился в музыкальные инструменты. Он запел и заиграл какими-то неведомыми и незнакомыми моему слуху звуками. А за ним точно запело и заиграло все окружающее: запели деревья, запели лунные дробящиеся по воде лучи. Мне так и чудилось, что эти загадочные, таинственные лучи ударяют по воде, как по клавишам, и вода эта, послушная своему виртуозу — лучам, вздрагивает, пенится и мелодично переливает своими струями. И под эту неземную, сказочную музыку слезы, казалось, вздрагивают у меня где-то в груди, горячими трепетными струйками приближаются к горлу моему и повисают на глазах. И я плачу, плачу, как ребенок, потому что мне бесконечно дорога эта музыка, бесконечно дороги эти светлые дымчатые реющие видения. В них точно отголосок бесконечного божественного неба, бесконечной высшей гармонии, беспредельного торжества правды, добра и красоты. И эта дивная непередаваемая музыка долго еще колеблется в воздухе, долго еще вздрагивает, так долго, что мне вдруг начинает мерещиться, что эта музыка не прекратится никогда и что под эту дивную музыку я улечу куда-то в торжественную благоухающую даль, где такое же чарующее песнопение исходит от мириад опьяненных счастьем, ликующих цветов. И там, среди этой светлой, неземной музыки и среди этих чарующих благоуханных цветов,— величественная беспредельная любовь... И я как будто бы протягивал руки и с жаждой светлого трепета силился схватиться за край одежды реющих дымчатых видений... Но напрасно, напрасно! Руки мои одежд этих не улавливают. Эти светлые реющие видения не от мира сего... Они только ласково кротко улыбаются мне, исторгают перстами своими музыку из всего, до чего только прикасаются, и поют, поют под аккомпанемент этой ласкающей музыки великую торжественную песнь Всемогущему. И мне уже радостно, мне уже совсем не страшно... Я уже как бы давно свыкся со своим новым положением, я уже давно стал невесомым. Скоро, очевидно, и я превращусь в такое лее светлое, реющее видение и так нее точно начну исторгать из всего неземную музыку. Деревья, и травы, и былинки, и камыши, каждый листок станет послушным мне. Я буду действовать силой, взятой у Бесконечного... А в этой силе бессмертие... Ничто, ничто уже больше не страшит меня, и ни к чему я больше не привязан как к бесконечной всесильной любви... «Слава в вышних Богу!» — почудилось мне. И я словно уходил и уходил из болота, уходил от его ржавой плесени, от его зловредного едкого дыхания — тумана. Легко и свободно скользила куда-то ввысь моя душа... Неиссякаемый источник молитвы окрылял ее. И чем увереннее, усерднее молился я, тем легче было возношение. И уже ничего, ничего не видно там снизу... с земной поверхности... Темное трущобное болото исчезло безвозвратно, словно растаяло... Неисчислимые белые видения заслонили его. Они, как громадный светлый покров над бездною, не давали взглянуть на него. Но что это?! Я словно сорвался с этой вышины, словно камнем ринулся в холодное море пространства, втиснулся в какие-то тяжелые свинцовые волны земной поверхности?! Невесомости моей словно и не было... Напротив, я очень явственно осязал холод, осязал свое измученное отяжелевшее тело... Боже мой! Да ведь это опять то нее самое болото, то же самое опасное положение, в которое я попал. Избави Боже! Спаси меня!

Странное загадочное созерцание покинуло меня, и хотя я не сразу вышел из него, но все же частичка трезвой уяснительной мысли нащупывала свой путь. Оставаться дольше в таком положении мне казалось немыслимым. Я опасался окоченения.

На мой взгляд, в то время было не больше одиннадцати часов ночи. Я собрался было снова закричать, но в тот же миг где-то неподалеку раздался переливчатый волчий вой... Песнь эта была довольно сложной и продолжительной. На эту песнь кто-то вздумал ответить устрашением. Прокатился выстрел... Ружейный гул раздался слабо, точно кто бичом хлестнул. Это, должно быть, стреляли крестьяне, водившие своих лошадей в ночное...

