Встреча (из заметок на весенней охоте)
Проспал я утреннюю зарю и гулял по лесу просто так, дожидаясь солнца, весеннего тепла, радости. Охотиться из шалаша было теперь поздно: весь лес уже гудел от воркования тетеревов, диких голубей вяхирей и звонкой птичьей разноголосицы. Чтобы не мотаться по лесу неприкаянным, среди высоких сосен я приглядел полянку и возле пенька разжег на снегу маленький костерок: "Авось и налетит кто", - подумал я, устраиваясь на пеньке.
Надо сказать, что было мне как-то нехорошо в то утро, муторно на душе, будто беду какую ждал. Хотя явной причины и не было.
Сижу, думаю, как быстро катится жизнь, а еще быстрее оскудевает природа: нет уже в лесу ни рябчиков, ни глухарей, нет куропаток на полях, исчезли с разливов чирок-трескунок, утка широконоска, давно не вижу турухтанов по берегам...Даже заячий след в лесу и то стал редкой радостью. А все от удобрений, а не от бродячих собак и охотников, как это иногда стараются представить (события происходят в 1990 году, прим. ред).
Только подумал так, как в лесу что-то хрустнуло, и будто бы шаги смолкли. Я снял шапку, прислушался. Вскоре шаги повторились, и опять как обрубило. Но шаги странные, с пришумком, будто не две ноги, а зверя какого. Кто-то шел по просеке, а я ему мешал, сидя в десяти шагах от нее.
Не поворачиваясь, я ласково-зазывно посвистел: если зверь, то уйдет в сторону (и на дым не полезет), а если собака - подбежит к костру, поговорим...С собаками всегда хорошо говорить: они слушают и не перебивают.
Не успел я подумать так, как из-за сосенки высунулась остроносая любопытная морда лайки. Я похлопал по голенищу, и она доверчиво вошла в дым костра, обнюхала мои сапоги, рюкзак, ткнула холодным носом в руку и села напротив: "Говори".
А говорить мне надо было не с ней. Теперь уж я твердо знал, что затаился на просеке хозяин, стоит слушает, что разведает там собака. Выжидает.
Вот времена настали, мы уж и в лесу боимся друг друга, не доверяем. И обидно мне стало за нас, людей, за нашу несвободу, ставшую хуже собачьей. Тогда я повернулся в сторону просеки и громко с доверием позвал:
- Иди сюда, не бойся! - и уже глядя в собачьи глаза, добавил потише: - Ну, давай беги за хозяином, чего он там прячется.
После этих слов смело захрустел наст, и скоро к костру подошел молодой мужик в брезентовых штанах поверх сапог и с двустволкой на плече. Поздоровался, встал у костра выжидательно.
- Дым далеко видно? - спросил я.
- О, с середины поля, - отозвался он.
- А от какой деревни шел?
- От Высокова, - ответил он, хотя я уже догадался, кто он.
- А я из Кондратова. Соседи...Как охота нынче?
- А знаешь, плохо. Вяхирей что-то совсем не стало. Доживаем...В общем нечерноземье.
Тут собака наклонилась возле его сапога и начала лакать прозрачную как стекло снежницу. А когда отошла, довольно облизываясь розовым языком, он и сам спохватился, скоро припал на одно колено и, опираясь на ржавую двустволку, стал пить из этой же лужи. С облегченным выдохом распрямился, размашисто утерся рукавом фуфайки и откровенно сказал:
- Извини, вчера перекушал, - и так доверчиво хорошо улыбнулся, что обоим нам стало и лекго и просто.
Мы попрощались за руку, как друзья, и разошлись в разные стороны.
Валентин Николаев, 1990 г.
