Рожденные под Марсом.
Утро вещает рассвет.
Погасли костра огни.
Время считает пути.
К звёздам летят мечты.
Рдеют над логом миры.
Алым алеет Марс.
В паре шагов от входа в палатку сложена поленница дров, стеной закрывая обзор. Присмотревшись, убеждаюсь: медведь именно прячется за ней, до меня один прыжок.
Выходит, - шатун бесшумно подкрался к палатке по проторенной им же тропе, лишь только погасло пламя костра, затухла печь, и непроницаемая ночная тьма поглотила тайгу, и дом таёжника. Он терпеливо выждал, когда я усну. Приблизившись, умело затаился в укрытии брезентовой стены, которую накануне изодрал когтями, проделав проход в жилище. В полуметре от буржуйки, залёг в засаде, наблюдая сквозь дыры за спящим человеком. От прямого нападения на уснувшего охотника придержала лишь истошно заголосившая в страхе собака и её бесконтрольная беготня. Она выдавала присутствие охотящегося на меня зверя.
Стою спиной к спуску в ручей. Слева - толстая старая сосна и чёрный проём между её стволом, концом поленницы кругляков. Далее – непроглядная ночная чернь.
- Шатун выскочит в этот проход. Накоротке выстрелить смогу лишь раз, не целясь. Второго выстрела не сделать. Одной пулей убить здорового бурого медведя – помесь с белым северным, можно лишь в охотничьих байках или случайно. И то…- лишь днём, при свете солнца, хорошей надёжной пулей, не самоделкой. При развале страны патроны не продавались. И заряжать приходилось самим латунные гильзы. Пули катали на чугунной сковороде из расплавленной дроби, пыжевали газетой – всё «на глазок», всё как выйдет. Купленные у новоявленных плодящихся коммерсантов патроны, часто вовсе не стреляли, ими подчас невозможно сбить даже рябчика, не то, что противостоять взрослому самцу - шатуну. Костёр горел ярко. И всё же освещал пространство в радиусе не более трёх метров. Пространство, не вошедшее в световой круг, сливалось с кромешной тьмой. Направила ствол ружья в сторону медвежьей засидки, - ни прицела, ни мушки не видать; чернь металла ружья сливается с чернотой воздуха. Прицелится в голову шансов нет.
Стоя у костра, сжимаю крепче в руке топор, в каждую секунду ожидая прыжка из мрака. Точно не определить, откуда выскочит зверюга. Метания собаки чрезвычайно усложняют обстановку, нагоняют неконтролируемый страх, граничащий с ужасом. Ужас псины, её паническая беготня, провоцируют нападение хищника. Если сработает инстинкт погони, то медведь бросится преследовать убегающую жертву и выскочит точно на меня, вслед за обезумевшей собакой. У суки при родовом процессе выпали наружу внутренности. И теперь гниют, пахнут. Собака - обречена. А запах тлена привлекает тварь. Оттого и неконтролируемое поведение больной лайки, панически боящейся медведя.
Вплотную пододвигаюсь к костру, прикрываюсь пламенем. Слежу за поленницей дров, где затаился медведь. Страх! - такого страха не доводилось испытывать прежде. Сколько всего боялась!.. Несчётное число раз стояла на грани, за которой могло всё исчезнуть. А сейчас оказалась беззащитна против самого свирепого хищника. Не ожидала подобного поворота жизни. Много раз ходили друг за другом!.. Поражает ум, расчётливость, опыт охотящегося на охотника охотника.
«Куда ударить топором?.. - остановить медведя в прыжке – это тоже, что остановить налетевший ГТТ (гусеничный тягач тяжёлый). - Страшно! Очень, очень страшно!».-Крепче сжимаю топор двумя руками, приподняв на уровень плеча, как при рубке дров, нацелив лезвие в сторону медведя. Проверяю устойчивость ног, расставляю их с упором, подобно каратисту в поединке. Не сомневаюсь: в прыжке зверюга однозначно сметёт и подомнёт. Среагировать важно в доли секунды, сделав бросок на него - навстречу. Если удастся неожиданностью ответного нападения поднять на дыбы, нужно одним ударом всадить топор в живот и выскочить слева в сторону сосны, под правую лапу, лишь начнёт опускаться на четыре. При возможности укрыться стволом сосны от ответного удара.