Но, несмотря на это устрашение, волчий вой не прекратился. Серые точно еще сильней взвыли, и где-то в стороне густым басом отозвался одинец матерый... Я с напряженным вниманием вслушивался в этот вой. Волки бродили по этой местности зачастую, и ничего не было бы мудреного, если бы они подкрались и к болоту. В болоте всегда могли быть подранки — утки, а волки, предполагаю, и за этим не побрезговали бы поохотиться. И тем более предположение мое могло быть правдоподобным, что не дальше как прошлой осенью я подстрелил волка почти подле самого болота, подсидев его на падали... Пал экономический большой вол. Он был зарыт (рабочими из имения) почти на четырехаршинной глубине, но волки в одну ночь отрыли его и всего почти съели. Потом некоторые из них приходили глодать кости. Тут-то я и подстерег серого... И вот тогда закралась у меня тревожная мысль: «Не забредут ли серые на болото?» В ружье патронов нет... Повернуться в стороны я не могу. Одна моя беззащитная голова торчит из воды. За пятьдесят шагов учуять молено.

И я уже серьезно стал опасаться, как бы не набрели эти гости к Камышеватому болоту. Беспокоился я немало и за собаку, так как она решительно не подавала о себе вести. «Отобьется куда-нибудь в лесу, разнесут в клочья»,— мелькала у меня мысль.

А волки продолжали выть. Луна поднялась уже высоко, и прошло еще не меньше получаса, как они наконец оборвали свою песнь и смолкли окончательно. Воцарилась таинственная тишина, в которой чуялась, однако, ночная подвижная жизнь. То где-нибудь сонно обрывалась сухая ветка и гулко приникала к земле, то слышались чьи-то торопливые приближающиеся или замирающие вдали прыжки...

Мне стало холодно... Пока я был в возбужденном состоянии, то почти не замечал этого холода; когда же несколько угомонился, сразу ощутил во всем теле неприятный озноб. Челюсти стали прыгать, зубы — постукивать. К тому же в шею и щеки мои давно уже впились так называемые конские большие пиявки и преспокойно высасывали кровь. Узнал я об этом по какой-то странной тупообжигающей боли в правой щеке.

Пиявок в этих болотах масса. Они буквально набрасывались десятками. Я и без того уже сильно устал и затратил много энергии в борьбе за жизнь, а тут еще они обессиливали мою голову.

И я тут же стал их отрывать с шеи и щек. Вероятно, они были немалой причиной моего странного сказочного созерцания. Они и холод... Я как-то странно зацепенел; пиявки продолжали измучивать...

Некоторые держались еще слабо, но иные так сильно присосались, что я, отрывая их, ощущал очень чувствительную боль. Это последнее очень неприятно действовало на нервы и до крайности раздражало меня. И, помню, едва я только отбросил в сторону последнюю присосавшуюся к моему уху пиявку, как слева от меня подле берега что-то вкрадчиво шаркнуло по листу и встряхнулось... Стараясь не произвести ни малейшего шума, я повернул голову и замер... При ярком свете луны вдоль узкого просвета, среди камышей, довольно ясно виднелась фигура волка. Собственно, я видел только его левый бок и переднюю лапу.

«Дело плохо...— подумал я про себя.— Хорошо, если один. А если их несколько да учуют — скверно придется. Волк не побоится топи...»

И, признаться, сердце у меня усиленно екнуло. Я опять представил себе свою беспомощную позу и беззащитную голову.

За всем происходившим на берегу приходилось наблюдать с возрастающим вниманием. Волк лакнул воды и продвинулся дальше... За ним показался другой, и я заметил, что он еще больше первого.

«Идут куда-нибудь за добычей для молодых...— подумал я.— На Сыроватку, не иначе (так прозывается большое село в десяти верстах от имения С-ва). Там много держат гусей, да и за жеребятами можно поохотиться. Рвали часто в той стороне и коров, и лошадей».

А между тем холод воды с каждой новой минутой все больше и больше меня терзал. Озноб бежал по всему телу беспощадными колючими мурашками и проникал до костей. Я судорожно стиснул зубы и до крови закусил нижнюю губу. Маленькая капелька крови теплой ниточкой скользнула у меня по подбородку и неслышно скатилась в воду...

