Быки (окончание)
Перевалило за вторую половину ноября, снегу выпало выше колена. Лёха пересел с машины на снегоход. Соболиных следов в тайге не было совсем - за десять дней Бугор загнал одну лишь небольшую самочку, которую, будучи рачительных хозяином, добывать Лёха не стал. В хороший год к двадцатому ноября добывал Лёха со своими помощниками до двадцати соболей, а нынче и следа не нашёл. 
За это время пришёл ответ из ветеринарной лаборатории: лось, которого Лёха добыл, оказался заражён эхинококком. В пищу после соответствующей термической обработки употреблять можно, но, как сказал Лёхин отец: «Не в голодный год живём, собакам сварим. Заслужили!».
Заехал во вторую центральную избу; Жека, друг Лёхин, называл её не без основания царской. Построили они её и ещё с одним товарищем три года назад. На следующий - приладили к ней баню. Всё хозяйство расположилось под одной крышей: изба, веранда, дровяник и баня. Стояла она в семи километрах от центральной дороги, добраться летом к ней можно было только на вездеходе. Место Лёха выбрал на высоком сосновом бугре, который огибала таёжная речка с сибирским хариусом. 
Избушка очень светлая, ориентирована по солнцу, первые лучи еговсегда светили в огромное окно, которое Жека по названию реки, бежавшей внизу, именовал «Шилкинский телевизор». Зимовье радовало глаз белизной стен, пазы пробиты нащельниками, выстроганными из тоненьких сосёнок. На полу - линолеум, на стенах над кроватями - ковры, у порога - тапочки. Особенно смотрелся обитый линолеумом угол, именуемый кухней. Состояла кухня из встроенной в стол раковины, умывальника и фабричной посудницы с лотком снизу для сбора воды. Все столы застелены клеёнками. Изголовье и стена, у которой спал Лёха, было обито фольгированным утеплителем, углы пропенены. Много лет назад поздней осенью таёжник охотился на северных оленей, жил тогда в старенькой избушке. Ложась спать, почувствовал, что с угла тянет слабеньким холодком. Прибил там, расправив словно пугало, старую фуфайку, оставленную кем-то много лет назад. Посчитав принятые меры достаточными, уснул. Утром проснулся с тяжестью в шее и головной болью. Размяв шею и выпив таблетку, убежал в тайгу на целый день. Вернулся в темноте и завалился на подушку с ещё потной головой - ведь нет лучше после ходового дня, чем вытянуться на прогретых нарах. Утром шея была словно камень, голова болела так, что глаза не выносили белизны снега: взглянешь и будто удар молотка отдаётся в голове. Об охоте не былои речи. Огромного труда стоило выбраться домой. Прошёл Лёха тогда серьёзный курс лечения и с тех пор возил большой кусок войлока, который прибивал в изголовье везде, где ночевал. Позже войлок заменил более практичным фольгированным утеплителем. Может кому-то покажется излишеством или даже дуростью, но Лёха исповедовал правило, что охота должна приносить удовольствие во всём, даже в быту. И совершенно точно знал: нет полноценного отдыха, то и полноценной охоты тоже не будет.
С прошлой весны не посещал «царскую избу» таёжник. Всё было на месте: посуда в ящике под столом, продукты в привязанной к дереву железной бочке. Первым делом затопил печь и принялся за разгрузку снегохода. По давно сложившемуся правилу, в день заезда никуда не пошёл, занялся хозяйственными работами: наварил на вечер и утро собакам еды, наколол на несколько дней дров, навозил воды в избу и баню, хотя баню топить не планировал. Пока снегу было немного, за водой спускался пешком с вёдрами по крутой тропинке, позднее возил на снегоходе в бидоне по большому кругу. Снег как источник воды Лёха не признавал. Спускаясь по тропе, обнаружил, что по руслу несколько дней назад кормился изюбр. Далее на сосновом бугре, что спускался к реке, снег был перевёрнут – это уже олени, только они способны учинить такой беспорядок. И хозяйничали они здесь не позднее, как вчера. Вспомнилось, что собаки не привязаны - поднялся к избушке и нашёл одну молодёжь, кобели рыскали уже в полутора километрах вниз по реке. Вслух выругал себя, что сразу не прицепил собак. В начале декабря прошлого года, проверяя капканы, шёл Лёха по реке, и подхватили тогда кабели молодого изюбра. Утянул он их аж за восемь километров к отстою. Вернулись кобели к концу второго дня, и вид был, словно их выстирали. А Бугор на несколько дней потерял голос. Но в этот раз обошлось: к большой радости охотника, через четыре часа кобели были в будках.