Если зверь не притормозит, а пойдёт тараном с опущенной головой, - важно бить точно в голову – в череп, всадив остриё меж глаз. …Нож на поясе, - подвытащен. Если завалит – главное успеть всадить в мягкое брюхо, полоснув вбок и одновременно выскочить из-под туши, уйти от когтей и не оказаться подмятой весом – иначе не выбраться…
Чем крепче руки сжимают тяжёлое древко топорища, тем сильнее поднимается, растёт ответная злость: «Мало того, что сожрал добычу, свёл результат тяжёленного труда в ноль, разнёс балаган, а теперь, тварюга, загнал меня, как дичь! – Тварь! Мы ещё повоюем! Су-а! Не на ту напал, скотина! Не понял, кому перешёл дорогу!
Осознание того, что на меня открыло охоту животное, даже не человек! разорив, напакостив, лишив семью продуктовых запасов на зиму, да ещё и меня сожрать, сучара, нацелилось! Ввело в ярость. Со злостью страх улетучился. Ураганом вздыбился бешеный всёсокрушающий гнев. Инстинкт охотника, очнувшись, мобилизовал глубинные мозговые и физические ресурсы. В человеке опомнился первобытный зверь, способный крушить, испепелять, противостоять зверю, возомнившему себя хозяином тайги.
Ждать, когда шатун теперь сам нападёт и сожрёт меня заживо - нельзя! Ставлю топор, прислонив к правой ноге, чтоб не упал. Поднимаю ружьё вертикально вверх и выстреливаю единственную пулю в небо. Оглушительный раскат подрывает ночную тишь. Содрогающим землю эхом, грохотом к нему присоединяется гром, лавиной развалившейся поленницы. Сосновые чурки, громыхая падают, катятся к ногам, в костёр. Пламя от подорванного воздуха осени, пляшет, неистовым вихрем мечется в испуге. От неожиданности вздрагиваю всем телом и умом. Хватаю топор двумя руками, накрепко сжимаю, подняв на уровне плеча. - Перезарядится не успеть! Тело подобно сжатой пружине, сердце рвётся удрать. Мозг холодно вещает: «Это триндец! Единственная пуля в небе! …Ну что, тварюга! – потягаемся!».
Доли секунды не показались вечностью, как принято говорить. Оцениваю обстановку. Время сжалось в точку. - «Через развалившуюся поленницу, лишь остановятся чурки из черноты он прыгнет. Он точно – там! Важно перехватить инициативу и одним встречным ударом топора остановить. Главное, - поднять на дыбы! Успеть следом всадить нож в брюхо и одним движением вспороть. Говорят, именно так русские медвежатники с покон веков побеждали в поединке с ним. Читала, в Сибири, при встрече, бросали в морду шапку. Медведь поднимался на задние лапы, пытаясь сгрести таёжника, смять. Охотник кидался навстречу, вспарывая ножом, успевая выскочить вбок. Медведь от боли, бросает человека и сам вытаскивает кишки в разрез. Важно подсуетиться, чтоб скальп не снял! - «Откатываться буду за чурки!.. Они его притормозят. Нож держать двумя руками, так удар жёсче и важно удержать, не оставить, чтоб по необходимости им отбиваться…».
…Зверь не прыгнул. Огромная туша, взмыв вверх, развернулась вокруг оси, едва не снеся каркас палатки и, показав зад, огромным семиметровым прыжком рванула в ночь.
