В конце сезона.
Январь стоял метельный и мглистый. По степи шарахалась поземка, трясла высохшие бастылки бурьяна , переметала сенные дороги , проложенные к белым горбатым скирдам , лепила в затишке снеговые козырьки. Широкий верховой ветер гнал аспидно-сизые , полные снега тучи совсем в другую сторону , чем мело внизу, и не было им ни конца ни краю. Изредка меж грязными космами раздерганных облаков начинало светиться , дымившаяся поземкой степь веселела , но за мчавшимися облаками стояла молочная хмарь , окно затягивало , и на земле снова меркло. Где-то там , выше туч и выше этой хмари , все дольше ходило солнце и прирастал день , а на земле было сумрачно и глухо от рыхлых заносов и вьюжившего снега , от тяжелого , низкого неба.
Редкий день Петренко не бывал в степи. Его напарник, человек молодой, но маявшийся животом, лежал в больнице, и Петренку приходилось возить фураж одному.
- Ну это- то ладно, договорились, не сажать же скотину на диету,- ответил Петренко зоотехнику, когда тот попросил «поупираться» за двоих.- Но и ты, Виталь-Николаич, уважь мою просьбу.
- Какую же?
- Дать мне отгул и лошадку, по лискам съездить.
- Когда?
- Да вить как погода. В такие сутемки толку не будет. Я тогда скажу.
- Ты что же, один?
- Не, в таком деле надо напару. С агрономовым Аликом. А может, еще с кем…
- Ты гляди, какой у тебя компаньон.- усмехнулся зоотехник.- В каком он классе-то?
- Он за-ядлый! – бедово крутнул головой Петренко.- Мы с ним еще по осени ходили…
- Ну, хорошо, Степаныч! – хлопнул его по плечу, развеселился вдруг зоотехник. – Что с вами поделаешь: говорят же – «пуще неволи»!
Условие зоотехника устраивало: когда она еще выпадет, подходящая погода.
Глубокий снег еще по- утреннему настыло дышал холодом, в залитой солнцем степи тек ветерок, ощутимо студил щеки. Самолет, так звали лошадь, привычно встал на санный след, тянувшийся к ометам, предвкушая, должно быть, отдых во время укладки воза.
-Хо-дит, дя Саш!- радостно протянул, как пропел, Алик, давно приглядывавшийся к темневшей в поле точке. – Воон, подальше бурьянов!
Темное на белом пятнышко то увеличивалось, то сокращалось в размерах и двигалось – да, двигалось, это было несомненно, если зацепится глазом за какой-нибудь предмет, расстояние до которого от пятнышка изменялось.
- Мышкует, крутится, -пригляделся фуражир. – Поедем, след пока попутный, а там свернем.
Лиса увлеклась охотой и подпускала лошадь все ближе. Она то неспешно строчила рысцой, неся над снегом хвост, то замирала, прислушиваясь к тому, что происходило под снегом, клонила голову на один, на другой бок и, ступая осторожно и грациозно. Следовала поверху за почуянной в стерне мышью. Наверное, она иногда ошибалась: остановившись вдруг, лиса смотрела в сторону, убеждалась, что мышь осталась там, сметывалась туда легко и бесшумно и снова шла как по нитке, вся обратившись в слух.
Приостановившись, она взвивалась в прыжке рыжим на солнце пламенем, пробивала передними лапами снег и стремительно буравилась в него так, что на верху оставались лишь задние лапы да хвост, судорожно дергавшийся в азарте охоты. Иногда она рывками заглублялась, делала в снегу «угонки» за ускользавшей полевкой,- и так же стремительно выбрасывалась из снега, заглатывая добычу. Вероятно, кое-как неловко захваченная полевка царапала ей пасть кусала губу- тогда лиса подкидывала добычу и на лету перехватывала её.
- Горячо мышкует,- тихо сказал Петренко. – Может , подпустит? Не ворохайся в санях, попробуем подъехать.