Покончив с хозяйственными делами, решил сходить на реку - была там пара небольших омутов, в которых по лету вылавливал на верховую снасть до десяти крупных хариусов, потому и сейчас была надежда побаловать свою Ласточку свеженькой рыбкой. Просверлил первый омут, опустил удочку, подёргал - пусто. Пришагал на второй - тоже пусто. Вернулся и остаток дня посветил дневнику.
Новый день был пасмурным. Проснулся Лёха с рассветом - электронный градусник на столе показывал минус тридцать за бортом. Сварил кофе, накормил собак, сам умял тарелочку харчо. Отметил, что супчик оказался постноват, но сало недочёт поправило. В девять часов уже шагал на лыжах вверх по заболоченному руслу небольшой речушки, правая сторона которой - сосновый бор на крутом склоне. Краем этого бора и двинул дальше - не единожды добывал там соболей. Ход был лёгким, снег успел уплотниться, лыжи проваливались не больше десяти сантиметров.
Прошёл два километра, кобели прочёсывали бор. Пересёк вчерашний след лося, по привычки прошёл по нему и увидел, что след идёт поверх позавчерашнего. Пошагал дальше. По пути, с интервалом в километр, в речку впадают три ключа, вершины которых утягивают в одно место. Два ключа обычно проходил, на третьем всегда кипятил чай. Вот и сейчас нашёл свой старый «буфет» - так Лёха называл места, где чаёвничал. Включил навигацию - кобели ушли с приёма. До последнего сигнала два с половиной километра. Пока обедал ситуация не изменилась. Теперь нужно идти по ключу вверх. Решил двигаться правой стороной, которая поросла сосновым бором и была чище. Сосну Лёха особенно любил, нравилось ему дерево это какой-то мягкостью своей и теплотой. Хотя однажды под таким вот любимым гигантом он едва не лишился жизни.
Был на участке в устье ключа бугор с огромной сосной; стояла она величественно и основательно. Огромный, неохватный ствол венчала разлапистая крона, что в местах тех встречалось крайне редко. Таёжный маршрут проходил несколько в стороне. Однажды лыжню пересёк след росомахи, и метил он прямиком к той сосне на взгорке. Лёха без колебаний свернул и протропил именно туда. Росомаха покрутилась вокруг дерева и ушла. Охотник постоял, полюбовался таёжным исполином. Место было замечательное: возвышенное, с хорошим обзором. Увидел торчащий из-под снега пень, очистил его, присел, снял понягу, достал термос, бутерброды. Налил чаю и начал трапезничать. Сидит, жуёт, смотрит по сторонам. Какие-то странные ямы вокруг ствола привлекли внимание, словно кто-то подушки в снег накидал. Только сообразил, что это развесистые лапы роняют снежные шапки, как вокруг потемнело, сделалось холодно. Не сразу Лёха пришёл в себя - лежал он в снегу. Термос, кружку, понягу и даже карабин пришлось выкапывать. От серьёзного увечья спасла собачья шапка-ушанка, и что снежный ком упал по касательной - основная масса его грохнулась позади. Шапку ту Лёха одевал только при езде на снегоходе; вставая на лыжи, одевал вязаную. В тот раз сменную шапку забыл в избушке. Возможно, случайность эта спасла ему жизнь. Больше к дереву тому Лёха не подходил.
Тянул свой след охотник, молодежь рыскала рядом; сплошной сосновый бор сменился редкими сосёнками с подлеском из кедрового стланика. Ключ становился уже. Правый борт ключа утягивал к отвесным скалам. Стояли те скалы словно «Ленские столбы», выточенные ветрами из камня. Не было у этого ключа названия на карте и Лёха окрестил его «Скалистый».
