Презент (продолжение)
В болотистом ельнике осень совсем иная, чем у нас на юру. Стройные и высокие березы светились своей листвой и стволами среди еловой темени, дрожали испуганно и обреченно. Тонкие длинные липы не выдерживали своей тяжести, падали макушкой вниз, образуя множество арок и заставляя идущего лесом пригибаться или перелезать через них. В орешнике жесткая осока оплетала ноги, мешая идти, а в черном ельнике на буром колючем ковре краснели загадочными существами мухоморы. На полянах, под осинами листья были рассыпаны как плоские недозрелые лимоны.
- Вона... - мотнул головой в кроны деревьев со счастливой улыбкой Хваленок. - Красота природы...
Небо стало затягиваться тучами, и, найдя в них щель, свет солнца бил в гущу леса, и тогда глаза разбегались от калейдоскопической пестроты осенних красок.
Чара и маленький желтый хваленков карело-финн Чуня бежали по краям просеки, оставаясь все время на виду. Чуня мелькал в кустах бересклета лисичкой, а Чара легко трусила серым волком. Друг к другу они не выказывали ни вражды, ни симпатии.
У сумеречного лесного ручья с топкими кое-где берегами мы свернули и пошли вниз по течению. Вода его была прозрачна, но над черным от гниющих листьев дном она тоже казалась черной. Пахло пряным. Наверное, я и не обратил бы внимания на этот запах, не смени его неожиданно другой, ассоциирующийся с запахом от клеток передвижного зооцирка. На болотистой поляне, среди ив ручей терял определенное русло. Там во множестве росли кусты смородины и так сильно пахли, когда случалось их задевать, что перебивали запах свиной мочи. Здесь мы и набрели на первые следы кабанов. Это были порои - взрытая их усердными рылами черная земля: полутора-трехметровые в поперечнике кратеры. Их заполнила вода потерявшегося в кочках ручья. Это были и буквально следы копыт молодых поросят, похожие на тюльпаны, и следы взрослых свиней - с мою ладонь, со стрелочками маленьких пальцев по краям отпечатков. Увидев один такой оттиск, я вообразил величину зверя, оставившего его, и где-то в глубине сознания возникло ни разу до сих пор не произнесенное слово: "вепрь".
- Трехлетка... Эта... Свинья, - так обыденно произнес Хваленок, разглядывая тот же след, что я с уважением посмотрел на него, и у меня даже не возникло сомнения в справедливости его слов.
- Не секач? - недоверчиво поинтересовался Барсик.
- Не... - по-прежнему простодушно ответил Хваленок, и принялся с максимально доступным красноречием объяснять про различия в длине внешнего и внутреннего пальцев копыта у разных полов.
Кабаны, видимо, купались здесь прямо в разрытых ими кратерах - так выглажены были края некоторых из них, и вода густая, как кофейная гуща, тускло поблескивала.
- А во... секач. Во... секач,- показывал пальцами в следы Хваленок. - Значит... Эта... В стаде уже...
Барсик, впервые в жизни видевший следы кабанов, внимательно посмотрел на них и серьезно закивал головой, одобряя выводы нашего следопыта.
- А-а-а, черт! - брат наступил в "колбаску", похожую на корень купены, и аромат свиного навоза вырвался, как вредный джин из бутылки, завис и заблагоухал над поляной, пахшей до того момента не так вызывающе.
Хваленок смачно втянул ноздрями воздух, крякнул и бодро заключил:
- Они... Эта... Тута...
Мы невольно оглянулись по сторонам, а он продолжал, принимая Чуню на поводок:
- Рядом... Тута... Километра три...
Взял Чару и Сашка.
Небо понемногу затянулось. Нежные травы нехотя распластались, помятые морозом. Лист под ногой перестал хрустеть, лип к сапогу, и веточки под ногой ломались мягко, с глухим застенчивым скрипом.
