Карма
В конце сентября, когда тепло спало, а дни стали заметно укорачиваться, к Петру Иванычу заехал Шмаков, давний приятель по охоте, мужчина лет пятидесяти, среднего роста, лысый, с заметным брюшком.
– Живы, здоровы… – пожимая руку хозяину, спросил он, а сам уставился на новый дом – огромный, из белого силикатного кирпича, крытый красной металлочерепицей – будто увидел впервые:
– Молодца...
– По чарке, – предложил Петр Иваныч, заискивающе улыбаясь похвале, и как бы давая понять: «не без твоей помощи построил», хотя знал, Шмаков за рулем пить не будет.
– Скажу коротко: едем на утку, но возьми патроны с пулями.
– Кабаны! – встрепенулся Петр Иваныч.
– Бери покруче. Лоси! Зашли в Бренчаковские болота. И повод есть расслабиться по-полной… – Шмаков прищурил левый глаз, хитро подмигнул – Антошу в главные вывели, так что, майор, все финансовые потоки теперь через нас…
– Ну, – не сдерживая радости, засиял в улыбке Петр Иваныч, будто не Антошу Шмакова, а его сына назначили генеральным директором крупнейшей в области компании.
– Нам бы еще одного человечка, – приняв серьезный вид, сказал Шмаков.
– Может, Голопузова.
– Веньку… семимесячного?..
Из дома вышла жена Петра Иваныча, в коротком атласном халате, тапочках с белыми пушинками на носах, приятная своей полнотой, улыбнулась Шмакову:
– Опять что-то затеяли, соловьи-разбойники?
– Ираида, не встревай, пока мужик не кончил, – сделал напускное выражение лица Петр Иваныч. Шмаков же, сгорбившись, приобнял женщину, чмокнул в щечку, фальшивя, пропел: «Ну, что, красивая, поехали кататься…»
– Ой-ой! – всплеснула та руками, – седина в бороду, а бес в ребро. Вот скажу Марье Александровне, пусть она тебя за чуб потаскает…
Все дружно рассмеялись.
– Ладно, бери Веньку, но под свою ответственность… – прощаясь, уже на ходу, бросил Шмаков.
Ехали на «Ниве» Петра Иваныча. Осень за городом дохнула полной грудью. Пожелтели березы. Жесткие кусты татарника одиноко торчали у канав, рыжая трава по обеим сторонам сливалась с дорогой. Венька сидел на заднем сиденье, восторженный, поглядывал в окна, радовался счастливой случайности попасть на охоту с людьми удачливыми, знающими в ней толк. Это он, который год в начинающих ходит, в «послужном списке», грех сказать, – лишь три утки да квелый зайчонок. А вот Шмаков – это сила, Шмаков – авторитет.
На озера попали к обеду. Ласковое солнце бликами играло на поверхности воды, просвечивая желтый тростник, легкий ветерок по окрайкам пригибал метелки к воде, роилась мошкара. С озера поднялись три крыжня и начали набирать высоту. Но утки не интересовали.
Предстояло еще пройти несколько километров по неудобьям, разжиженной земле, чтобы выбраться к болотам. Начали дружно вытаскивать из машины ружья, рюкзаки, патронташи.
– Советую каждому срубить по подпорке, – сказал Шмаков, снимая чехол с топорика.
– Это еще зачем? – удивился Венька.
– Ты ему не сказал?..
– Слушай меня внимательно, Вениамин, – Петр Иваныч сделал строгое лицо, будто стоял перед ротой солдат, – сегодня у тебя особый день – боевое крещение. На болотах лоси, мы должны взять одного. Усек? – и протянул два пулевых патрона.
– Так у нас что, браконьерская охота? – изобразил растерянную мину Венька .
– Браконьерская, правильная… это для щелкоперов… пойми, Веня, тут все ясно до тошноты: не мы, так другие… а нет, сыграет природный фактор – волки… – ответил с той же строгостью Петр Иваныч.
Шмаков занервничал: «Какого черта взяли этого шибсдика?..»
Слова Петра Иваныча и вид Шмакова, видно, подействовали на Веньку, он, молча, стал заталкивать патроны в карман.