Вытягивал Скалистый на небольшое плато, изрезанное мелкими тухличками. Через пару часов дошагал охотник до вершины ручья. Включил навигацию - кобели отбились в разных местах. Ангор был в самой вершине, а Бугор чуть ближе и влево. «Один - за лосем, второй, наверняка, за соболем махнул», - подумал охотник. Прошёл ещё километр. Солнце клонилось к горизонту - пора поворачивать домой. Снова достал навигатор: Ангор — вне связи, Бугор отбивался в вершине ключа. «Всё, Ангор перевалил в соседний водораздел. Ещё немного и Бугор тоже сойдёт с приёма. Время - три, нужно тянуть домой», - пронеслось в голове. Обычно кобели работали зверя до часу ночи, а если охотник не приходил - бросали и в районе двух часов ночи возвращались к избе. Чтобы снялись раньше, требовалось подойти к полайке и обозначить кабелям своё присутствие. Мол, вот он я, вижу, молодцы, - тогда можно было ожидать, что через какое-то время бросят собакизверя и пойдут следом. Но всё это проделывал охотник на изюбрях и соболях, а как приём сработает на лосе, Лёха не знал, да и физически сегодня уже не мог прошагать ещё десять километров. За час с небольшим скатился охотник к избушке. Ночь прошла беспокойно: спал Лёха чутко, всё время прислушивался к шорохам - не пришли ли лайки?
Утром, чуть засерело, уже шагал на лыжах. Часть пути по вчерашней подмороженной лыжне пролетел как на крыльях. Потомпришлось месить целик; снег хоть и неглубокий, но путь в подъём. Тропа почти везде выбита во мху и засыпана снегом, отчего лыжи то и дело съезжаются вместе. Ходьба осложнилась ещё и тем, что на тропу вышел сначала позавчерашний след лося, а за ним и вчерашний с преследовавшими зверя собаками. Там, где процессия двигалась по тропе, идти оказалось крайне трудно: ноги в лыжах не попадали в лосиный шаг, отчего ступать по замёрзшим следам оказалось сплошным мучением. Идти лесом возможности тоже не было: справа - ключ, слева - ельник. Через три с половиной часа, с горем пополам, дошагал Лёха до истока; начало выполаживать. Среди дремучего ельника стали появляться небольшие полянки, осенние токовые места могучих быков. Тут лоси стали кормиться, следы запетляли средь кустов чернотала. Звери скусывали с каждого по нескольку веточек и шли к следующему.
Однажды Лёхе посчастливилось наблюдать как кормится лось. Крупная лосиха стояла возле ивового куста, торчавшего посредине болотинки словно опушённый одуванчик. Передние ноги расставлены как у спортивного снаряда, шея вытянута, а мордой водила по кусту, делая едва видимые точечные прикосновения. Да такие аккуратные, что даже снег с веток не опадал. Когда, почуяв человека, зверь, сломя голову, ломанулся прочь, охотник подошёл к кусту и был поражён увиденным. Вся верхушка была пострижена, причём, выборочно. Местами веточки росли словно трезубец, не дальше пары сантиметров друг от друга, а скушена была только одна. Не укладывалось в голове, как зверь, такой огромной и с неуклюжей с виду губой, столь ювелирно скусывал именно то, что им выбрано. Было очевидно, что ела лосиха не всё подряд, а именно нужные побеги.