Косясь на лисицу, он направил лошадь как бы мимо нее, кружа и не заметно приближаясь. Меринок шел по целине, глубоко проваливался, напрягался мышцами крупа. Розвальни то проседали до самых раздужин в праховом снегу, то катились по насту, переваливались на застругах, и охотники оказывались непривычно высоко над тонувшей лошадью. Маневры саней начинали беспокоить лису. Она посматривала в их сторону и нет-нет небыстрым покачивающимся галопцем уходила в поле. Терпеливо «подъеденное» расстояние оказывалось безопасным для лисы и недосягаемым для самого дальнего выстрела. И снова Петренко движением вожжей направлял лошадь на сближение с лисицей.
Новая причуяная мышь отвлекла лисицу, и она поглядывая на сани, продолжала мышкование.
- Ишь, подкалывает ее,- ворчал Петренко. – Побаивается, ну и голод, он тоже не тетка…
Приближаясь к зверю, они делали один широкий круг, другой, медленно осторожно выбирая отделявшее их разстояние.
- У тебя что в стволах? – не поворачивая головы, спросил Петренко.
- Два ноля, а в левом – мелкая картечь, двадцать восемь штук, по семь в ряд. – так же тихо ответил Алик.
- Годится, -буркнул Петренко. – Как подъедем, бей с ходу. Только делай все плавно… Как во сне.
- Во сне выстрел не получается, - вспомнил Алик. – Жмешь, жмешь…
- Ну, тут ты как раз и должен проснутся, - улыбнулся Петренко.
Лошадь. кружа, все время шла стороной. Несколько раз сорвавшись, лиса снова принималась за охоту, подпуская все ближе и ближе, привыкая… Наконец она села, пропуская лошадь. Видны были ее светлая манишка, черные на коленьях ноги. Она на расстоянии дальнего выстрела. Лошадь продолжала идти мимо. И Алик выстрелил. Лиса опала на снегу огненно-рыжей кучкой.
- Как тут была! – одобрительно прогудел Петренко. – Чисто ты ее!
Самолет, напрягшись в ожидании выстрела, запрядал ушами. Он знал, что бывает, когда поднимают ружье. Теперь он остановился сам. На лбу у лисы кровоточил след картечины.
- Чисто ты ее! – повторил Петренко. – Куда ж еще-то? Неуж одной картечиной? Ну давай перекурим минут пяток. Самолету надо маленько остыть, спарился. Тяжело по целику то…
Вторую лисицу они обнаружили на клеверище. Перевалив через бугор, охотники сразу увидели ее, мышковавшую в одоньях вывезенного сена. От неожиданного появления лошади лиса пошла было на утек, но Петренко вывернув Самолета, направил стороной, и лиса успокоилась.
- Я как знал, тут должны быть, - похвастался фуражир. – Дюже мыша здесь много. Клевер посеяли пополам с викою, вот он здесь и прихарчился.
Действительно, поле было так прострочено мережкой мышиных переходов, нарыском лис и следами их охоты. На округлых боках ометов четко виднелись лисьи следы.
- Никогда мимо не пройдет, обязательно нужно ей забраться. Поглядеть сверху,- ткнул рукавицей Петренко в сторону недальнего скирда. – Любопытная. Холера!
Мышкуя лиса посматривала на лошадь и при малейшем намерении приблизится сторожилась и подхватывалась уходить. Охотники широко объехали почти все поле, а лиса оставалась так же далеко.
Петренко опять попытался поджатся к ней, но лиса ближе не подпускала.
- Шиш к ней подъедешь! Шутоломная! – сплюнул в сердцах охотник, когда лиса галопчиком направилась прочь. – Давай попытаем с нагону. Ей, видно, к Солотям хочется, а мы все отрезаем. Будем за тем скирдом проезжать – скатишся там да схоронишся. А я постараюсь подтрапить так, чтоб на тебя и шла. Только сиди мертво: они аккуратные!