Вот уже несколько дней живут лоси в Бренчаковских болотах, далеких от людских глаз. Шли они сюда по пойме Десны, неделю подкармливались в уремах Удая, Вьюнницы побегами молодой осины, кустарником, щепляли кору на деревьях. Несколько раз переходили шумные дороги, лесистые участки. И повсюду встречались груженые лесовозы, слышался рев, визг пил, на каждом шагу подстерегала опасность. У Куликовского леса на след лосей стала волчья семья, широкогрудые, упитанные волки не стали преследовать сохатых.
Лосей Шмаков увидел ранним утром, возвращаясь на машине по проселочной дороге из командировки. Лоси шли без опаски, бык гордо нес тяжелые рога, переваливались лоснящиеся на солнце мускулы. Понял Шмаков: звери не пуганы, далеко не уйдут, осядут в Бренчаках, никто не помешает…
В низине, у чахлой березы, легли лосиха с теленком, в нескольких метрах от них – рогач, головой в сторону своих следов. Рядом с лосями, закружил хоровод осинник – деревья празднично одетые в рифленые темные штаны, зеленоватые рубахи, от стволов мощные напруженные ветки с поредевшими листьями в небо устремились, шум издают при каждом дуновении ветра. Дремлют лоси, но зашуршит в траве полевка, поднимется с болота дикая утка, захлопав крыльями, пичуга затренькает на осине – все слышит сохатый, прядет ушами, крутит ими в стороны, как буддийский монах при медитации остается в настоящем.
Тихо в подлеске, на болотах. Сладко отдыхать лосям. Но, чу! С верхушки подгнившей березы раздался писк пищухи, крыжень захлопал крыльями, за болотом старый лисовин рубанул тишину своими тошнотворными криками. Вскочил рогач, напрягая слух. Вот уже все на ногах. Теленок к матери скачет, бодает головой, не чувствует беды. Все также кумачом разливается на западе, тихо вокруг. Напрасной ли оказалась тревога?..
Громко и хлестко грянул выстрел, эхо укатилось к болотам. Лосенок упал на спину, головой в низину, судорожно забил копытами по траве. Стрелял Шмаков. Взрослые шарахнулись в сторону осин.
– Справа от тебя, – крикнул Шмаков, тыча рукой в убегающую лосиху, но Петр Иваныч уже выбросил дуло ружья в просвет, сгорбатился. Ухнул дуплет, дернулись ветки чапыжника, послышался треск ломаемых кустов.
– Молодца, майор! – не скрывал радости возбужденный Шмаков. Прибодрился и Петр Иваныч, на лице его вспыхнули красные пятна. Осматривая трофей, остался недоволен собой: лосиха лежала обездвиженная и еще живая. Глаза ее смотрели, будто немым укором, струйкой пролегла темная влажная дорожка по выгоревшей светло-бурой коже к обвислой шершавой губе.
Шмаков осторожно примостил ружье к деревцу, вытащил из чехла нож, прикинул и только потом уверенным движением руки провел по шее сохатихи. Та шмыгнула в последний раз, раздула ноздри, затряслась, закапала кровь, почерневшие сгустки ее падали на бурую траву.
Венька, оцепенев, с раздвоенным чувством уставился на горбоносую нескладную голову лосихи с окровавленной шеей, и как бы чувствовал себя потерянным: он или не он находится сейчас на болоте?..
– Ты чего не стрелял, охотничек? – зло спросил Шмаков, выводя Веньку из тягостного состояния.
– Мяса вам мало, да? 32 год… голодаете… – вымолвил он с укором, выругавшись про себя.
Лосей освежевали, ловко орудуя ножами, выбрали лучшие куски, утолкали в рюкзаки, не забыли о лосиных губах, языках. За оставшейся частью мяса планировали вернуться, накрыв шкурами. Торопились. Угасла заря, сумрак опустился над густым чапыжником, продвинулся вдаль, к скошенным на угоре полям.
Впереди с длинной палкой шел Шмаков. Тропа едва проглядывалась, и только каким-то сторонним чувством удавалось определять ее направление. Все вокруг казалось незнакомым, устрашающим, хотя проходили здесь несколько часов назад. Местами под ногами ходуном ходила земля, от гнилого воздуха першило горло, то и дело натыкались на бугры кочкарника. Замыкал цепочку Павел Иваныч, он отстал, пролив семь потов под тяжестью рюкзака. «Ты где!» – кричал он Веньке, чтобы сориентироваться.