Прошли мы едва ли больше двух километров, как Хваленок распорядился встать Барсику и мне на просеке, рассекающей густой низкорослый ельничек, а брата с Сашкой повел осинником дальше. Начало накрапывать, и показалось, что уже не утро, а вечер. Непривычный мрачный лес быстро спелся с пасмурным небом. Они были давно знакомы, а я чувствовал себя незваным гостем у них дома. Поежившись, я зарядил ружье и, скользнув взглядом по Барсику, уставился в мглистую глубину просеки. Почему-то подумалось о Тургеневе. Интересно, знал ли он осеннюю и зимнюю охоту? А если знал, то почему о них нет ни слова в его солнечно-теплых рассказах? Недавно мне подарили претолстенный том "Записок охотника" издания 1949 года с рисунками Петра Соколова. Едва я взглянул на акварели, на описательную прорисованность деталей быта, как теплое, сладкое чувство наполнило душу. Никаких иных, с нарочитой драматизированностью иллюстраций я и не желал бы видеть. Где-то я читал, что Петр Петрович работал над "Записками..." без малого тридцать лет, и книга всегда и везде была при нем. Меня в рисунках смущало только одно. Не знаю, сам ли художник ретушировал свои акварели, прорисовывая пером глаза и черты лиц героев, или так было сделано позже, при их публикации, но выглядит это в самых драматичных сценах ужасно смешно. Разглядывая рисунки, я вспомнил, как однажды увидел у школьника в руках учебник литературы, раскрытый на странице с изображением М. Горького. У великого писателя на месте подтертых резинкой глаз были дорисованы ручкой новые, сведенные к переносице. В слово "пролетарский" в месте переноса находчивый школяр добавил лишний слог "та", а фамилию вытер вовсе и присвоил другую. В результате под довольно идиотической физиономией получилась следующая подпись: "Максим Сладкий. Великий пролета-тарский писатель". Не смотря на кощунственность деяния, это было неожиданно смешно. Увидь это Горький, возможно, тоже посмеялся бы. Хотя...
Вдруг свирепый лай оборвал мои мысли и воспоминания. Я оглянулся на Барсика. Он держал ружье наизготовку.
Сколько раз потом мы выясняли, как все началось. И брат, и Сашка каждый по-своему описывали события и ощущения, перебивая друг друга. Сейчас, когда прошло больше недели с той охоты, и Сашка чувствовал себя на больничной койке скорее героем, чем пострадавшим, брат старался ему не перечить.
- Мы тогда крюк сделали, как от вас ушли, - начал вспоминать Сашка, потирая ногу по бинтам. - Шли с полчаса. Потом Хваленок говорит: "Эта... Тута..."
- Собак набросили, - попытался вставить слово брат, но Сашка быстро перебил его, забирая переда.
- Сначала Хваленок спустил свою карелку, а потом я - Чару. Они сразу засуетились, закрутились и - в ельник. А там так заорали! Разъярились! Ну, думаю, там кабаны.
Собаки вопили дурными голосами, а охотники бежали на лай, оскальзываясь на мокрой листве. Первым кабана увидел брат. Лайки азартно прыгали вокруг здорового секача, не давая ходу и избегая удара рылом. Брат вскинул ружье и, выждав момент, когда собаки оказались несколько в стороне, выстрелил в зверя. Кабан мгновенно бросился в низкие елочки, и они, вздрогнув, скрыли его. Второго выстрела не дала сделать Чара, нырнувшая следом. Чуня устремился в обход неширокого ельничка.
Тем временем мы с Барсиком ели глазами темный еловый подлесок, откуда ожидался кабан. Неистовый лай собак неожиданно смолк после выстрела, и можно было только догадываться, насколько удачным оказался дебют.
Свинья проскочила просеку приведеньем, неожиданно и бесшумно появившись из елок. И не успели мы пожалеть об упущенной возможности, как следом за ней проскочили подсвинки. Мы оказались явно неготовыми к охоте на копытных: я ждал, что выстрелит Барсик, а он ждал, что стрелять буду я. Мы переглянулись, и Барсик пожал плечами.
Вдруг послышался топот и какое-то странноватое урчание-сопение. Мы на этот раз изготовились оба, решительно вскинув ружья. Вот оно ближе, скрываемое хвоей, вот еще ближе, вот, наконец, елочки задергались, и на просеку выскочил здоровый кабанище с рыжим Чуней, вцепившемся ему в загривок. Не обращая внимания на собаку, кабан одним прыжком проскочил заросшие папоротником колеи, и снова скрылся из вида. Мы опустили ружья и посмотрели друг на друга полными дураками. Спустя секунды по следу секача промчалась Чара.