К двенадцати вылез Лёха на водораздел. Заканчивался ельник и начинался продуваемый всеми ветрами участок. Присел в «зал ожидания» передохнуть и немного обыгать. Недалеко от этого места много лет назад во второй половине октября кипятил охотник чай и обедал в ключе; собаки лежали рядом. Расправившись с бутербродом, смотрел на прогорающий костёр, потягивая последние самые вкусные глоточки. Вдруг лайки насторожились, заводили носами и через несколько секунд умчались, как по линейке. Лёха взглянул на костёр - воздух тянуло со стороны, куда лайки убежали. Только собрал понягу и засыпал снегом костёр, как собаки заголосили. Но лаяли как-то странно глухо. Осторожно подкравшись, увидел их, ворошащими берлогу. Медведь, похоже, лежал совсем недалеко от чела, потому как периодически с рёвом кидал в собак комья земли. Чем ближе подбирался охотник, тем агрессивнее вели себя собаки. В полной готовности подошёл таёжник на десяток метров к челу сбоку. Стал выжидать удобного момента. Медведь ревел в берлоге, делая на собак выпады, но наружу не показывался. Прошло около тридцати минут - выходить зверь явно не собирался. «Скорее всего - мужик и, скорее всего, потом уйдет, раз потревожили», - сделал вывод Лёха. Пытаться выкурить в одиночку нечего было и думать. Перед челом быланебольшая площадка, за ней - поросший ольхой косогор. Чтоб появилась возможность для выстрела, следовало подняться по косогору, протиснуться по кустам и, оказавшись перед чалом, сделать через атакующих собак выстрел. «Заломить чело?», - мелькнула мысль. Но идти на берлогу одному, держа в одной руке оглоблю, а в другой ружьё - было крайне рискованно. Охотник решил, что в столь опасной ситуации не надо испытывать судьбу.
Придя с напарником через несколько дней, нашли берлогу пустой. Жилец посчитал благоразумным сменить квартиру на более безопасную. Впрочем, другого Лёха и не ожидал, потому как знал, что не облежавшийся и потревоженный медведь всегда покидает убежище.
Лоси утянули в вершину ключа и остались по левую руку. Охотник же не стал вытаптывать следы, а вышел на старую дорогу, что вела в нужном направлении. Местами огромные стланиковые лапы полностью её перегораживали, но идти было гораздо легче. Дорога вышла в вершину ручья, бежавшего в соседний водораздел. Включив навигацию, увидел, что одного кобеля отбило на два с половиной километра, и он в движении. Слава Богу, хоть живой. Прошагал ещё километр, оказался на подобии ступеньки. Остановился, сел на выворотень, достал навигацию и не успел прибор загрузиться, как послышалсялай. Сначала - одной, затем и второй собаки. Кобели лаяли в полутора километрах и рвано: то попеременно, то вдвоём. Нужды специально проверять ветер не было - он дул в лицо.
Место, где отдавали голос собаки, представляло небольшое плато прямоугольной формы длиной около трёх километров и шириной около двух. Поросла терраса мелкой берёзой вперемежку с ельниками, местами были заболоченные полянки, и всё это перемежалось островками стланиковых зарослей. С правого края плато брал начало ключ с оригинальным названием Чайник, с левого края проистекал протяжённый ключ Илистый. В Илистый Лёха не ходил, потому как это был участок всё того же соседа, а вот Чайник находился за приделами владений обоих промысловиков. В нём Лёха делал свои первые попытки охоты с собаками на медведя, и тамже шестнадцатилетним мальчишкой добыл первого лося. В самой вершине Чайника ширились заболоченные мари, берега которых заросли полосой кедрового стланика. По марям можно было пройти пешком, но не останавливаясь ни на минуты - ноги тут же начинали уходить в трясину. По-видимому, много лет назад мари эти были озёрами. Сейчас таёжникстоял на краю одной из них и размышлял как организовать дальнейший скрад. Совсем не хотелось лезть через стланики напрямую, но и ломить круг в лишний километр желания не было тоже. Решил резануть по месту, где было более-менее чисто, а там дальше определится. Наметил направление и сделал рывок в восемьсот метров. Пересёк вчерашний лосиный след: было видно, как кобели ползли по нему, задевая брюхом снег.