– В Караганде, – через паузу гнусавил тот, огрызаясь.
До машины оставалось идти с километр. Вдруг впереди раздался тяжелый всплеск, ругательство. Петр Иваныч, не соображая: «Что там!», рванул вперед, сквозь кусты на светлом фоне маслянистой воды увидел барахтающего Веньку.
– Рюкзак, рюкзак сбрось, лямки… Шмаков! Шмаков! – орал он диким голосом, парализованный своей беспомощностью. Сбросил рюкзак, ища глазами, за что бы зацепиться.
– Шмаков! где ты? Сука…– снова крикнул, бросая взгляд в сторону трясины. Безжалостное болото все настойчивее тянуло вниз тщедушного мужичка, вот уже плечи поглотила густая жидкость.
Держа в руках жердину, появился Шмаков. В долю секунды оценил обстановку, осторожничая, боясь свалиться в гиблое место, стал совать ее Веньке: «Держи! Держи!» Последним усилием тот успел ухватиться.
– Помогай! – бросил он майору, – осторожно, не дергай...
Хлюпая, медленно, громко дыша, выползал Венька, будто леший – в водорослях, без ружья, с тяжелым рюкзаком на поясе. Сильные руки подхватили его и, волоча, оттащили от болота.
Тот лежал на животе, сплевывая рвоту, вцепившись правой рукой в тонкую жердь. Ее с трудом освободили.
– Живой! – говорил дрожащим голосом Петр Иваныч, – ты это… Венька, ты не расстраивайся, не переживай, ружье мы тебе вернем, – пытаясь поднять, он потянул на себя рюкзак, но тяжелый рюкзак не подавался. Перевалил на бок в болотине Венькино тело, хотел разжать защелки. Защелки на ремнях рюкзака сломались, поясные ремни были перевязаны веревкой мертвым узлом. Петр Иваныч понял всю трагичность ситуации.
– Кто так делает? – спросил он с укоризной, резанув ножом. Венька указал в сторону Шмакова.
Петр Иваныч вскочил, набычившись, шагнул к тому:
– Гирю на ноги… туды твою мать. Как ты мог?.. – Пацана чуть не угробил. Как ты мог?.. у тебя спрашиваю…
–Ты что, майор, ополоумел? Может, скажешь, я его в болото толкнул! Смотреть надо под ноги… тьфу ты, вот это расслабились…
Венька поднялся, покачиваясь, схватил рюкзак, и начал вытряхивать содержимое на траву:
– Мяса вам мало, да, нате… Жрите! Жрите!.. Карма не минет вас, ответите …
– кричал он обезумевшим голосом.
Куски лосятины шлепались в траву, под ноги. Освободив рюкзак, Венька бросил его на землю, обессиленный, сел на траву, уткнулся головой в острые коленки. Плечи его подергивались от всхлипываний.
На небе появилась молодая луна, обливая поляну серебристо-мертвенным светом, еще не остывшие лица охотников, куски разбросанного мяса. Все молчали.
– Петя, не время для разборок, – наконец, миролюбиво сказал Шмаков и протянул плоскую металлическую фляжку, – дай выпить. Это пройдет, нервный срыв у него…
Через полчаса были у машины. О мясе, оставленном в осиннике, никто не вспомнил.
Потекли серые будни, охота стала забываться. Но в душе Петра Иваныча появилась ноющая рана. В школе, где он работал военруком, обвинили его в связи с малолетней, не по годам развитой ученицей. В прокуратуре лежало заявление от пострадавшей.
– За совращение несовершеннолетней знаете, сколько светит?.. – спросил на допросе, пристально смотря голубыми глазами, молоденький лейтенант.
– Сколько светит, все наши, – насупившись, процедил майор.
Петр Иваныч мог многое в этой жизни: построить дом, выжить без еды и воды в экстремальных условиях, повести в атаку батальон, а вот умертвить свою плоть при виде смазливых женщин, – было выше его сил. Все рушилось.
Вспомнил о товарище-однокласснике, давно осевшем в Киеве, «большом человеке» по мнению обывателей города. Созвонились, встретились. Тот сказал так: «Своих не бросаем, «вытащим». Но… отдашь свой дом моей теще, а сам переселишься в ее «фазенду». Вопросы будут?..» Наверное, вопросы у Петра Иваныча были, в подобной же ситуации испытывать судьбу – себе дороже.