- Вы почему не стреляли? - изумился запыхавшийся Сашка, вовсю уже чувствовавший себя зверовым охотником.
- Дак, мы... Эта... - принялся было оправдываться я, незаметно для себя переходя на лексикон Хваленка.
- Эта, эта!!! - передразнил азартно Сашка. - Что делать-то? Ранил, не ранил? Дальше бежать? Хваленка ждать?
- Давай подождем, - нерешительно предложил Барсик. - Раненых, вроде, не преследуют сразу-то. Может он западет. Папа-мама не должен бы промазать.
- Какой западет?! - выкатил глаза Сашка, не поняв "политических" маневров Барсика. - У него псы на хвосте!
Пока мы выясняли, кто в кого стрелял, кто в кого не стрелял, прибежали брат с Хваленком. Тут Сашка напустился на брата, забыв про нас с Барсиком: попал он в кабана или нет. В ответ брат разводил руками и пожимал плечами, заставляя Сашку еще более горячиться. Но стоило брату уступить этому натиску и категорично заявить, что да, попал точно, как сразу же взорвались и Сашка, и Хваленок и даже мы с Барсиком:
- А кровь-то где?!!!
- Куда... Эта... Попал?..
- Где кровь-то, тебя спрашивают?!
В конце концов так и не выяснив главного, мы пошли по следам.
Раньше на кабанов мне не приходилось охотиться, но не раз встречались их следы. Я наклонялся к ним, измерял вершками, цокал языком и, ощущая себя следопытом, поднимался с довольной улыбкой и поправлял на плече ружье. Теперь же всякий раз, когда Хваленок легко и безошибочно обнаруживал свежие отпечатки копыт секача среди, казалось, сотен следов от кабаньих стад, не раз проходивших здесь в разных направлениях, я остро ощущал всю нелепость своего мальчишеского самомнения. Может быть, я ошибаюсь, но думаю, что Хваленок даже не сознавал своего отличия от нас, несведущих. Когда же он начинал комментировать ход животных, я только покачивал головой, пораженный его наблюдательностью, и вспоминал из известной книги случай, когда Дерсу не мог взять в толк, как это казаки смогли не заметить оставленные им на лесной тропе метки.
Лай раздавался где-то очень далеко. Хваленок вдруг нахмурился и вовсе замолчал.
Неожиданно в елочках мелькнуло рыжее, и разгоряченный погоней Сашка собрался было поменять патрон с пулей на картечь - для лисы. Но Хваленок сердито закричал на него:
- Ни, ни... Эта... Ни, ни!
Прихрамывая на правую переднюю, с виноватым видом вышел к нам Чуня.
- Что, брат?.. Жив? - обрадовался собаке Хваленок, и уже придирчиво ощупывая пса, посмотрел на нас счастливыми глазами и пояснил: - А я... Гляжу - об осинку его эта...
Оказалось, следопыт наш прочел по следам, что секач попытался сбросить с себя собаку, ударив его сначала неудачно о ель, а потом уже сильно об осину. От этого удара Чуня сорвался с кабаньего загривка, и Хваленок боялся найти его невдалеке или вовсе перебитого или даже вспоротого, потому и помрачнел. Чуня преданно лизал его руку.
- Ну, ничаво... - диагностировал Хваленок, и мы отправились дальше.
Чары не было слышно, и теперь уже Сашка заметно приуныл. До сих пор его неопытная еще лайка была как бы в дублерах, а теперь она впервые оказалась один на один с настоящим диким вепрем. И не с одним, а с целым стадом.
- Ну, поглядим теперь, как моя одна-то теперь, - как бы между прочим произнес Сашка, но его волнение, не находившее разрешения, вдруг стало очевидно, когда он повторил, сглотнув: - Теперь-то.
Мы принялись его обнадеживать, но наши ободряющие реплики мало чего стоили в сравнении с мнением Хваленка.
- Дикий он... Эта... Ничаво... Вольерный похитрее будет... Я, чай... Эта... Справится...