Лось шёл, выбирая места почище, заросли избегал. По следу охотник и решил подходить. Лай всё также был с большими паузами, во время которых Лёха замирал. Четыреста, триста, двести метров - охотник двигался лосиным следом и видел, что зверь шёл спокойно, нигде ни переходя на рысь. Кобели аккуратно, не наседая, следовали за ним, как бы провожая или, скорее, тропя. Охотник остановился и начал подготовку: переломил карабин, проверил - не попал ли в стволы снег, включил коллиматор, расстегнул куртку, открыл и засунул за ремень клапан на патронташе с нарезными патронами, проверил в кармане дополнительный пулевой боезапас для гладкого ствола. Патроны для гладкостволки Лёха всегда носил в «восьмиквартирном» патронташе в рюкзаке, не любил он таскать такой вес на брючном ремне - приходилось постоянно подтягивать штаны. В кармане держал лишь пару пулевых патронов. Пока готовился, молодёжь убежала вперёд, кобели, налаявшись за прошедшие сутки в волю, и сообразив, что хозяин уже близко - вдруг залились с новой силой. И понеслась по тайге любимая программа Лёхиной бабушки, которую за всё время существования передачи она пропустила лишь однажды, - заиграли «гармони Генадия Заволокина», загудела тайга, слились два сильных собачьих голоса в один, почти непрерывный гул. Послушал бы кто со стороны, так сказал бы: «Какие молодцы собачки, как сильно и дружно лают»! И только Лёхино ухо улавливало, с каким же трудом выдают высокие ноты его помощники! Только он слышал, какая хрипотца появилась в голосе у Бугра... Как Ангор, делая еле заметную перемолчку и собирая воедино всё оставшуюся собачью волю, выдаёт новое колено... Понимал, чувствовал всё это охотник, шёл, а спазм сдавливал горло. Но спазм не от возбуждения или от страха, а от чувства радости, от осознания, что труды его не пропали даром! Ни пять и даже не двадцать пять раз в полной темноте тащился он на морально-волевых к полайкам, тем самым развивая вязкость и уверенность в помощниках, что хозяин обязательно придёт и оценит их труд. Воспитал Лёха настоящих зверовых собак, с которыми голодным сидеть не будешь. Сбывалась сейчас его детская мечта иметь пару настоящих зверовых лаек, о которых так много читал в некогда популярном охотничьем журнале.
Впереди был берёзовый подрост, за ним небольшой участок открытого места с мысом из невысоких и редких ёлок, заканчивающийся еловым островком. Лайки сталинаседать, иохотник услышал, как зверь сорвался и побежал. Затрещали ветки об рога, словно кто-то поднял фанерное пехло для уборки снега и помчалс ним, сломя голову, через кусты. Заурчал утробно зверь. Понятно стало, что снова приличный бык. Собаки на время замолкли и снова залились. Вышел охотник на открытое место - бегают кобели вдоль ельника, какпо линейки, и лают совсем не туда, где предполагалось увидеть зверя. Ожидал Лёха лося где-то среди ёлок, как это бывает обычно, а кобели лают на совершенно открытое место, где только одна невысокая, но разлапистая ель. И больше ничего. Остановился, понять не может - где же лось? Лают собаки в пустоту, может, лежит, поэтому и не видно? Вдругбоковое зрение выхватило движение: б-а-а-а, так вот же он - в семидесяти метрах под елью на совершенно открытом месте стоит бычара, головой к охотнику. Широкая грудь наполовину скрыта еловым стволом, роскошная корона не видна из-за еловых лап. Вот уж спрятался, так спрятался. Поднял Лёха карабин, стал ждать, когда выставитсяпод выстрел могучая грудь. Кобели натоптали кругом широкие тропы, словно ребус из детского журнала по местам кормёжки зверя, и носятся с лаем по ним от охотника к лосю и обратно. Мелькнула мысль сместиться по этим тропам чуть правее, тогда можно будет целитьв грудь. Но нет, пожалуй самым верным решением сейчас будет стоять и ждать благоприятного момента. Лайки, предчувствуя близкий выстрел, начали наседать с правой стороны. Бык повернулся к ним, сделал два шага навстречу, опустил голову и затряс шикарной своей короной. Воткрасная точка коллиматора на мощной груди. Баххх!.. Даже не вздрогнул зверь, хотя в попадании охотник был абсолютно уверен. Баххх!.. Лось зашатался, начал переступать с ноги на ногу и рухнул. Кобели наседать не спешили, продолжая лаять в небольшом отдалении. Охотник перезарядил карабин; лось поднялся, встал в половину оборота, широко расставив ноги и выставив под выстрел могучую шею и затылок. Было видно, как при дыхании из пробитых лёгких выходит пар. Красная точка прицела леглав основание черепа. Баххх!.. Стоит. Перезарядил. Баххх!.. И рухнул лесной великан, будто подкошенный. Позже, при разделке выяснилось, что третья пуля прошла чуть правее позвоночника и разнесла нижнюю челюсть. Первые же две - по центру обоих лопаток на вылет, в десяти сантиметрах одна от другой.