Лишь сейчас поняла, как и где тот прятался:
- Шатун, сжавшись в гигантскую живую пружину, затаившись, полулежал, боком прислонившись к углу балагана на расстоянии менее метра от железной печки у проделанного им же накануне лаза, и в метре от входа в балаган. Угол палатки, печь, труба, кусок жести, прислонённый к брезентовой стене, делали в кромешной темноте хищника для человека невидимкой. Я чувствовала лишь запах, дыхание и взгляд зверя. Со стороны костра медведя прикрывали дрова. Поражало терпение охотника, умение выжидать. Именно «кошачья» тактика позволяла подранку жить годами. Он боялся ружья, выстрела, оттого охотился на человека исключительно скрадом, избегая прямого столкновения с вооружённым таёжником.
Тёмная, напоминающая призрака тень огромного хозяина бесшумно галопом неслась по замшелому краю лога, мимо моего погреба, мимо нагребённых куч мха с остатками подтушенной сохатины. По размеру определяю: «За четыреста кило будет, возраст около семи лет! Опытный! - убегая, продуманно забирает в гущу непроглядного таёжного леса. Бежит на мыс нашей гривы, уходя в непролазные болота, старицы, в сторону реки, где его никакими путями не взять. Там, сосновая грива плавно спускаясь, языком сухого леса вклинивается на километр вглубь кустарниковых непроходимых дебрей со сливающимися в озёра, глубокие топи водами бесчисленных ручьёв. В те места не суюсь! Сосед – сыт! Там теперь и уснёт!
Через миг сосед растворился в непроницаемой черноте тайги. Минуту ещё слышалось, как ломаются сухие ветки, сшибленные испуганным зверем, летящим по кустам. Минута! – и стихло! – это медведь выбежал в чистый сосновый бор, покрытый мягким мхом, глушащим ночные звуки. Он уходил с моей гривы в болотА
Не верилось. - Опасность миновала. На всякий случай подбросила дров в костёр. Пламя осветило стену леса, отодвинув. Пространство тайги возле палатки, не скрываемое теперь дровами, стало доступным обзору: «Медведь убежал в сторону реки. - Не хитрит ли опять?.. сделав вид побега, лишь отойдя вглубь мрака?..». Однако, охотничий опыт подсказывал: шатун ушёл и этой ночью не вернётся. Он – сыт! И боится силы!
Размышляю, анализирую, чтоб предвидеть последующее поведение соперника. Произошло следующее:
- Медведь жил возле таёжного жилища почти неделю, поедая мои продуктовые запасы и, попивая водичку в ручье. Тут же планировал в балагане залечь на зиму. Я пришла неожиданно по темноте и, тому пришлось отойти на другую сторону лога, где привычно расположился напротив, наблюдая, невидимый для человека, под прикрытием кустарника и ночи. Сидел на расстоянии в полусотне метров. Сверху прекрасно меня видел. Я крутилась у него, словно на экране, ибо палатка насквозь просвечивала. Когда же легла, затихла, уснула, непонятным образом, вероятно из-за повышенной влажности воздуха, потухли одновременно свеча, печь и костёр. Тайгу обволокла предзимняя темнота и тишь.
Медведь, осторожно подкрался к лазу за печью: там он сломал каркас, порвал брезент крыши и стен балагана в лоскуты накануне. Тем же путём намеривался проникнуть в палатку, где спал охотник, чтоб расправиться с конкурентом и запастись потенциальной едой. Планы хищника нарушила перепуганная собачонка, визгом она притормозила шатуна, вынудила залечь. Медведь решал, кого схватить первым: псину, или охотника. Мечущаяся в ужасе лайка, нарушила план. Хищник надумал скрытно поджидать из-за укрытия собаку и человека, когда те выйдут. Он, прижавшись боком к венцовому бревну стены балагана, лёжа на земле, подобно тигру, контролировал и меня спящую, и мечущуюся суку, видел и, что происходит внутри жилища, и.. – выход!
