Савелий и Мироныч
В ноябре сумерки сбегаются рано. Осветит солнце густой желтый камыш на болоте, крыши домов, тянущиеся нестройными рядами до самого завода, уставшие лучи скользнут розовыми бликами по стеклам цехов и скроются в сосновом пролеске. Тьма упадет на поселок Козлячий, а от речки Гнездки потянет прохолодью.
Савелий спешит управиться по хозяйству. Не то, что дел невпроворот, но каждая мелочь требует особого догляда.
Но вот в калитку постучали, пришел Мироныч, давнишний приятель, такой же, как Савелий заядлый и страстный охотник.
–Был у Гришки Рябого, обещал свезти на мельницу, да где-то черти носят, а я смотрю, ты занят?
–Проходи, проходи, – спохватывается Савелий, хотя знает, ни к какому Гришке Мироныч не заходил, в сумерках не видно осклабившейся улыбки на его лице.
–Бычка-то хорошо упрятал? Слышал, на Чернянском болоте волки появились. Выводок. У бабки Агапчихи козу задрали. Сколько лет не было… а-а? У Киеве один прахфессор борется за то, что б занесли волка в Красную книгу, не то, говорит, вымрут. Расплодились, как видишь. Агапчиха по интернету письмо отправила прахфессору, мол, ждем на поминки по убиенной козе.
Ершист на слово друг Савелия, за словом в карман не полезет, любому в глаза правду-матку выскажет. Бывает и Савелий схлестнется с Миронычем в споре, выскажет все что думает, и повздорят, и не желают друг друга видеть. Но проходят дни и непременно кто-то к кому-то идет.
Первым, обычно, приходит Мироныч, запускает пятерню в карман широких штанин, вскидывает вверх руку, словно древком флага, с едва заметной в ладони бутылочкой водки, именуемой в народе «мерзавчик», громко бухает донышком по столу, как бы извиняясь перед хозяином за нанесенные ранее обиды. Савелий обид не помнит, да и какие обиды! Ну, ляпнул сгоряча, что с того – язык без костей, не убудет.
Давно поджидал он старого приятеля, выпить по чарке, вспомнить, как ухарски охотились на утиных озерах, как тропили кабанов, как однажды двое суток преследовали раненого лося. Пережитое, прочувствованное в обнимку с ружьем не забывается, постоянно зовет, напоминает о себе. Как фимиам на душу эти воспоминания, осчастливят, дадут добрый заряд энергии. А то, как до неистовства следили друг за другом – кто кого «перестреляет» – об этом молчок, к чему завистливым краснобаям пищу для разговоров давать.
Савелий достает и ставит в центр стола такой же «мерзавчик». Улыбка расплывается на круглом лице Мироныча, он потирает от удовольствия руки.
–У тебя что, и рюмок уже нет? От дает, стоит антракт небольшой сделать, как в доме полная разруха…
–Щас, щас… – торопливо бросает Савелий, доставая что-то из холодильника.
Савелий небольшого росточка, лыс, часто отпускает бородку клинышком, но проходит месяц, два и Савелий ее сбривает. У Савелия кривые, как полудуги, ноги – результат травм от увлечения мотоциклетным спортом, былой славы гонщика, и теперь при ходьбе, при каждом шаге, он будто приседает.
Мироныч выглядит моложе своих лет. На его круглом лице нет ни одной морщинки. Он всегда в центре внимания охотников с Козлячего, часто шутит, спорит, приводя убедительные аргументы, и, несмотря на отрицательную реакцию в спорах со стороны своих нестомчивых собеседников, быстро находит факты, дабы восстановить нарушившийся баланс.
Первая рюмка для разминки. Так себе. Несколько слов о политике: кто займет президентское кресло, почему не едет депутат из области, за кого проголосовали, обещавший разобраться с подтоплением Козлячего? Вторая – ближе к реальной жизни: на сколько гривен добавили пенсию, уродилась ли картошка и сколько надо оставить себе, детям, а сколько продать. У обоих сыновья женаты, живут отдельно в новом микрорайоне города и оба безразличны к охотничьей страсти отцов.