О переселении в старую «фазенду» Ираида не захотела и слышать: «Всю жизнь мне испортил, кобель, ухожу от тебя». В Киеве Петра Иваныча потрясло еще одно страшное известие, в новостях услышал: «Убит известный предприниматель Антон Шмаков… Нападавший семь раз выстрелил из пистолета с глушителем».
Приехав, Петр Иваныч с вокзала набрал Шмакова, телефон не ответил. Шел дождь со снегом, мокрый перрон быстро опустел. Побрел, не соображая, куда. У ресторана остановился, раздумывая, поднялся на ступеньки. Кивнул толстому швейцару в желтых лампасах, по привычке направился в охотничий зал. Желтый свет бронзовых канделябров падал на голову дикого кабана с торчавшими из пасти клыками, картину в позолоченной фрамуге с лосями, пьющими воду. Официант, бойкий малый, кивнув красивой бородкой, услужливо проводил его в угол, где одиноко сидел мужчина.
– А, это ты, – поднял мутный взгляд незнакомец. Сердце Петра Иваныча похолодело. В сидящем за столом трудно было узнать своего спутника по охотам, балагура и весельчака Шмакова: осунувшееся, постаревшее лицо, вокруг глаз – угасших, без признаков жизни – темные круги.
– Садись, помянем моего сыночка, – хриплым посаженным голосом проговорил он, потянулся к графину.
– Царствие небесное Антону…
Не чокаясь, выпили. Долго молчали. Наконец, Петр Иваныч провел ладонью по густым волосам, тяжело вздохнув, произнес:
– Прости меня, Игнатьич… – Шмаков приподнял голову, тупо смотрел на приятеля. – За то, что Веньку тогда на охоту взял. Накаркал он на нас беду. Ираида от меня ушла, все из-за дома…
Шмаков молчал, потом дрожащей рукой налил еще, и будто не Петру Иванычу, а самому себе сказал:
– Жены уходят и приходят, оттуда не возвращаются. А Венька, что с него взять?..
Вечер в ресторане набирал силу, публика становилась развязнее. Громко играла музыка. Из соседнего зала доносились крики: «Горько!». Жизнь бурлила. Но только не для двоих мужчин, сидящих в углу зала.
Иллюстрация из интернета
Лучшие комментарии по рейтингу
«Кандагач, Саша! Я прям обхохотался: Как представил суровый голос из "табакерки"Ты чего Бай? Берега попутал? ......"сильнО" ему!))»
Суровый голос из "табакерки": ""Обшиблись", Щукарь, у Вас опять на людях в «исподнее» приключилось… Неловко, конечно, да не удручайтесь — привычное тут с Вами. «Прохохочитесь» и вскоре же где-нибудь снова!.. Эффект Даннинга-Крюгера — никуда не деться. Такая уж у Вас карма".
Ну не задирались бы Вы, Щукарь...
Пятая *!
Так же можно описать, как сидя у окна, чуть сгорбившись и задумавшись мужик "плачет" на судьбу и корить себя, за то что неделю назад прихлопнул муху на окне, за что вся неделя прошла не удачно. А ведь эта муха летела из далека, с соседнего дома, надеясь отдохнуть и по кормиться.
Ну взяли на охоту пацана, а он не физически, не морально был не готов. Заистерил.
Возможно, охота в принципе было не его.
Одним движением руки провёл по шее лосихи и та шмыгнула один раз. )))
Насчёт «одного движения руки» и «шмыгнула один раз» - понятно о чём Вы. Но разве здесь текст протокола осмотра места происшествия или заключения эксперта?.. Мастеру в литературно-художественной сфере и убавить, и прибавить, и упростить, и преувеличить законами жанра дозволяется. Важно создать ярко зримый образ.
А вот с этим: «...прихлопнул муху на окне, за что вся неделя прошла не удачно», - с Вами согласен полностью. Механизм для обеспечения этой самой кармы настолько сложен и объёмен, что осуществим исключительно в сказках. Но подгонка под желанный многими ответ у автора выполнена, как воспринимается мной, безукоризненно!
