В Буче Горбиевской...
Авдеев давно собирался на охоту, но каждый раз находились причины и сборы откладывались. Пришли холода с дождем, мокрым снегом, минула третья неделя, как открыли сезон по пушному зверю. Авдеев плюнул на текучку, другие неотложные дела и решил ехать. Хороший знакомый нахваливал Бучу Горбиевскую, говорил, что это недалеко от поймы Днепра, простор там разлетный, есть, где походить, а главное – зайцев не считано: в заброшенных садах под каждой яблоней лежки, а нет, так ищи в поле.
– Да, с гостиницей там проблема, но ты не переживай, в случае чего, попросишься на ночлег. А-а, нашему брату не привыкать, – напутствовал приятель.
Вадиму понравилось название предстоящего места охоты – Буча Горбиевская. Он принадлежал к тем людям, что любят громкие и красивые названия, имена – они вносили какой-то особый смысл в его жизнь.
…Ранним утром электричка уносила Авдеева все дальше и дальше от столицы. Позади уже остался Днепр, как-то незаметно проехали пригородные станции, леса и перелески. С юности Вадиму нравились аэропорты, вокзалы, порой, с их неразберихой, суматохой. Он не чурался новых знакомств, с людьми сходился легко и быстро, был прост в общении и снисходителен. Смена событий, выезды на охоту всегда вносили в его душу какой-то особый настрой.
Любуясь свинцовым осенним небом, Вадим думал об Ариадне. В последнее время все у него складывалось, как нельзя к лучшему. Женитьба, переезд в Киев, новая, большая квартира на Институтской.
Главный офис фирмы находился в Москве. «Сватая» Авдеева в киевский филиал Модест Петрович, или, как звали его сослуживцы за глаза,– Мудя, сказал: « Сама нить Ариадны ведет тебя в Киев, понимаешь, а это добрый знак», – что означало: кандидатура Авдеева на должность руководителя филиала весьма перспективная. Между строчек Вадим прочитал тонкий намек на широкие связи его тестя в новой, независимой стране.
Еще до знакомства с Ариадной, Вадим часто бывал в Киеве, но по- настоящему оценил и полюбил этот город, когда стал в нем жить. Ему нравилось, находясь в офисе, сидя в огромном кожаном кресле, словно на троне, смотреть на Софию Киевскую, Михайловскую площадь, памятник княгине Ольге, слушать малиновый перезвон колоколов храмов, их зазывные звуки, расплывающиеся по улицам Десятинной, Трех святитетелей. Он часто вспоминал слова знакомого актера, приезжающего сюда на съемки: «Нет, Киев не Москва, поверь. Это там люди зарабатывают деньги, не поднимая головы, духовности – вот чего здесь больше».
… Электричка подходила к месту назначения. Протискиваясь через плотные ряды, стоявших в душном проходе людей, Авдеев видел потухшие глаза, усталые, раздраженные лица. Он вспомнил тестя, его реакцию на желание Авдеева поехать на охоту туда, куда глаза глядят.
–Вы шо, го-ни-те! На электричке!.. – тесть в разговорах с зятем почти всегда принимал театральную позу, произносил слова с аффектацией, брюшко его колыхалось в такт частым вздохам, мясистое лицо и шея багровели. – Позвоню егерям в Залесье, а нет, так в другое место, примут не хуже нашего.
Поблагодарив, он отказался от предложения тестя.
Выйдя, Авдеев не спешил покидать платформу. Наконец, электричка прогромыхала последним вагоном. По обеим сторонам железнодорожной колеи стояли невзрачные хаты с потемневшими крышами, тянулись унылые заборы. У сараев мостились аккуратно сметанные стога сена, скирды с соломой, напоминая о приходе зимы. Было пустынно и зябко. Авдеев достал из кармана карту, предложенную в обществе охотников и рыбаков на Львовской площади егерем Аллой Викторовной, примостился на корточки и стал искать Бучу Горбиевскую, но найти не мог. Решил что это какой-то хутор или деревушка, которую забыли нанести на карту. Вспомнив совет приятеля, « по ходу поезда бери вправо», он закинул за плечи рюкзак и зашагал на край деревни. За околицей дорога резко повернула влево, к складам, и Вадим свернул на пустошь, натоптанную скотом, когда-то зернового поля, заросшего травой. Вдоль и поперек поля пролегли черные полосы земли, нарезанные тяжелыми машинами. В глубоких колеях жирный чернозем был взбит, словно в маслобойке.
