Моя первая добыча.
Афанасий Максимов - Кердюгян перевод: Степан Сивцев
Нынче осенью я иду в школу. Мама сшила мне из мешковины ладную такую сумку, красивую ситцевую рубашку и начала мять на талкы – кожемялке бычью шкуру для изготовления мне новых торбазов. Однажды, было это в начале августа, когда я помогал маме мять кожу, отец, посасывая потухшую трубку, спросил: “ Догор, если я на ближних озерах расставлю тиргэ – насторожку на уток, ты сможешь проверять их каждый день?” “Конечно, мне силки проверить – раз плюнуть...” – начал было бахваляться, но отец пронзил меня недовольным взглядом и я осекся. Отец в свободное время любил мастерить тиргэ и в амбаре, на специальном вешале, висело много насторожек - тиргэ. На следующий день с утра зарядил мелкий дождь, поэтому работы по заготовке сена приостановились. Мы с отцом, нагрузив на себя самоловы, обошли два озера, насторожив двадцати самоловов. Устанавливая насторожку, отец обстоятельно рассказывал и показывал как настораживать самолов, как вынимать из силков пойманную утку. Под его чутким присмотром я, как мог, насторожил самолов. Мне казалось, что я насторожил силки как следует, но отец, отодвинув меня, показал на мои ошибки и заставил вновь и вновь настораживать самолов. Получилось только с третьего раза.
Вернулись домой усталые, измазанные озерной тиной, но довольные. Утром позатракав, я побежал осматривать самоловы. О, Байанай благосклонен мне, - около первой же ловушки, с силком на шее, сидит огромный селезень. Он не мигая смотрит на меня своими страшными глазами. Осторожно подкрадываюсь к утке, чтобы схватить её. Селезень, с оглушительным хлопанием машет крыльями в тщетной попытке взлететь. От моей радости не остается и следа – мне кажется, что вот-вот селезень сорвется с силка и накинется на меня, забьет насмерть сильными крыльями, заклюет своим ужасным клювом. Пронзительно вскричав, даю деру. Останавливаюсь у опушки леса, взгляд натыкается на кол, прислоненный к лиственнице. Хватаю кол и решительно иду назад. На этот раз я ударом палки оглушу селезня и сверну ему шею! Но, по мере приближения к утке, мой пыл гаснет - вот он сидит, такой огромный и страшный. Смотрит на меня выпученными глазами, разевает страшный клюв, как будто говорит: “А ну ка, попробуй подойди”. Да ну его! Пусть сидит, а я уж пойду, осмотрю другие ловушки. Утром я был полон желания собрать побольше уток, но теперь втайне желал, чтобы ловушки лучше уж были пустыми. Небо как будто услышало мою мольбу – следующие пять-шесть самоловов были пусты. Подхожу к следующему самолову – на пружке самолова висит кряква. Вроде не шевелится. Вроде мертвая. “А может притворяется?” мелькнуло у меня в голове. Надо найти подходящую деревяшку и сбить утку с петли. Брожу по берегу озера в поисках сука или прута побольше, нахожу жердинку изгороди и приволакиваю жердь к самолову. Еле поднимаю тяжелую жердину и бью по висящей утке. Промахиваюсь и сбиваю всю конструкцию в воду. Бью еще три-четыре раза, наконец-то попадаю прямо по утке. Бредя по пояс в воде, с шумом подхожу и забираю утку. Вот почему, оказывается, отец мастерит много ловушек – каждый раз, когда опадается утка, он, навеное, дерется с уткой и в итоге ломает тиргэ. Удовлетворенный, я, забыв проверить оставшиеся ловушки, бегу домой. Вскакиваю в избу, где мама жарит оладьи: “Мама, вот!” – бросаю к её ногам мою добычу. “Оо, смотрите на моего сынишку, он добытчиком стал!” – радостно восклицает мама и уносит мою утку в амбар, чтобы опустить в погреб. Вечером с сенокоса приходит отец. Садимся ужинать, я принимаю важный вид, молчу. Пусть он первым спросит про мою добычу. Отец, изредка бросая на меня ожидающий взгляд, пьет чай. Тут мама говорит: “Сынишка наш сегодня принес большую крякву. Смотри, знатный охотник растет!” Взгляд отца сразу теплеет: “Догоор, что, только одна утка попалась?” “Да, только одна. Ну, и... это...” про второго селезня не стал говорить. Отец в раздумии теребит редкую бороденку: В первую ночь, когда самоловы насторожены, обычно ловится хорошо. Интересно, почему на этот раз попалась только одна утка? Догоор, а