ПЕРВЫЙ МЕДВЕДЬ
Отрывок из рассказа «Лешачье озеро».
Впереди, наконец, последняя изба. За ней – почти непроходимая тайга. В которую тянулись несколько тропинок и, войдя в неё, терялись среди топких болот, густо между собой поросших деревьев; переходили в малозаметные петляющие звериные тропы.
Редко ходили в ту сторону люди. Ведьмин камень стерёг тайну Лешачьего озера. Только охотники заходили иногда в это «страховито» место. Стояли недолго у Ведьминого камня, боясь жуткой и суровой тишины обступившего леса. Не решаясь идти дальше, брели восвояси.
Николай опустил рюкзак на влажный мох. Достал их ножен красивый охотничий нож, держал его в руке словно желая взвесить. Размахнувшись, метнул. Нож с силой вонзился в шершавый ствол сосны. Вытащив нож, подал Юре, тот недоуменно повертел его в руках, вернул обратно.
– Попробуй… получится, магарыч с меня.
– Да нет, не смогу. Что этим сказать хочешь.
– Юра, ты подшучиваешь надо мной, когда речь о медведе заходит. Сам ты, ни одного не завалил. Представь себе: с одной стороны океан, скалистый берег, с другой тундра. Полгода день, полгода ночь. Локаторы на скалах. Кадрированная рота из двадцати человек. И тоска! До самого ближайшего посёлка пятьсот км . Первые полгода – «вечный дневальный». Скуки ради, слоняешься по расположению части и мечешь в дощатые стены сараев тяжёлый штык-нож. Наловчился так, что протыкал с десяти шагов консервную банку, прикреплённую к стене, – Николай взглянул на Юру, тот слушал внимательно, покуривая сигарету, – Мне меньше полугода служить осталось. В тот день дежурным по роте был. Позвонили с соседней пограничной заставы: «Вертолёт прилетел, почту принёс»! Так у нас там говорили. Стал на лыжи и помчался. Получил почту. Вертолёт редко прилетал. Раз в месяц. Ждали его с нетерпением. Счастливчикам скапливалось по несколько писем. И мне пришло два письма. От невесты. Лечу обратно, мечтаю: доберусь до казармы. Уединюсь в какое-нибудь укромное место и буду читать, читать и перечитывать. Только не удержался. Достал невестины письма, а у самого сердце зашлось, тает внутри, грудь сжимает. Чуть ли не дышу стою, – Николай умолк. Только нож в его руке холодновато поблёскивал, – Меня в мае призывали. У нас в саду черешни цвели. Длинный стол под ними. Теплом от земли веет. Пчёлы жужжат, кружатся над цветами. Мы с Олей – так невесту мою звали, рядом сидим. Все смотрят на нас. Любуются. У матери слёзы на глазах. Оля в светлом платьице. Лёгком. Почти прозрачном. Солнце светит ярко, у неё на щеках от ресниц, длинные тени. Я держу её за руку; пальчики у неё пухленькие; кожа нежная-нежная и я, даже не держу её руку, а легонько касаюсь. Руки у неё красивые, немного полноватые. По запястьям тоненькие голубые жилочки. Волосы тёмные; две косички с коричневыми бантами и так идут они ей! Из-за этих бантов и полюбил её, ещё в седьмом классе.
Светлую тайну хранили мы, и вот, поглядим друг на друга, стесняемся и опускаем взоры. Опустит она голову, лёгкие завитки упадут на лицо, она их, легонько так сдувает, смешно кривя щёку. Снова, как бы украдкой посмотрит на меня; глаза светло-карие, брови тёмные, на щеках ямочки. Посмотрит и улыбнётся.
Любил её тогда. Ни насмотреться, ни надышаться не мог. В кино придём, возьму её за руку, все в клубе смотрят, тепло так улыбаются, а меня от этих улыбок радость охватывает и гордость за мою невесту.
2
Мечтал: дослужу честно. Вернусь. Свадьбу сыграем. Возвращусь домой после работы. Усталый. Выбегут навстречу карапузики, кричать будут: «Ура, папка идёт»! Подхвачу их на руки, прижму к себе, расцелую. А как жену за это любить буду – даже представить не мог, – Юра заметил, Николай держит рукоять ножа крепко, так, что побелели пальцы, – Первое письмо, ничего ещё, про любовь было, а второе… примерно следующее: извини, – мол, – мы с Володей… решили…
Мороз под сорок, а у меня холодный пот выступил. Не пойму: где я, что со мной… Смотрю в одну точку как безумный. В глазах темнеет и слышно, как в висках кровь стучит. Не помню, долго ли так стоял… только чувствую – позади, дышит кто-то. Обернулся – медведь! Худющий, шерсть клочьями. Шатун. Стоит в семи шагах,на задних лапах, смотрит на меня: спокойно, уверенно. И я смотрю ему в глаза. Ни боязни, ни страха перед ним… даже не сообразил, что нужно убегать или как-то защищаться. Посмотрел на него и уже уходить собрался, только вижу: медведь уши прижал, зрачки расширились, зло пасть оскалил, вперёд подался. Вот-вот атакует. Выхватил штык-нож и метнул. Увидел как вонзился он: с хрустом, по самую рукоять. Взревел медведь, бросился на меня и сшиб.
Очнулся. Голова мерзнуть стала, шапка слетела. Смотрю медведь ничком лежит. Одну лапу под себя заломил, вторая вытянута вперёд. Жалко почему-то его стало; вспомнил про письмо, смотрю на медведя и плачу. Погранцы с заставы прибежали, говорят: «С вышки тебе кричали – не стой на линии огня, отбеги в сторону». Но только я ничего этого не слышал, – Николай умолк. Стояли оба в тишине обступивших деревьев.
Вернулся из армии в институт поступил. Год проучился. Получаю как-то письмо: Знаешь, – мол, – жизнь не сложилась. Семейный корабль дал трещину. Осталась с «хвостиком». Напиши…
Обозлился, не знаю, что в голову тогда взбрело. Написал в ответ. Коротко. Зло. В несколько строк. «Надо было течь унимать когда я служил, тогда бы и трещины не было». Отправил письмо. Сам в запой ушёл. Долго тужил. Не покидало чувство вины перед ней. Хотя успокаивал себя: ведь не я же её предал первым. А потом – пошло-поехало. Смазливый. Девки сами липли. Скольких обманул, сколько надежд порушил. Даже светлых надежд. Вспоминаю – грустно и стыдно становится. Всё мстил «им». Теперь устал. Старею наверное. Тридцатник стукнуло. Новых знакомств заводить не охота, старые продолжать, сил нет, да и интерес пропал. Ни семьи, ни дома, ни должного положения в обществе. По инерции ещё стараюсь жить по-старому, но, чувствую, скоро жизнь как-то должна измениться, – Николай грустно улыбнулся. Коротко размахнувшись, отсёк ножом верхушку небольшой засохшей ёлочки.
Юра прокашлялся. Поглаживая бороду, сказал:
– С медведем… что-то не верится.
Николай расстегнул штормовку, обнажил плечо. Синеватый след тянулся от плеча к груди.
– А с медведем удивительно получилось. Штык ему в самое сердце попал. Казалось бы, тут нужно падать замертво. И дело с концом, а он…
– Бывает. У меня заяц… , – Юра запнулся, взглянул на Николая и продолжил, – С простреленным дробью сердцем пробежал больше километра. Без бинокля не добрал бы.
– Ружьё, конечно, вещь хорошая. Только я холодному оружию больше доверяю, – и Николай с силой, ещё раз, метнул нож в сосну.
Николай Сергеев. 1986 г.
С уважением Виктор.