И хотя теперешний оптимизм Хваленка как-то очень заметно расходился с его же высказыванием на эту тему перед охотой, мы с удовольствием поверили в то, что Чара справится. Да наверняка справится!
До полудня мы ходили молча, изредка слыша где-то вдали взлаивания собаки. Никто, однако, включая Сашку, не мог с уверенностью сказать, Чара это работала или нет. Чуня больше от нас не отбегал и лишь однажды остановился и подскулил. Хваленок осмотрел землю вокруг собаки и присвистнул. В пожухлой сырой траве краснел кусочек розоватого мяса.
- Эта... - взволнованно объявил Хваленок. - Лехкая... Попал, вядать...
Кабан выплюнул кусочек легких, пробитых пулей брата. Теперь все были уверены в удаче, а Сашка вскинул вверх ружье, потряс им и шепотом прокричал: "Ура!!!" Глаза его сияли, точно кабан уже лежал у наших ног.
- Теперь... Эта... Уйдет... - озабоченно продолжал, между тем, Хваленок.
- Как уйдет? Куда? - изумился брат, меняясь в лице.
- Далеко, я чай, - ответил Хваленок, не меняя выражения лица. - Тока... Если... Эта... Лайка...
Стало понятно, что все теперь зависит от Чары, но особых надежд на нее не возлагал даже хозяин.
- Так, - принял решение Хваленок, оглядев наши унылые лица. - Пошел он тут, в болото... Там... Эта... Топь... Где-то выйдет, или че? Щас... Похавать... Во-о-от... И разделимся...
Самым голодным оказался Чуня. Он бегал от одного охотника к другому, пролезая под поваленным стволом осины подальше от хозяина. Хваленок грозил ему кулаком, пытаясь пресечь таким образом попрошайничество. Чуня косил на него карим глазом и аккуратно смахивал шершавым языком угощенье с протянутых к нему рук.
- А что ты про секача тогда сказал? - обратился я к Хваленку. - Что, мол, он в стаде?
- Дак... Эта... Пришел, значит...
- Секачи вообще-то не в стаде живут, а на вольном, так сказать, поселении, - пояснил вдруг Барсик мысль Хваленка. - А когда гон начинается, они прибиваются к свинье, которая водит с собой прошлогодних подсвинков и поросят-сеголетков. Точных сроков гона нет и определить его начало можно по тому, пристал кабан к стаду или еще холостится. Вот, Хваленок и узнал, что гон начался или скоро начнется.
Хваленок с приоткрытым ртом слушал Барсика, поражаясь, по-видимому, тому, как можно ясно изложить словами все то, что у него в голове ворочалось само по себе, независимо от языка. Мы с ничуть не меньшим удивлением уставились на Барсика, восхищаясь его даром перевоплощения из матерого утятника в матерого зверовика, да и просто потому, что никто из нас даже не догадался перелистать какую бы то ни было брошюрку по охоте на кабана или его биологии, а он догадался.
***
Разделил нас Хваленок так, что одним оказался Сашка, которому выпало идти по следам вглубь болота. Мы с братом и Хваленок с Барсиком пошли в обход справа и слева с целью найти выходной след.
По краю болота стояли высокие мертвые березы со сломанными макушками. Их основания утопали в бурьяне густой охристой осоки и рогоза с почти черными, наполовину рассыпавшимися шишками. Мы побрели по проложенным зверьем тропам, путаясь ногами в осоке, порядком уже измученные и опьяневшие, как Каштанка, от еды. Лес почти не менялся, только иногда дорогу преграждала широкая черная лужа с бережками из ярко-зеленого мха, которую приходилось обходить, да на смену березам и осинам приходили елки. Под ними было немного суше.
Справа от нас, на болоте вдруг заголосила собака. Конечно же, мы решили, что это Чара, и не ошиблись. Брат предложил бежать на лай, но сделать это оказалось невозможным - зеркала илистых вод блистали сталью, разделенные топким лохматым кочкарником. Мы повернули назад.
- Я, как услышал Чару, будто водки выпил! - радостно заговорил Сашка, пристраивая подушку на спинке кровати повыше. - До того радостно стало, хоть святых выноси!