И только потом – о более желанном. «Ну, с полем!» – говорит Мироныч, выпив, аккуратно опускает лафитник, берет ломоть белого, испеченного в печи хлеба, шумно занюхивает, кладет на стол. Хлеб пахнет поджаристой корочкой, вкусно пахнет и несет от печи. Разговор переходит во вторую фазу. И уж тут начинается. Напрочь забывает Мироныч про время, говорит без умолку, не давая вставить слово Савелию.
–Ты Ваню Голопузенко помнишь? Четыре года назад купил он вертикалку, и год мажет, второй мажет, третий… а ведь неплохо стрелял, да? – спрашивает Мироныч у Савелия, но не ждет ответа: – А тут встречаю его в центре, а он пьяный на муляку. «Ваня, ты на охоте был?» Он говорит: «Був», еле-еле, два слова связать не может. – «Ну и как охота?» – «Та як, – говорит, – воны лэтят, я «бах», а воны як грушы падают, я «бах», а воны як грушы падают…»
Мироныч громко смеется, вот уже смеются оба. Есть почин.
–Что касается волка, это как весы с двумя чашами. Одна перетянет – жди беды. Равновесие надо держать. Иными словами – регулировать численность волка.
Мироныч отодвигает рюмку, на его лице появляется сосредоточенность. Какая-то мысль проносится в голове Савелия, вызывая едва заметную усмешку, знает – начнет свой рассказ Мироныч с Камчатки, где во времена Союза несколько лет по договору работал в оленеводческом совхозе.
– На Камчатке у оленеводов волк всегда считался вредным хищником. Там особый случай, понятно. Истребляли серого и все дела, не просто так - на государственном уровне! Стая волков в двадцать-сорок штук для оленьего табуна не так страшно. Ну, порвут голов до десяти, не больше, стадо успевают отогнать с лайками, их так и называют оленегонки, коряки-оленеводы… от люди, я те скажу, ребенку восемь лет, а он чаут на оленя набрасывает как заправский ковбой.
–А у меня случай был… – неймется заговорить Савелию.
–Да погоди ты, не встревай, пока мужик не кончил… – сердится Мироныч, чувствуется, что он еще не вошел в раж, не насладился и долей воспоминаний тех лет, и кажется, далеко еще до споров, о которых и Савелий и Мироныч хорошо помнят. Помнят, как однажды после охоты, сели в летней кухне Савелия, добавили «на кровях», и вдруг зашел разговор о том, у кого рука тверже, а глаз зорче.
–Да ты… да ты в курицу с двадцати метров не попадешь… – петушился подвыпивший Савелий.
–Я-я?.. я не попаду!?
–Не попадешь, гарантию даю сто процентов.
Выскочили оба во двор, Мироныч с ружьем, видит стоящее у стены сарая ведро, наполовину наполненное зерном, схватил его, ручейком зерно на землю просыпал: «цыпа-цыпа-цыпа!». Сбежались куры, клюют зерно, а Мироныч уже на огневой позиции. Савелий и рта не успел открыть, как грохнул выстрел. Огромный белый клубок из перьев, взлохмаченных куриных тушек поднялся от земли. Прибежала к оторопевшему Савелию теща Анна Тарасовна:
–Ироды царя небесного! Шож вы наробылы!?
С несокрушимым видом помогал Мироныч стаскивать и подсчитывать отстрелянную «дичь». Оказалось, ни много ни мало, семнадцать кур.
–Попал, попал, туды твою мать… – бубнил себе под нос одну и ту же фразу отрезвевший Савелий.
– Савелий, ты слушай! – спокойным тоном охлаждает нетерпеливость приятеля Мироныч. – Значит так, сообщают, появились волки… Вылет на вертолете. Директор мой летал один, в руках обычное ружье двенадцатого калибра, патроны с картечью.