«Парикмахеры» принялись было за стрижку, но без особого энтузиазма. Шкура была хороша, бурого цвета. Мелькнула мысль попытаться в этот раз сохранить её красу, но совесть не позволила лишить кобелей возможности «выпустить пар». Заслужили! Ангор щипнув пару раз, свернулся поодаль калачиком, прикрыл морду хвостом и только умные глаза следили за хозяином. Бугор, чуть пощипав, сталслизывать кровь, бежавшую из лосиного носа. Молодёжь же принялась за трёпку, и делала это с таким отчаяньем, будто именно они продержали таёжного исполина до прихода хозяина, и потому заслуги их в добыче никак не меньше, чем взрослых кобелей. Смотрел Лёха на живую картину и невольно улыбался: вот уж точно: «У победы много отцов, а у поражения одна мачеха». Тут донёсся какой-то еле уловимый хруст; глядь, а это Бугор принялся грызть язык. И пока охотник доставал с поняги верёвочку и, оттянув к кусту, привязал, кончик языка был съеден. Лёха улыбнулся: варёный язык он очень любил, салаты из него Ласточка делала мировые, но кончик языка в пищу никогда не употреблял. Досталось ему это поверие от отца, а отцу от охотника-якута. Считалось, что человек, съевший кончик языка, будет первым трепачом. Некогда большая диаспора в несколько многодетных семей этих, по истине первоклассных охотников, жила в окрестностях посёлка, держала оленей, занималась охотой и каюрничала в геологических экспедициях. «Зелёный змий» с течением времени вывел этих детей леса подчистую. Осталась только память о них в сердцах людей, которым довелось коротать время с ними у таёжных костров.
Закончил с разделкой Лёха уже в сумерках: сложил мясо под елью, переложил стлаником, накрыл всё шкурой, мездрой вниз, сверху водрузил голову, увенчанную могучими рогами. Натянул верёвочку над схроном, навешал на неё веточек. Постоял, полюбовался проделанной работой, отвязал собаки и пошагал в сторону дома. Знал охотник, что где-то недалеко была старая дорога, которая из вершины Чайника вела в среднее течение Илистого ключа и выходила на поляну почти правильной круглой формы, окаймлённую вековыми елями. Знал и железное правило, что коротка та дорога, по которой пришёл, но поддался искушению срезать в темноте солидный крюк. Когда вынесли лыжи на одно из замёрзших болот в вершине Чайника, понял, что и не заметил, как пересёк дорогу ту в темноте. Сейчас путь до протоптанного следа увеличился ровно вдвое, и наступила полная темнота. Делать нечего - зашуршали лыжи по замёрзшей тверди болота. Собаки что ползли сзади по лыжне, выбравшись в строгой иерархии на прочную поверхность, рассыпались по ней, как горох на столе. Кобели обнюхивали и помечали кусты, а молодёжь затеяла игру.