Мы засмеялись, ожидая продолжения. Я пробежал глазами по палате, по окнам, за которыми все еще шел снег, не обращавший на себя уже ничьего внимания. Еще один Сашкин сосед с интересом, по-видимому, слушал наш разговор, положив на грудь раскрытую книгу и с улыбкой поглядывая на нас.
- Рванул, как мне кто "пиль" скомандовал! - воскликнул Сашка. - Ай, молодец, думаю, ай, молодец девочка! Тут она и замолчала…
Действительно Чара вдруг смолкла, и мы с братом было остановились, но потом, не сговариваясь, снова побежали, перемахивая через кочки и поваленные стволы сгнивших на корню берез. Спустя какое-то время лайка снова подала голос и так же скоро смолкла.
Наконец нам показалось, что путь можно срезать - открытой воды уже не было видно, и мы заспешили в болото. Четырежды злобный лай возникал и пропадал прежде, чем мы услышали выстрел.
Мы немного отдышались на пешем ходу и снова потрусили по тряской болотине, цепляясь ружьями за редкие уродливые елочки.
- Видно, Чара остановила подсвинка, а секач взялся его отбивать, - рассуждал уже в который раз Сашка одними и теми же словами и с таким выражением, словно делал это впервые, и, заметив интерес соседей по палате, добавил для весомости: - По следам мне некогда было разбирать.
Сашка бежал мыском суши, далеко вдававшемся в болото. Нам с братом и Хваленку с Барсиком, чтобы попасть на главное место представления, нужно было сначала вернуться к основанию этого мыска, а потом повторить сашкин путь по нему. Поэтому Сашка фактически был с кабанами один на один. Каждый новый залп чариного взлаивания вселял в него новые силы, и он снова и снова бросался бежать на ее голос, не давая себе перевести дыхание. Наконец густые низкорослые вербы, красневшие островом среди бурых и охристых трав, стеной встали на пути.
- Я, главное, бегу, а сам не знаю, кого Чара обрабатывает, - со скромной улыбкой героя признался Сашка в своих сомнениях. - Вдруг она по мелкому лает, а секач где-то в стороне, в кустах. Они же, если залягут, так с двух метров не видны!
Последняя фраза окончательно должна была убедить слушателей в тонком знании им особенностей зверовой охоты. Приободрившись, он обвел взглядом благодарную аудиторию, и выдал еще одну вычитанную привычку кабанов в качестве собственного наблюдения:
- Бегу, а самому боязно - раненый кабан ложится ведь рылом в сторону погони. Наскочу на него вштык и конец.
После второго выстрела мы с братом вновь услышали Чару. На этот раз в ее голосе слышно было подвизгивание. Ей было больно. То, что лайка ранена еще перед первым выстрелом, мы уже поняли по ее истеричному стону. Если же она заголосила после второго выстрела, то дело могло быть плохо уже для Сашки.
- Бежим! - крикнул брат, срывая с плеча ружье, и мы, отплевываясь, помчались на лай.
***
- У меня такой дурняк от страха по всему телу пошел, когда он ко мне метнулся! - горячился Сашка, ворочаясь на больничной койке и незаметно для себя потирая ногу левой рукой. - В последнюю секунду прыгаю в куст, а он мне - бум - по ноге достал и метров шесть вперед проскочил. Я и острой боли-то не почувствовал. Будто ушибся просто, только сапог весь затеплел. Гляжу на кабана, а он разворачивается, гад! Они же обычно проскакивают и уходят, а этот разворачивается. Медленно, как в кино. Ну, вот теперь наверняка, думаю, конец.
Сашка отпрянул было, но упругие кусты толкнули его назад, к секачу. Тот подошел, оступаясь точно пьяный, вплотную, передние ноги его подогнулись, и он рухнул вдруг перед Сашкой на колени, продолжая пожирать врага ненавидящим туманящимся взглядом. Сашка как-то судорожно махнул по нему прикладом ружья и еще до того, как ударить, понял, что промахнулся. С отчаяньем и злостью он увидел, что полированное дерево не встретило упругого препятствия, а легко скользнуло по щетине. Зверь не шелохнулся, но его уши вдруг опали, и он медленно повалился на бок, лишившись последних сил.