Но тут опять явилось опасение: «Не дай Бог завизжит или залает моя собака!»

Я знал, что волки в этой местности смелы и дерзко нападали даже на людей. Зимой целая стая волков едва не разорвала земского почтаря, почти у самой деревушки. И теперь как я невыразимо сожалел, что у меня не было заряжено ружье. Хотя бы одним только патроном. Вот бы угостил хотя бы одного из серых приятелей!

Но буду продолжать. К моему неудовольствию, я еще насчитал двух куманьков. Они тихо, эластично прошли вдоль берега болота... Потом я очень явственно слышал, как один из них резко, точно вспугнутый чем, отфыркнулся и сделал несколько шумных скачков в сторону. За ним зашелестели и шарахнулись по листу и другие товарищи.

«Слава Богу! — подумал я.— Продвинулись...— И тут же мне пришло в голову: — Почему лесник, у которого я остановился, не задумался над моим долгим отсутствием и не дает никакого окрика, ни сигнала?» Но тут лее я вспомнил, что сам давал к тому повод. Иногда я имел обыкновение, возвращаясь с охоты на уток, посидеть где-нибудь в лесу или на опушке, подкарауливая зверя. Лесник об этом был осведомлен и потому нисколько не тревожился.

Иногда на этих засиДках мне удивительно везло и зачастую приходилось заручиться не только русаком, но и плутовкой-кумушкой. Возвращался я с этих засидок далеко за полночь. В особенности же в лунные периоды...

Но не всегда все складывается по-хорошему. «Не все коту масленица, придет и пост!»

И, хотя скверное стечение обстоятельств не предвещало мне ничего хорошего, все же я продолжал надеяться и в это время щелкал зубами от холода, как голодный волк... Челюсти мои сводило до невозможности; в ногах появилось онемение, и я их почти не чувствовал... Над водою длинными космами пошел туман... белый, густой, как дымное облако, он все гуще и гуще заволакивал болото и окутывал мою голову... Неприятной прелой сыростью ударило по моему обонянию... Отовсюду несло болотиной. И тут уж стала меня бить отчаянная невыносимая лихорадка. Я задергался и задрожал...

Повеяло предутренним сырым холодом...

«Ну, — подумал я про себя, — много тебе отпустится грешков за эту ноченьку!»

А сумрак осенней ночи все еще не проходил, не рассеивался... Сплошная сырая мгла густо повисла над водой. Но все же утро уже чуялось... Несколько следующих за тем минут прошло с теми же пытками. Но наконец что-то дрогнуло; сплошная густая кисея тумана раздвинулась. Отдельными белыми космами бежал он и путался, наталкивался на тростник, проникал к нему и медленно растаивал. И все это в полумгле, в неясной серой паутине осеннего предутренника...

И я уже было порадовался, насколько, конечно, можно было радоваться в моем страшном, измученном состоянии. Света, света хотелось мне. Но что это? Снова потемнело все. Над головою разливалась какая-то непроницаемая чернильная мгла... а еще через несколько мгновений что-то ропотно и таинственно ударило по воде... Это первые дождевые капли обрывались со сплошной чернильной тучи. Со всех сторон меня окутала мгла...

Вообразите себе, какие ужасные призраки мне померещились!