Прошагал охотник около двадцати минут и по расчётам должен был уже подсечь свою лыжню, но вместо этого стало заметно понижение рельефа, явно начинало угадываться русло ключа. «Неужели не в ту сторону иду?», - вслух произнёсохотник. Все признаки говорили, что плутанул бывалый таёжник в темноте. Включил работавшую на последнем вздохе батареек навигацию - больше для порядка, всё было понятно и так. Ситуация сложилась аховая: до протоптанной лыжни около трёх километров, оттуда до избы ещё десять, а силёнки на исходе... Ещё и температура опускалась явно ниже двадцати пяти. Не переживал Лёха, что идти больше десяти километров: торопиться некуда, с перекурами часа за три осилит он это расстояние. Такжене переживал и за замёрзшую сверху, словно панцирь, одежду. Опасность таилась в другом: на морозе мог отключиться налобный фонарь, вот тогда пиши пропало. В темноте, даже по протоптанной лыжне, передвигаться в тайге крайне опасно, тем более, что последняя часть пути пролегала через могучий и плотный ельник вдоль ключа, пойма сплошь промыта весенним паводком, а крупные валуны покрыты скользким мхом. Того и гляди подвернёшь ногу или глаз оставишь на какой-нибудь ветке.
Переложил охотник телефон из нагрудного кармана куртки во внутренний на кофте, поближе к телу, чтоб мороз до батареи не добрался: при отказе налобного фонаря какое-то время можно для освещения использовать телефон. Чуть поколебавшись, снял налобник, вытащил его из клипсы, что удерживала на ремешке, достал нож и на правой рукавице сделал по шву разрез. В негоопустил фонарик и обхватил голой ладонью - так появилась гарантия, что если светильник и откажет, то точно не из-за замёрзшего аккумулятора. Несколько неудобно было удерживать его и идти с выставленным вперёд кулаком, потому как фонарь был не с торцевым, а с боковым налобным креплением. Сразу вспомнил слова отца, который, зная «вязкость» своего охотника, наказывал всегда носить в рюкзаке бленду - примитивный, ничего не весящий источник света. Что собственно он и делал, пока пользовался разными туристическими фонариками из «Поднебесной», пока не обзавёлся дорогим и надёжным налобным фонарём с функцией блокировки от случайного включения.
Бленда - изобретение простое, общедоступное и лёгкое, но в эпоху модных гаджетов морально устаревшее. Кто и когда придумал неизвестно. Лёхин отец увидел её много лет назад у якутов: металлическая банка из-под компота с отверстием в боку и парафиновой свечой внутри. Сверху - ручка из проволоки. Стенкабанки одновременно служила и отражателем, и защитой от ветра. Свет бленда излучала ровный и вполне достаточный, чтоб в темноте безопасно вернуться домой. 
Вдохнул охотник полной грудью всю свежесть ночного морозного воздуха, развернулся на сто восемьдесят градусов и покатился по протоптанной лыжне обратно. Одним рывком прошёл около четырёх километров и на последнем своём привале сделал остановку. Собаки по протоптанной и успевшей схватиться лыжне бежали бодро, а вот охотник начинал ощущать усталость. Всё короче становились шаги, лыжня хоть и шла под гору, обеспечивая хороший накат подшитым лошадиным мехом лыжам, но откуда взять силы? В такие трудные минуты, когда шагал Лёха лишь на морально-волевых, напевал он про себя слова из песни одного уважаемого им артиста. Знал, что не в такой последовательности идут строчки, но так он её запомнил, услышав в первый раз:
Мы рубим ступени. Ни шагу назад!
И от напряженья колени дрожат,
И сердце готово к вершине бежать из груди.
Надеемся только на крепость рук,
На руки друга и вбитый крюк,
И молимся, чтобы страховка не подвела.
Когда же становилось совсем туго, для подмоги использовал отрывок из детской сказки в стихах:
А посуда вперёд и вперёд,
По полям, по болотам идёт.
И чайник шепнул утюгу:
«Я дальше идти не могу».
И заплакали блюдца:
«Не лучше ль вернуться?»