Раньше нас к месту схватки подоспели Хваленок и Барсик. Сашка сам уже успел перетянуть ремнем от патронташа ногу почти в паху и сидел серый, как серое небо над осенним болотом. Он курил и щурился от боли.
Кабан глубоко пропорол ему икру и бедро, разорвав сухожилия. Сапог и брючина были полны крови, и она продолжала струиться сквозь прорезь в кирзе. Барсик вытащил из рюкзака начатую бутылку водки, и Сашка через силу выпил ее, стуча по горлышку зубами.
Чара рычала, не давая Чуне приблизиться к себе. Хваленок пошарил в грудном кармане и передал брату пузырек с какой-то жидкостью. Жидкость оказалась крепким первачом, а в ней были шелковые нитки и обычные швейные иголки.
- Вы ... Эта... Тут... зашей... собаку, а я... за мотоциклом.
Сашка порозовел тем временем и начал что-то быстро и сбивчиво объяснять Барсику и мне. Потом вдруг замолчал.
Сильно рассеченную грудь Чары брат зашил, будто перьевую подушку. Она даже не стонала. Потом он принялся разделывать тушу, а мы с Барсиком понесли вновь забалагурившего Сашку туда, куда велел Хваленок, к ближайшей дороге.
- Неужели с пробитым сердцем, он выдержал еще один выстрел и даже ногу мне смог распороть? - искренне удивлялся теперь Сашка, узнавший результаты своей стрельбы по кабану.
- Нет, - вдруг подал голос молчавший до сих пор Иван. - Ты попал ему в задницу, а он не вынес позора и умер от родимчика.
Все засмеялись.
- Не только в сердце, - подтвердил я. - Братова пуля прошла легкие и застряла в ребре. Твоя первая разорвала желудочки сердца, а вторая, не знаю куда ты метил, вспорола ему живот и оставила без "хозяйства".
- Вот это-то ему всего обидней и показалось! - продолжал придерживаться своей версии Иван, и на его слова засмеялись снова.
- Да-а-а-а, - задумчиво протянул Сашка. - Будь я там один, не знаю, был бы ли теперь жив.
Он немного помолчал.
- Я ведь, хоть и пьян был, а думал, что Барсик из меня всю душу вытряхнет, пока он меня домой вез. Вроде бы, когда туда ехали, и ухабов-то таких не было. За вами-то он скоро вернулся?
- На другой день, - ответил брат. - Еле проехал на своей "пятерке".
- Кстати, - вдруг вспомнил Сашка, когда мы уже распрощались и выходили из палаты в коридор, - а куда стадо-то делось? Остальные-то куда пропали?
- Не знаю, - ответил я, - может быть, рядом где-то схоронились. Нам не до них тогда было.
***
Выписали Сашку 19 декабря. Мы приехали за ним с братом. Сашка заметно хромал и щурился на снег и резкое морозное солнце, будто вышел из темницы. Идти ему помогала жена.
- Ну, слава богу, - проговорила Галка, заметив нас. - А то мы думали на автобусе добираться, да там на попутках от поворота. Да мне еще сон приснился нехороший - с воронами.
- Ерунда, - уверил я Галку. - Сегодня Никола Чудотворец, и страшные сны не сбываются.
- Да уж, Никола холодный и вправду холодный, - поддержал разговор Сашка, и вдруг с неба посыпались прозрачные стеклянные шарики. Они падали на снег и катились по нему, погоняемые ветром. Кто-то, должно быть дети, пускал в форточку шестого этажа мыльные пузыри. Они замерзали в воздухе, и падали вниз, не лопаясь. Долго смотрели мы на них.
- Давай этот год елку поставим, - проговорил Сашка, не отрывая взгляда от шариков.
- У нас все игрушки побитые, - возразила Галка.
- Так пойдем, сейчас купим, - нашел простой выход Сашка.
И мы потихоньку пошли, осыпаемые молодым снегом и радужными шариками.
Но самое что понравилось начало, описание природы, это сильно!
(На полянах, под осинами листья были рассыпаны как плоские недозрелые лимоны.)
Следы кабана сравнивать с тюльпанами! (что то есть). Спасибо!