Продолжение следует

Станция Акчурла
10239
Голосовать
Комментарии (5)
Кубань- НСО
1004
"Не ахайте:"надежды свет угас!" Возможно ли, чтоб умерла надежда? Надежда умирает после нас, конечно, после. И никак не прежде. Она рождаться может много раз и возрождаться-много раз, как пламя; но умирает- только после нас, иль, соглашусь,- возможно, вместе с нами. И даже в тот необъяснимый час, грешно который называть счастливым, пусть не поет:-) ,- грустит надежда в нас, а все же не уйдет, пока мы живы. Какою бы надежда ни была ( мы так не равны все под небесами), но коль она-случилось- умерла, то это значит: умерли мы сами." Захватывает, читается на одном дыхании, заинтриговали...,пишите, пишите продолжение, не томите:-) :-) :-)
2
Новосибирск (родился в Болотнинском районе, деревня Хвощевая)
1836
Ждём-с,ждём-с.
0
Деревенька у реки, Центральное Черноземье
445
СКИф, спасибо за рассказ! *
0
Деревенька у реки, Центральное Черноземье
445
Lybitel1978!
Полагаю, уже есть основания утверждать, что Ваши стихи нравятся не только мне, но и многим другим на сайте. На мой взгляд, у Вас редкий (!) поэтический дар. Ваши строчки насыщены содержательными мыслями и притягательными философскими образами, что несравнимо ценнее, чем умелое описание натурального события. Вы как-то в комментарии скромно ответили, что стихи от Вас принадлежат малоизвестному автору. Но это, думается, лишь потому, что лет Вам сравнительно немного, и пишите преимущественно "в стол", хоть и давно. Видимо, на то есть временные, но значимые для умолчания о себе причины. Вместе с тем, некоторые скрываемые профили, бывает, отчётливо просматривается уже из факта отсутствия привычной информации...
Хочется от себя и искренне пожелать, чтоб завладевшая Вами поэтическая страсть в уже проявившейся форме в паре с вдохновительницами Природой и Охотой и дальше методично усаживали за чистый лист под свет настольной лампы в затихшей к ночи квартире. А известность к Вашему инкогнито уже подкрадывается - тут ведь сотни посетителей, которым, возможно, Ваш "мизерный рейтинг", как Вы на сей счёт как-то выразились, совершенно безразличен на фоне Вашей Стихотворной Сути.
Просьба: уж, пожалуйста, публикуйте стихи не в прозаическую строчку, а как их пишите в оригинале. Чтобы нам, кому Ваше творчество в радость, всякий раз так вот каждому в отдельности не переводить их в привычный глазу вид:

* * *
Не ахайте: "Надежды свет угас!"
Возможно ли, чтоб умерла надежда?
Надежда умирает после нас,
Конечно, после. И никак не прежде.
Она рождаться может много раз,
И возрождаться много раз, как пламя;
Но умирает- только после нас,
Иль, соглашусь, - возможно, вместе с нами.
И даже в тот необъяснимый час,
Грешно который называть счастливым,
Пусть не поёт - грустит надежда в нас,
А все же не уйдет, пока мы живы.
Какою бы надежда ни была,
(Мы так не равны все под небесами),
Но коль она - случилось - умерла,
То это значит: умерли мы сами.

* * *
Нет, безрассудность не к чему хвалить.
И все-таки немного опасаюсь:
Не разучиться б по земле ходить!
Без светофоров. Не по расписанью.
Не по звонку, а просто по заре.
Не по тоннелям - просто через горы,
По травам, что в росистом серебре,
Тропинками, а не по рельсам - скорым.
Не приучиться бы на свете жить
При свете и с закрытыми глазами,
Поводыря разумных расписаний
Не предпочесть бы чуткости души...

* * *
Лесу и полю сердце внимает,
Тропка, ныряя, льется вперед.
С лесом в соседстве дух поднимает
К белому облаку зелени взлет.
В сторону глянешь - понизу, ввысь ли, -
Что за просторы явлены тут!
В буйную голову долгие мысли
Добрые-добрые сами идут.
Гроздья черемух возле обочин
Росную зернью поналились.
Влагой намочен, зелен и сочен
Каждый на ветке глянцевый лист.
Всех от щедрот своих лес угощает
Прикосновеньем взгляда к листу.
Не опрощает, но возвращает
Нас в просветленность и доброту.
Цветом черемух душу возвысив,
Впрок и наполни, поторопись:
Лист из блокнота - трепетом листьев,
Дрожью кистей- колонковую кисть!

Имя своё (не отчество и не фамилию), может, рискнёте к стихам приложить. По нему одному персоналию идентифицировать всё одно невозможно, но обращаться к уважаемому соотечественнику по имени как-то привычней, чем по адресу-логину с иноземными составляющими. Не критика - пожелание. И не только моё, а, к примеру, Агеича - в комментарии к публикации "В таёжной избушке".
Творческих успехов и удачи во всём!
0
Кубань- НСО
1004
Степной, я вас благодарю за добрые слова.
0

Добавить комментарий

Войдите на сайт, чтобы оставлять комментарии.
Наверх