Под «Федорино горе» и ввалился Лёха в ещё хранящую тепло избушку, зачерпнул ковш воды из ведра на полу и выпил его одним залпом. Снял понягу, повесил оттаивать карабин, унёс за баню и завёл электростанцию. Сразу изба, сени, дровяник наполнились светом, отчего приятно и тепло сделалось на душе. Прицепил и накормил собак, поставил на зарядку ошейники, затопил баню. Включил колонку - заиграла музыка, поплыла по тайге мелодия. Одну и ту же флэшку для колонки возил Лёха с собой не первый год, порядок песен знал наизусть. Что пора бы обновить репертуар вспоминал только включая колонку. С грустью посмотрел на прибитый вокруг окна наличник, привезённый когда-то из старой избы, на котором лет двадцать назад записал шариковой ручкой частоты радиостанций Маяк и Радио России: сколько же таёжных бродяг, с переходом этих, почитаемых ими радиостанций в цифровой диапазон вещания, враз стали отрезанными от мира. Каждый вечер слушал таёжный люд радио, записывая на бумажках время следующих сеансов любимых передач. Свидетельством тому валялись везде под нарами кучи севших батареек и аккумуляторов от радиоприёмников. Ближайшее дерево, а то и само зимовьеопутывались импровизированными антеннами из проволоки для более уверенногоприёма сигнала. Каких только видов антенн не встречал за многие годы охоты Лёха по таёжным углам: из пивных банок или вырубленных из куска алюминия треугольников, «высокотехнологичные» устройства, собранные из кучи радиодеталей и проводов…Как-то удалось увидеть дажекомплект радио с антенной от автомобиля «Москвич». Сидит таёжниквечером в далёкой избушке у керосиновой лампы, обдирает соболя, чинит ичиги или ещё что-то мастерит, а приёмник уютно бормочет со стола... А если повезёт, то и песенку какую в глушь таёжную донесёт. И шла эта песенка по душе мужика, словно божок босиком. Сейчас и песенки доступны, слушай - не хочу, да не семенит по душе от них тот божок. Не создают они прежней атмосферы, как когда-то живые голоса радиоведущих, задушевные музыка и песни, вперемешку с мировыми и местными новостями.
Когда хозяйственные дела были выполнены, одежда развешена, а чайник вскипячён - завалился Лёха на нары. До чего же прекрасно это чувство, когда разденешься, растянешься на них, ощутишь усталость и расслабление в каждом мускуле, когда не нужно уже никуда идти, переставлять ноги, выдавливая из себя остатки сил, словно зубную пасту из пустого тюбика. Вот и сейчас лежал охотник поверх застеленной кровати, смотрел в потолок, перевёл взгляд на ноги и заметил: ступни едва уловимо вздрагивают в такт недавним шагам. Пытался почувствовать или как-то проконтролировать эти импульсы, но так и не смог: ноги продолжали выполнять заданную программу независимо от хозяина. Пролежав так какое-то время, Лёха поднялся, выпил кружку тёплой воды и подкинул дров в топку бани. Есть совсем не хотелось, тёплая вода и то с трудом приживалась в натруженном организме. Тело остывало и начинало каменеть, мускулы наливались свинцовой тяжестью, движения вызывали боль везде. Усилием воли заставил себя встать, одел тапочки, взял полотенце, фонарик и направился в баню. 
Потянул на себя дверь - в лицо ударил горячий воздух. Поставил фонарик в угол, налил полный таз горячей воды, добавил ковш холодной. Поставил таз на полок, залез и опустил в него ноги. Не передать словами чувство, что испытал Лёха в тот момент: ноги расслабились и, будто благодаря хозяина, разнесли приятную истому по всему телу. Плеснул кипятка на каменку - баня вмигвзбодрилась, камни зашипели, зашкворчали, каксало на сковороде. В тело впиявилисьтысячи маленьких игл, кожа покрылась мурашками и всё, уставшее в нём, сжалось в комок. Сидел так Лёха на полке, ноги в тазу, пока не прогрелись все косточки, пока не отступило мышечное напряжение. Только после этого растянулся на полке, положив голову на «подушку». Прогревшись и разомлев, наскоро помылся, распахнул дверь: свежесть морозного воздуха ударила в лицо с такой силой, что еле удержался на ногах. Словно пьяный, прошёл, держась за стену, несколько шагов до двери в избушку, выпил ковш воды и рухнул на нары...
Проснулся Лёха от холода и в темноте: заряженная сухими дровами печь давно прогорела, электростанция, выработав топливо, заглохла, а сам он лежал поверх постели в одном полотенце...
Затопил печь, часы показывали начало седьмого. Начинался новый день...
Лучшие комментарии по рейтингу