Мироныч на секунду задумывается, теряя нить разговора, и этой паузы достаточно Савелию.
–Пуля – дура, картечь да…
Здесь бы надо пояснить, почему Савелий с гонором относится к пулям. Впросак попал он однажды на лосиной охоте. Охота в тот день не удалась. Вечером за ужином, Савелий все не отводил глаз от карабина Зауэр под патрон 8х68, принадлежавший заезжему столичному охотнику. Несколько раз тот летал в Африку, охотился на львов, буйволов. Мужики про тамошнюю охоту хотят послушать, а тут Савелий: «дай, да дай стрельнуть».
–Ну, стрельни, – разрешил «африканец».
Савелий выбрал мишень, глянул в оптический прицел, нажал на спуск, ухнуло, и … смотрят все, нет Савелия, переполошились. А когда нашли его в канаве, и все улеглось, совет дали: «Ты, дядя, в другой раз шапку по себе меряй».
–Д-а-а?.. – расплывается в счастливой улыбке Савелий, торопливо разливает остатки из «мерзавчика», при этом пытается удержать за собой лидерство в разговоре, но Мироныч шумно нюхает хлеб, берет колечко соленого огурца, целиком запихивает в рот, не закончив жевать, продолжает:
– Однажды директор предложил проехать по оленеводческим бригадам, а заодно и поохотиться на волков. Дело было в марте.
Мироныч умолк, взял в руку лафитник, смотрит на узкие грани стекла, и будто на крохотном мониторе видит себя в меховой кухлянке, молодым, крепким парнем.
Вот преследуют они на «буранах» волчью стаю, остановились, короткая передышка, перебросились парой слов, и снова сели на «бураны». Путь пролегает дальше, вдоль берега реки. Волчьи следы разделились. Переярки ушли в сторону сопок. Пара матерых с прибылыми направились к озеру, но спокоен вожак стаи за своих последышей, крепко усвоили те переданные уроки, не одному оленю уже пустили кровь. Подъехали к озеру. Сумерки сгустились, звезды высыпали на небе, луна серебрит набухшую слюдяную корку, тронула верхушки кедровника, звезды мерцают так низко, протяни руку – достанешь. «Что делать будем, Мирон? – директор зовет его Мироном. – Объезжать – далеко, попробуем через озеро…» Не доехав до берега, заглох один «буран», потом другой, светятся фары в водяной каше, нарты всплыли, ноги в унтах, что босиком в снежном месиве. Директор нарты раскрыл, топор, веревку в руки, велел то же самое делать Миронычу и поспешать за ним. На берегу, в кедровнике срубил он деревину, толщиной в ладонь, заострил один конец, потом срубил другую, покороче, потоньше, крепко обвязал накрест веревкой – коловорот получился. Привязал к нему веревку, коловорот воткнул острым концом под корень кедровника: «Иди, Мирон, привязывай веревку к «бурану». Как затянул морским узлом веревку, как натянул директор с помощью коловорота веревку как струну, Мироныч уж не помнит, помнит, как чудом завелся «буран», как по взмаху рукой и хриплому «давай!», газанул он, и заворошилась снежная купель, подался снегоход на полметра: «Получилось!»
Слушает Савелий, нравится ему рассказ Мироныча, но в душе кошки скребутся, опять он в роли студента, складно говорит Мироныч, но надо и меру знать…
– И сколько по времени так нудохались? – хочет он хоть как то укоротить приятеля.
–Сколько? Всю ночь. Вытащили «бураны», костер разожгли, обсушились, попили чай. Жить стало веселее. Рассвело, смотрим, «бураны», как две ледяные глыбы. Молоток в руки, давай обивать. Снегоходы завелись без проблем. Опять едем. Что-то я засиделся, – вдруг спохватывается Мироныч.
–Не время еще, – умоляюще просит Савелий, осторожно поднимая рюмку, налитую с верхом, – и потом ты про ножи…
Выпивают. Мироныч опустил голову, также втягивает носом запах хлеба.