Прикрытый ометом, Алик соскочил с саней и пополз за снежным надувом на «позицию». Он заранее укрепил на сугробе ружье, оглядел степь. Залитая светом, она блестела лысинками настов, синела тенями застругов и бурьянов. Медленно, под стать степному простору и царившему в ней покою разворачивалось перед Аликом действо. Далеко, почти на черте, разделявшей синее студеное небо и белую застывшую степь, ходила лисица. С другой стороны, словно бы ничем с нею не связанные, двигались лошадь и сани с неподвижно торчащей фигуркой человека.
Алик умостился в плотном сугробе, втянул голову в плечи и приготовился ждать. От близкого снега исходил свежий небесный запах, мешавшийся с земными запахами вытаявшего на угреве сена. На соломинах блестели крошечные сосульки – весна, весна уж скоро…А там экзамены, каникулы, лето… Куда он поедет? Мать опять будет настаивать, чтобы съездил к дяде, и опять его будет сковывать мелочливо- чопорная скука их квартиры с арабской мебелью… А в средине августа открытие утиной охоты, вытаптывание крепко сидящих молодых уток, долгожданный взлет, выстрел…Поглядывая вполглаза, как русак из лежки, на степь, Алик тягуче и сбивчиво думал о вещах, не имеющих отношения к тому, что происходило.
А тем временем лиса поняла, что лошадь приближается, встревожилась и стала уходить.
«В одну сторону пятьдесят, в другую пятьдесят, - думал Алик. – Сто метров. Ну сто двадцать. В этой полосе должна пройти мимо меня лиса.
Лошадь и сани исчезли за горизонтом а лиса осталась на поле как будто успокоилась.
…Алик выглянул – и дух его перехватило: лиса шла к его омету! Она останавливалась, резко оборачивалась и снова срывалась в галоп.
Самолет шел по дуге, медленно приближаясь. Но все-таки лиса шла стороной между санями и ометом, и теперь ясно было, что пройдет за выстрелом. Петренко вдруг встал, вырос над огрузшим в снегу самолетом.
Что тут стало с лисой! Она крутанулась и помчалась на Алика, и он сжался в ожидании, впитывая глазами ее изумительный бег. Сейчас она поравняется, а дальше расстояние будет увеличиваться.
Он выстрелил. Лиса перекинулась, хватанула себя за бок, завертелась на снегу и затихла. Просаживаясь. взламывая сугроб, он побежал к ней, на ходу перезаряжая двустволку. Когда Алик подошел, лиса лежала, оскалив узкую, с торчащими клыками пасть, и лишь подергивала хвостом.
- Хорошо ты ее подцепил, - похвалил подъехавший Петренко. – ну давай перекусим «на крови»! Надо и Самолету передохнуть, мокрый как мышь.
Отпустив меренку подпругу и накрыв его тулупом, они поставили его к сену, угнездились на солнышке сами.
- Сейчас они день и ночь ходют, нагуливаются перед гоном. Свадьбы у них скоро, - сказал Петренко. – подвалило нам с тобой.
- А здорово ты дя Саш, выставил ее на меня – как по струнке шла!
- Привычки да ходы ихние надо знать, - отмахнулся Петренко. – Присмотрелся я к ним, еду я как то за сеном, да припозднился, сумеречно стало. К тому же поземка поднялась. Въезжаю на сугроб к скирду, - а они вот, за скирдом в поземке клубятся, штук пять или шесть, сразу не поймешь. А один лисовин выскочил на нанос, да на меня ощерился, пасть раскрыл: кх – ххы! Пугает! Ну думаю, нет ружья, я бы тебя пуганул, хамлета! И пока на скирду стоял, сено клал, долго видел, как они крутились. Вроде как приведения, одни тени, темное пятно – мело сильно…
Касаясь плечами, они сидели, наслаждаясь лучами нежаркого солнца, щурились простору степи, слушали, как где-то в глубине скирда ворошились мыши. Самолет вытягивал лакомые клочки сена, пофыркивал. Шерсть на нем подсохла, стала матовой и шершавой. Он потряхивал головой, звякая выпущенными удилами, и казалось, был вполне доволен жизнью. Этот меринок отличался странным тяготением к охотничьим вылазкам и не только не боялся выстрелов, а, слыша их, тянулся к ним, будто любопытствуя, каков результат. Если речь заходила о лошади для поездки на охоту – старались заполучить именно Самолета. На нем ездили и по уткам, и подвывать волчьи выводки. И сегодня, услышав выстрелы у скирда, он проваливался в снег и задыхаясь, заторопился туда узнать, чем кончилось дело.
