Зона отчуждения. Часть 2
Наконец открыли охоту на копытных. Первый инструктаж проводили во дворе базы, загроможденном машинами. Гоголем прохаживался перед шеренгой приезжих охотников Бабарыко:
– С номеров никто не уходит, пока не будет дана команда, все слышали?
– Семеныч, не тяни за кишки, вели егерям стременную чарку подать! – выкрикнул солидный мужик, с большим животом.
– Виктор Эммануилович, забыл, как в прошлом году выносили тебя пьяного из болота? Смотри! Отправлю к теще, она тебе и стременную чарку поднесет, и … – Бабарыко сказал непристойность, мужики заржали. – Расписываетесь живо в журнале, время – деньги ...
Первые загоны нагнали грусть на охотников. Нервничал директор, хмурился Тимоха, предложивший начать с болота. С утра подморозило, трещал лед под ногами. Вилор, продираясь через заросли чапыги, набрал в сапоги воды, но успел переобуться и догнать загонщиков. К полудню добыли кабана-сеголетка, зверь выскочил на Виктора Эммануиловича, тот не сплоховал, разрядив свой карабин. Все собрались у кабана, поздравляли счастливого охотника с полем. Тот отвинтил фляжку с виски, передал по кругу, а сам, нахохлившийся будто ворон, довольный и счастливый, двигал большим носом, посматривая то на свою фляжку, гуляющую по кругу, то на лежащего кабана.
Вновь развезли стрелков по номерам, дали команду загонщикам, начали прочесывание лесного массива. Вновь заухали выстрелы. Крупный секач торпедой пронесся вдоль линии стрелков на правом фланге, выбрасывая копытами комья земли, скрылся в зарослях. Вернулся Тимоха, озадачив – обнаружил следы крови. Решили не торопиться, пусть заляжет, а уж потом добирать. Распаковали рюкзаки, объемистые баулы со снедью, выпивкой. После перекуса большинству уже было не до раненного секача, каждый предлагал Бабарыко свой план. Решили оставить двоих егерей, «если кабан будет добран, они дадут знать», а остальным – ехать на базу, куда Урванцев повез разделывать тушу.
УАЗик оставили на границе молодого и старого леса. Тимоха шел впереди шмыгающей походкой, не мешкая и не задерживаясь, почти не всматриваясь в свинячий след: каким-то образом он определял движение животного, сокращая расстояние. Следы потянули в заросли молодого загустившегося сосняка, а потом повели в обратную сторону. Пятна крови попадались все реже. Обнаружили единственную лежку, с бледными пятнами крови на снегу. Кабан, видно, был хорошо упитанным, рана оказалась легкой.
Сумерки сгущались, Вилор не поверил Тимохе, что прошли они километров пятнадцать и уже давно находятся на территории зоны. Он еще шел по гребню прогонистого бугра, откуда было хорошо видно, как Тимоха поднял ружье, прицелился, после выстрела опустил ружье, не двигаясь с места. Вилор кубарем скатился с крутоярья, забыв про усталость. Тимоха по-прежнему стоял на том же месте.
– Кабан?! – спросил он у Тимохи.
– Косули набежали, лежит под той сосной. Я вот че думаю, паря. Где нам лучше заночевать? Возвращаться к машине нет смысла. Связи нет, где мы, Бабарыко не знает, да ему уже не до нас…
–Есть выпить? – спросил Тимоха, когда козу разделали и в спешке утолкли мясо по рюкзакам.
Вилор отстегнул от ремня фляжку в кожаном чехле, протянул напарнику, достал бутерброды. После коньяка Вилор ощутил в теле приятное жжение. Усталости как не бывало. Опустившая над лесом ночь, пылающий костер настраивали на романтичный лад, хотелось говорить о чем-то возвышенном.
– Ты знаешь, Тимофей, места эти издавна славились охотой у киевских князей. Я читал, что князь Ростислав часто охотился под Чернобылем. Может, так же, как мы с тобой, коротал ночь со своей дружиной. А в устье Припяти пращуры наши одержали первую победу над монголами. Кайдану, воеводе Батыя, надрали задницу… тот за данью ехал. Во как! Представляешь?!
Тимоха молчал, потом взял в руки лямки рюкзака, приподнял, прикинув на вес:
– Давай еще по глотку и в дорогу, с мясом идти – не с пустыми рюкзаками.
До заброшенной деревни добрались ближе к полночи. В избе шибануло в нос затхлостью. Но уцелела русская печь, что прибавило обоим настроения. Колодье, найденное в сарае и выложенное Тимохой в центре зольника, горело исправно, освещая избу; тепла, правда, не прибывало. Тимоха поставил в печь чугунок с мясом – готовил его по рецепту полещуков. Допили остатки коньяка, закусив сочным тушеным мясом, стало совсем тепло, тело разомлело.
– Давай, паря, спать, Бабарыко с утра здесь будет, я его знаю, – сказал Тимоха, располагаясь на топчане, уступив панцирную кровать Вилору.
Ночь давно опустилась над лесом. Спят, серебрясь макушками, деревья, серебрятся звезды на небе. Зависла луна над избой, высветила подворье, остатки городьбы, створку ворот, покачивающуюся со скрипом на согнутом ржавом штыре, выкованном когда-то местным кузнецом, на стропиле развороченной крыши сарая цепко держится клок почерневшей соломы. Луна заглянула в окошко, серебряным светом, осветила лицо Тимохи, ружья, стоящие в углу, остатки недоеденной косулятины в чугунке, от лунного света упала изогнутым крестом тень от рамы. У окна посапывает Вилор. Долга зимняя ночь, но летит время. Побледнел на стене, будто высох лунный свет, исчезла тень от рамы, утро – на пороге. Сквозь сон Вилор услышал ругань:
– Ты че, Семеныч, белены объелся, – шепелявил Тимоха на приглушенные крики Бабарыко, – спрашивай у малахольного Вилора.