… Заяц прыгнул так, будто под ним сработала мощная пружина и выбросила наверх. От неожиданности Вадим вздрогнул, приклад ружья коснулся щеки, грохнул выстрел, он видел, как русак мячиком скачет над густым травостоем. Снова навел мушку, взял упреждение на два корпуса и нажал на спусковой крючок. Он даже представил, что через долю секунды косой растянется на траве, но тот бежал, правда, бег его замедлился. Русак дотянул до деревьев и пропал из виду. За лесополосой тянулась озимь. Пройдя вдоль посадки по меже, он остановился, водя блуждающим взглядом по зеленям. В этот момент его будто толкнули в спину. Вадим посмотрел в сторону деревьев и замер – напротив, на жухлой, влажной подстилке из листьев, лежал заяц, уставившись стеклянными глазами в серое небо. Авдеев поднял русака за уши, провел ладонью по темному кушаку с янтарным накрапом, пролегшему через спину. Хорош русак! Вылинявший, в белых гачах, как говорили старые охотники: «заяц одел штаны».
Меж тем погода стала портиться. Над чернеющей полосой леса нависли черные косматые тучи. Подминая друг друга, они цеплялись своими ухвостьями за верхушки деревьев. С неба полетела мелкая крошка, а через минуту-другую снеговые вихри яростно хлестали по лицу. Снегопад шел недолго, порывы ветра стихли, небо разверзлось, тусклое солнце озарило все окрест бледно-желтым светом. Появилась сойка, села на верхушку старой осины, но, едва водрузившись, сорвалась вниз, издав противный крик.
Авдеев шел по самому краю пролеска, который вывел его к небольшому озеру. Через густой тальник, торчащий у самой воды, он разглядел на противоположной стороне несколько хат. Изредка взлаивали собаки. Надо было определяться с ночлегом. Он прошел мимо хаты, потом другой, увидел женщину, та копошилась во дворе, она тоже заметила незнакомого человека, поднялась с корточек. Ответив на приветствие Вадима, селянка настороженно окинула его взглядом, успокоилась, а когда тот спросил о ночлеге, развела руками:
– Время не то, хотя подождите… Якимыч!? Он тоже охотник. Вон его хата, с краю...
И тут же вызвалась проводить Вадима. По дороге Авдеев узнал, что несколько десятков разбросанных хатынок, заброшенные сады, остатки кирпича, железобетонные плиты на местах бывших усадьб – и есть Буча Горбиевская, некогда совхоз-миллионер.
– Молодежь вся в город… а шо тут, работы нет, это нам, старым, некуда деваться. Вы подождите, я сейчас позову.
Авдеев стал оглядываться по сторонам. Хата была огорожена трухлявыми досками, горбыльком. Во дворе стояли три раскидистые груши, поодаль от них переливались багрянцем кусты смородины. У сарая выхаживал петух, несколько кур греблись рядом. Налетевший ветер разметал в стороны оперение петуха, оголив синюшного цвета кожу.
Дверь издала скрип, и перед Авдеевым предстал небольшого роста старик, плохо одетый и сутулый. Глаза его смотрели с какой-то невысказанной болью. Лицо старика обрамляла, как лунь, щетина.
– Поохотиться? – без особого интереса спросил он и бросил на Авдеева беглый взгляд. – Ну- ну, доброе дело. Только удобств у нас никаких…
– Мне бы до утра… – уже теряя надежду, робко ответил Вадим. Старик, скорее для блезира, подержал в руках его охотничий билет и только потом пригласил в дом.
Хата, в которую вошел Авдеев, была деревянная срубленная в шип и довольно старая. Фундамент местами просел, оконные проемы перекосило. В соседней комнате, через ободранный косяк дверей, была видна кровать, а над ней коврик с оленем. На фоне синего неба олень гордо раскинул свои ветвистые рога. Пахло старыми обоями, какими- то другими запахами, но Авдеев не почувствовал ощущения тягости. Он начал опоражнивать рюкзак и уже почти закончил, когда зашел хозяин дома:
– Так вас с полем!.. – сказал тот, увидев на полу зайца. Глаза Акимыча на секунду блеснули. Поговорили о том, сем, как водится впервые минуты знакомства. Авдеев предложил хозяину сварить шурпу из зайца.