- Ну что Самолетик, передохнул маленько?
Лошадь, отвесив губу, подремывала у скирда. Петренко взнуздал его, сбросил в сани тулуп, которым накрывали коня, и подтянул подпругу.
- Дя Саш, кажется, идет еще одна,- неуверенно сказал Алик, всматриваясь в даль поля.
Загородясь от солнца ладонью, Петренко разглядел двигавшуюся на белом точку.
- Идеть… Сегодня, какие есть, все ходют… Она, если ее поднажать, обратным своим ходом должна пойтить.
И опять, как уже было, Алик, скинув шапку, ждал у скирда, смотрел из-за надува, как Александр Степанович маневрирует, подтрапляет лисицу так, чтобы она прошла у замеченного омета. И так как уже было, они взяли еще двух лисиц.
И когда на исходе дня, уже по дороге домой они увидели еще одну лису, Алику она представилась искушением судьбы.Он уже не хотел этой лисицы! Лиса вызывала в душе противление тому, чтобы стрелять ее, как остальных, лежавших сейчас там, на санях, видневшимся на сумеречном горизонте. Она была не нужна, она казалась лишней, и Алик с мальчишеским самолюбием тщеславием думал о том, как делить ее, пятую, на двоих: он ни за что не взял бы ее себе, но и отдавать Петренку – тоже не хотелось…Эти сомнения в том, нужна или не нужна отразились на выстреле .Алик хотел бы промахнуться, но- попал. Попал да не убил… Лиса сунулась мордой в снег, но в следующий момент подхватилась и кинулась в степь. Лиса припадала, что то болталось у нее, наверное перебитая лапа. Алик выстрелил вдогонку, но, кажется уже ничто не изменилось. Растерянный, без шапки, Алик долго следил за нею и ругал себя за нерешительность.
- Кровенит сильно, - прошел несколько шагов по следу Петренко. – Что делать? Надо ехать за ней, долго ей не ходить. – Темно только, следу почти не видать, да и мерин подморился… Живее, на сегодня отохотились. Завтра постараюсь добрать ее…
Выбравшись на большак, умотавшийся в полях меринок прибодрился. Под санными подрезками завизжал плотный снег. Постепенно темневший к востоку небосвод прокололи первые звезды. Охотники направились домой.
- Ну вот, теперь ты дома оправдаисси за прогул, - улыбнулся Петренко. – Не каждый день так…
- Дело не в этом, дя Саш! Хотя – нет, и в этом, конечно! – с горячностью отозвался Алик. Видно было, что не раз он возвращался в мыслях к утреннему конфликту с матерью. – Ну вот скажи, дя Саш, может же человек иметь какое-то увлечение?! («Словами деда говорит», - улыбнулся про себя фуражир.) Один, например, марки собирает, другой «маг» крутит, третий еще что…
- Я то сызмалу пристрастился, - поддержал его Петренко. – Отец у меня охотничал, сосед этим делом занимался. Вот и я с ними. – Вот только на войне пришлось поскучать за охотой…
К ночи по степи шире потек слабый, но студеный ветерок. Привалившись к дяде Саше, Алик смотрел в небо, щурился и улыбался. Алик предвкушал встречу дома: удивление деда, выражение лица матери, разговор соседей. Алик был счастлив…
Въехали на переезд. Алик узнал его по дохнувшему запаху железной дороги: угля и горелого масла, пропитки шпал.
И, конечно, ни он , ни дядя Саша не могли знать, что меньше чем через месяц охотничий меринок Самолет и старый фуражир Петренко, задремавший в сумерках на возу, погибнут на этом самом переезде, под налетевшим на них товарняком, и памятная охота останется Алику, как подарок, на всю его жизнь.
"Охота и охотничье хозяйство".