«Примчался в такую рань, что бы это значило?.. И этот Тема-Чингачгук – одного поля ягода», – подумал Вилор, вставая с кровати, – он знал причину разговора. Шум в другой комнате затих. Вскоре, молча, собрались, погрузили рюкзаки с мясом в джип, Бабарыко отвез их к брошенному в лесу УАЗу.
Прошло три дня. Бабарыко сидел в кабинете с невеселыми мыслями, тупо уставившись на экран телевизора, щелкал пультом. «Лосей, пришедших из зоны и обосновавшихся в чапыжнике у болота кто-то спугнул, а может и отстреляли, следов, кроме протекторов от «Нивы» нет, а я пообещал охоту… Кто? – спрашивал он себя, и не находил ответа, продолжая рассуждать: – Тимохи в пятницу не было, отпросился резать кабанчика. Вилентьев ездил на кордон с экологами, говорил, вернулись трактом, как проверишь? Может, Урванцев что-то не договаривает».
Разговор с Урванцевым произошел ближе к вечеру.
– Послушай, Миша? – начал Бабарыко спокойным, доверительным тоном. – Домовой завелся в наших угодьях, беспредельничает… а мы денежку теряем, где наша оперативная работа? Может, знаешь, Миша, кто?
– Кто?! Дед пихто… Семеныч, раньше у нас подобное случалось? Нет. А когда все началось?.. – Урванцев не закончил свои рассуждения. У Бабарыко зазвонил мобильник.
– Да, товарищ генерал, – изменился тот в лице, – ты иди, Миша, – махнул он Урванцеву рукой, мол, не до тебя сейчас.
– Что получается, майор, кабаны, лоси по городу разгуливают, браконьеры в лошадей Пржевальского стреляют, а чем занимаются наши доблестные егеря?! – в трубке слышался волевой низкий голос с акцентом, похожим на грузинский. – Не пора ли, Сема, тряхнуть стариной, или на съедение волкам отдавать?.. Кто у нас главный санитар леса? Что скажешь, дорогой?
– С Ковальчуком надо договариваться, Сергей Игнатьич, мзду повысил, дело, конечно, не в деньгах…
– Ну, так договорись, о чем речь, жду звонка.
На выходные Вилор ездил в город. «Поезжай, чего там, управимся сами», – неожиданно предложил директор. В поселок вернулся в понедельник утром. Выйдя из автобуса, перешел на другую сторону по разбитому, выщербленному асфальту, таща за спиной тяжелый рюкзак с продуктами. У кирпичной остановки, расписанной граффити, переминая ногами, стоял сосед сухонький, маленького росточка, с бидоном молока. Старик поджидал молоковозку. Поздоровались. В это время позвонил Бабарыко и сообщил о пропаже Тимохи.
– На связь не выходит, будь у себя, я заеду.
Подъехал он через полчаса и был подавленным:
– В зону пошел, не нравится мне все это, – Бабарыко умолк, о чем-то задумался.
– Как охота прошла? – поинтересовался Вилор.
– Какая охота?.. – обозлился директор.
Вилор промолчал, хотя подумал, что исчезновение Тимохи каким-то образом связано с прошедшей охотой: Бабарыко принимал своих друзей из МВД.
– Едем, Урванцева захватим по дороге. Ковальчук обещал с пропусками не медлить раз такое дело.
С пропусками вышла неувязка, пришлось ждать около часа. Бабарыко куда-то бегал, с кем-то ругался, наконец, вопрос решили. Погода окончательно испортилась, с утра накрапывающий дождь перемежался со снегом, под ногами хлюпало, от прикосновений, голые ветки, хвоя обильно осыпали изморосью, все изрядно вымокли. Подул северный ветер, скрипели сухостоины, издавая тошнотворные звуки. Дело шло к вечеру, но намеков на Тимохины следы не было и в помине. Бабарыко привез местного охотника, который работал на станции и хорошо знал лосиные тропы не только вблизи урочища. Со слов директора, Тимоха мог попасть в яму, замаскированную браконьерами на одной из лосинных троп. Вилор в это слабо верил, однако уверенность Бабарыко оставалась, чуть ли не последней надеждой.
Оба шли впереди, освещая тропу фонариками, темень уже опустилась в низину леса. Вдруг Бабарыко крикнул, чтобы все стояли на месте, луч фонаря блуждал по мокрому кустарнику, стволам деревьев, скользнул вниз:
– Ну, что там? – спросил он мужика, тот склонился над черной дырой.
– Здесь!
Все с облегчением вздохнули, с опаской подходя к яме, искусно замаскированной ветками. Тимоху с трудом вытащили, он бредил, на одежде темнели пятна крови. Урванцев срубил две тесины, на них натянули куртки, получилось подобие носилок. Тимоха пришел в себя, заговорил про настороженный карабин…
– Хватит сопли жевать, карабин какой-то… – матерился Бабарыко, – несите в машину.
Передавая деньги местному спасателю, Бабарыко выругался, потом добавил: – Двадцать первый век на дворе, а вы зверью ямы роете, как пещерные люди.
Мужичонка оказался не робкого десятка:
– Нечего шляться где не надо, есть у вас своя территория, там и командуйте.
Тимоху отвезли в больницу. Хирург, сделавший операцию, воздержался от утешительных прогнозов, сказав лишь: «жить будет».
После больницы в Тимохе произошел надлом. Это раньше был он с Бабарыко « не разлей вода», теперь же при людях мог оборвать, с чем-то не соглашаясь, нагрубить. Не терпящий подобных выходок от подчиненных, Бабарыко делал вид, что не замечает.