ты насторожил тот тиргэ заново?” – как гром среди ясного дня прозвучал его вопрос. Только тут я вспомнил, как вчера отец так долго и упорно объяснял, как вынимать из силка утку, как потом заново настораживать самолов! Смотрю на приступок камелька, где висит чыпчахай – ивовый прут и слезы сами начинают бежать по моим щекам, я начинаю реветь. Испуганная мама вскакивает со стула: “Что случилось?! Ты же днем такой радостный прибежал”. Отец молча одевается, берет ружье и уходит. Я, сгорая от стыда, что такой боязливый, робкий, ворочаюсь в постели. Сон как рукой сняло. В это время слышно, как к избе подходит отец. Я ныряю под одеяло, притворяюсь спящим. “Ну, что?” – спрашивает мама. “Четырех уток принес, положил в погребок. Там один огромный селезень сидел с петлей на шее. По тине видно, что мальчик подходил к утке, но не снял. Видать, испугался наш сын. И еще один тиргэ весь разломанный. Не стоит больше поручать ему проверять ловушки. Не дорос он еще,” – вердикт отца был суровым. “Пойду, осмотрю оставшиеся самоловы” – он уходит в ночь. Мне становится стыдно из-за того, что отец, целый день проведя в тяжелой работе, из-за моей трусости вынужден, не отдыхая, проверять ловушки. Я решаю во что бы то ни стало самому проверять тиргэ. Утром просыпаюсь рано. Отца уже нет, он ушел стоговать сено. Завтракаю оладьями с соратом, выбегаю на улицу. Стоят последние летние дни. Скоро начнутся ночные заморозки. Заглядываю в погребок – там лежат двенадцать уток. Бегу к озеру. На этот раз молю, чтобы в каждой ловушке было по утке. Я должен буду, не ломая, собрать всех уток и заново насторожить самоловы. А вот как умерщевлять попавшую утку – не знаю да и не задумываюсь. Осматриваю ловушки, пока ничего нет. Вот в одной ловушке висит чирок. Вид маленькой утки не страшит меня и я вброд подхожу к ловушке, вынимаю из силка чирка и долго настораживаю сработавшую ловушку. Поначалу ничего не получается, даже мелькнула мысль, что все равно не сумею насторожить. Выхожу из воды, иду обратно к несработавшим ловушкам, внимательно изучаю, возвращаюсь и... забываю напрочь, всю схему зарядки. Вновь возвращаюсь, снова изучаю, иду обратно и у меня получается. Снял я в тот раз двух чирков и одного крякаша. К моей радости, все утки были уже мертвы и мне не пришлось драться с ними. Возвращаюсь домой к обеду. Незаметно иду в амбар, кладу уток в погребок. В избе мама сидит ощипывает вчерашних уток: “Где ты пропадал? Быстро поешь и ощипывай оставщихся ток. А я пойду сгребать сено” – мама берет грабли и уходит к отцу. Быстро ощипываю уток, кладу в карман лепешку и бегу ко второму озеру. Снова поймалось три утки. На этот раз натораживаю ловушки без проблем. Когда прихожу домой, мама уже пришла, загоняет коров в хлев. Незаметно кладу уток и помогаю маме. Вечером приходит уставший отец. Без лишних разговоров ужинаем. Времена были тяжелые для моих родителей, - весной в одночасье умерли мой брат и сестренка. Два старших брата воевали на Западном фронте. Я быстренько ложусь в постель. Мама как то странно смотрит на меня, идать, когда спускала в погреб дневной удолй, увидела принесенных мной уток. Но молчит.
Просыпаюсь от яркого солнечного света. Дверь в избу-балаган широко распахнута. Родители сидят, чаевничают. Я вскакиваю, споласкиваю лицо холодной водой, подсаживаюсь к ним. Интересно, мама рассказала отцу о вчерашнем? Отец делает вид, что ничего не знает, но вдруг широко улыбается, прокашливается: “Догоор, ловушки на дальнем озере не проверяй. Я сегодня утром сходил. Силки слишком широко настораживашь, впору зайца ловить. Нужно насторожить так, чтобы только голова утки пролезла.” Он, мимоходом погладив меня за голову, грузными шагами уходит на работу.
Догоор - дружок
Знавал я одного Афоню Максимова по прозвищу - Макс. Одно время он "Илином" командовал, шрам у него на щеке, не он это? Хотя едва ли это он....
Чище, откровенней
Промелькнувших детских лет
Легким дуновеньем,
Унесенных в высоту
Божьего простора,
Обращенных в красоту
Внутреннего взора.
Чтоб хоть изредка всем нам
В небеса глядеться,
Жизнь делить напополам —
Взрослую и детство.