Когда я очнулась от гипнотического сна, запалила свечу, печь, бересту, - не убежал, лишь затих, терпеливо ожидая на выходе человека, чтоб прыгнуть со спины. От тотально прыжка удерживало ружьё в руке и пламя бересты. Огня зверь не боялся! К виду костра, к запаху копчёности хищник привык, они говорили не об опасности, а о еде. Шатун научился шариться по костровищам, избам охотников, побираться остатками трапезы человека.
Когда я вышла из палатки, стояла у костра с топором и ружьём, нас разделяло расстояние в три метра! Медведь высматривал меня из-за угла палатки. Я его не видела из-за стены поленницы дров, однако чувствовала пронизывающий взгляд.
Дрова в поленнице лежали неплотно, и сквозь щели меж чурок, хищник наблюдал за каждым шагом потенциальной жертвы, выжидая, когда отойду от огня и повернусь к нему спиной. Внезапный раскат выстрела (последнее, на что я надеялась, чтоб спугнуть) напугал шатуна. От неожиданности он резко дёрнулся, задев неустойчивую поленницу передней левой лапой. Верхние две большие чурки, что неустойчиво, чуть свесившись, лежали, прислонёнными к стене и к каркасу палатки на углу, свалились с полутораметровой высоты точно на голову и на хребестину зверю. При весе под десять килограмм они больно шмякнули охотника по «башке». От испуга и неожиданности медведь взвился ввысь, распрямившись. Всяческие жерди, что я не убрала, ремонтируя балаган, заставили хищника крутануться волчком при развороте, отчего задницей он толкнул поленницу и та с грохотом стала разваливаться в сторону костра. Медведь скакнул с места на расстояние в семь метров, потом ещё на пять (как утром выяснила по следам) от балагана в сторону леса и галопом умчался подальше в непроходимые безлюдные болотные места по хорошо ему известному направлению. Оттуда он и пожаловал накануне. Подобного оборота охоты на человека, зверь не предвидел.
Успокоившись, накатила в огонь сосновых чурок – они дольше горят. Села к костру на чурбачок. В лесу – тихо! Собака успокоилась, перестала метаться. Небо разъяснилось и засверкало звёздами. Звёзды переливались цветами радуги. Над логом повис оранжево-красный диск с ровным огненным свечением – планета Марс! Он неизменно тревожил и успокаивал одновременно. Мне нравилось ночами в притихшей тайге смотреть на звёздное небо, на жёлтый Сатурн, на голубой ледяной Юпитер, жемчужно-белую Венеру и на огненный Марс.
Марс на небе появлялся нечасто. В деревне редко представлялся случай лицезреть. Домашняя суета не способствует наблюдению за небом. А здесь, небесное светило восходило над макушками погрузившихся в сон деревьев, на юге, над склоном лога. Марс напоминал притухший уголёк костра, светящийся в черноте осени. Первое время он выходил на час, едва поднимаясь над головами сосен. Позже – надолго зависал над склоном напротив входа в балаган. Марс почему-то вселял беспокойство, тревогу, немного пугал. - Может, из-за славы, сопровождающей планету - вестника войн, врагов, битв?!..
- До рассвета далеко! Завтра трудовой день. Надо отдыхать! - Отвожу взгляд от звёзд. Сердце бьётся ровно. Мозг – чист. Встаю, захожу в палатку; подбрасываю дров в печь, поправляю фитиль свечи и, не раздеваясь, не снимая болотников, патронташ и ножны с ножом, залезаю на спальник; укладываюсь: топор и ружьё под руками!.. Крепкий спокойный сон до утра уносит нехожеными вселенскими тропами.
Жуткий леденящий страх, что существует на грани между жизнью и смертью, охватывает человека перед силой, превышающей собственные резервы. Однако, со временем, он становиться обыденностью, неотъемлемой частью таёжного странника, путеводная звезда которого – Марс. Влекомые Марсом не ищут проторенных дорог. Они упрямо идут туда, где жизнь на лезвии отточенного ножа.
Подумалось:
- Любовь приходит к тем,
Кто её ищет.
Испытания приходят к тем,
Кто её нашёл.