–А теперь про ножи, – говорит Мироныч. Савелий уже смирился, готов не перебивать. – Я был на восточном побережье, а на западном есть село Паренька. Цех работает по производству ножей для охотников, оленеводов. Мастера очень славятся своей работой. Коряк-охотник постоянно держит в руках нож и затачивает двумя гальками, ножи как бритва, кости рубят, вмятин не остается. Да ты видел мой, пареньский, подарок друга- коряка.
–Кабана разделать без топора пара пустяков...
–Запросто! – вырывается из груди Мироныча.
–Как моего кабанчика, да?.. – вставляет Савелий. Такого коварного подвоха Мироныч не ждет. Лицо его становится пунцовым, он вскакивает со стула: « Сколько можно, Савелий, сколько можно? Побойся Бога!», хватает куртку на синтапоне: «Ноги моей здесь больше не будет!» – хлопает дверью.
История с кабаном давняя. Как-то после заячьей охоты «отбился» Савелий от коллектива, прошел гусиную лягу, спустился в урочище, заросшее с одного края чапыгой. В лицо дохнуло резким свиным запахом, смекнул: по тропе кабаны идут. Затаился, ружье – наизготовку. Пропустил впереди идущую свинью, опорожнил стволы, заряженные картечью. Увидел, как пробежав несколько метров, подсвинок упал. Примостил Савелий ружье у сутунка, рюкзак снял, а ножа-то нет, знать, и на иного охотника проруха бывает: «Может, оно и к лучшему». Когда вернулся, на месте обнаружил от кабана то, что досталось воронью. «Свои, ясное дело... Мироныч один тропу знает…» – сделал вывод Савелий. Поздним вечером пришел к Миронычу:
–Вы с моим подсвинком разобрались?
– С каким подсвинком?.. – не может взять в толк Мироныч.
–Да ладно, пошутили, так и скажи, мне легче станет…
Занозой засел тот случай в пальце Савелия.
Идет по Козлячему Мироныч, ветер задувает, метет жухлые листья. И видится ему Охотское море. В бухте Наталии пришвартованные океанские лайнеры, рыбацкие сейнера. Отовсюду доносится шум лебедок, людские крики, рев оленей, урчащий рык вездеходов, собачий лай, гудки, голоса из динамиков. Директор, постаревший, осунувшийся, с обвислыми сосульками на усах жмет ему крепко руку, что-то пытается сказать…
Остановился Мироныч, расстегнул пуговицу синтапоновой куртки: «Эх …»
А в это время Савелий выходит во двор. Хлещут, раскачиваясь от ветра в саду деревья, взглянул на небо – слабо мерцают редкие звезды, бежит по небу, будто извиваясь, круглая луна. Присмотрелся – на месте луна: черные, лохматые тучи, гонимые ветром, наделяют обманом зрение. «Черт меня дернул ляпнуть про кабана, – злится на себя Савелий, – «ноги его здесь не будет», ладно уж, слыхали». Он еще что-то бормочет, потом заходит в дом, громко хлопая тяжелой дверью.
Пройдут несколько дней (наступит новый 2022 год), и уже Савелий засобирается в гости к Миронычу. И все повторится: примирение, задушевные разговоры о былых охотах, планы на предстоящие, споры. Не исключено, что очередная встреча старых охотников вновь завершится недолгим разрывом. А узнав об этом, кто-то в поселке непременно скажет: «Два сапога – пара».
Лучшие комментарии по рейтингу
Не мне конечно учить Виктора Васильевича
Начало рассказа.
В ноябре сумерки сбегаются рано . Только успеет солнце осветить крыши домов и прибрежный камыш. Как тьма сразу падает на посёлок Козлячий , и от реки Гнездки несёт сыростью и прохладой.......
Льву Толстому платили за лист , и он одно предложение мог растянуть на страницу.
Здесь то вступление не растянуто, нормально ))