– А чего, можно, – согласился тот.
Через время на столе появились тарелки, доверху наполненные ароматной шурпой, рюмки, а в центре стола – большая чашка с мясом. Вадим выложил городские гостинцы: бутылку закарпатского коньяка, буженину, сыр. Выпили, стали закусывать. Старик ел с особым наслаждением, каждый раз причмокивая, когда содержимое ложки оказывалось во рту. На вопрос Авдеева, как живете, Акимыч отодвинул тарелку, провел ладонью по губам, затем, опустив голову, ответил:
– Да какая тут жизнь, разве что праздники – чьи-то поминки или свои именины. Старуху вот недавно похоронил… сын Кирилл в Москву на заработки уехал, два года уж ни слуху, ни духу… жив ли? Охотник заядлый, видать, в деда.
Хозяин умолк, рука его нервно потянулась к рюмке, он медленно допил, чуть ли не процедил коньяк сквозь зубы, осторожно поставил рюмку на стол. Вадим смутился за свой вопрос. Разговор зашел про охоту.
– Раньше не то, что сейчас. Дичи сколько было! Кирилл пацаном руками подлетышей ловил. Кабанам в огородах отбою не было, а лис, зайцев!.. Мужики с городу, до двадцати человек приезжали, и ничего… всем хватало. Дак и порядок был!
Во время ужина Акимыч сказал Вадиму, что завтра он с мужичками собирается на зайца, «молодость вспомнить», и будет рад, если тот присоединится к их компании. Вадим с радостью согласился.
На ночь хозяин постелил Авдееву в комнате, где стояла низкая кровать с панцирной сеткой. На стене висела в рамочке фотография парня в форме десантника. Вадиму показалось, что это скуластое лицо с родинкой он уже где-то видел. Разделся, лег в постель, вытянулся всем телом и… провалился в темноту ночи.
Сквозь дрему он слышал, как стучали в окошко, затем – приглушенные разговоры в соседней комнате. Вскоре дверь скрипнула, неяркий свет упал на стену. Вошел Акимыч.
– Пора. Хлопцы, ждут.
От слов, что его ждут, Авдееву стало неловко, он быстро вскочил с кровати, начал судорожно натягивать одежду. За ночь в хате выстыло. Акимыч, уже надел ватник, затягивал лямки потертого солдатского вещмешка. К стулу была приставлена старенькая «тулка».
– Поешь хорошо, да чайку выпей… кто знает, сколько проходим, – по-отечески напутствовал он. Авдеев через силу проглотил бутерброд, запил его крепким чаем, схватил ружье и вышел во двор. Под ногами покрывалом серебрился снег. Свежесть и чистота раннего утра, тишина поразили его. Где-то на краю Бучи проголосил петух, ему тотчас вторил другой, тявкнула собака. Деревня просыпалась.
Двое мужиков, с ружьями за плечами, стояли во дворе, курили, что-то тихо обсуждали, но при виде Авдеева, притихли. Стали знакомиться. Вадим ощутил крепкие рукопожатия, почувствовал неподдельный интерес к себе.
– Ерофей, или просто Ероха, – представился щуплый малый, в старомодной шапке-ушанке, слегка растягивая и шепелявя словами.
– Меня Федор зовут, – отрекомендовался другой.
– Или просто Федька Сыч, известный на всю округу браконьер и пьяница. У нас, как видите, все просто. Не стесняйтесь, будьте как дома, но не забывайте, что в гостях, – добавил Ерофей. Все рассмеялись. На охоте, как нигде, люди быстро сходятся. Ерофей взглянул на дверь хаты:
– И чего он?.. – По его интонации Вадим решил, что за Ерофеем – роль старшего.
– Значит так, где наша не пропадала, – бросив сигарету в снег, сплюнув и словно прочитав мысль гостя из столицы, заговорил он. – Предлагаю пройти огородами, зайчик там будет, затем взять кукурузное поле, выйти на озимку… ну, а после почапаем к Тарусинскому лесу.
– Слышь, Ероха, нафига попу гармонь, – включился в разговор Федор. – Вот ты скажи, а если начнем с другого конца. Вначале возьмем балку, и прямиком – к лесу, как раз рассветет. А дальше, как ты сказал…
Авдеев молча слушал. Мужики судили, рядили. Наконец, вышел Акимыч и выбрали вариант Федора. Подкупал он весомым аргументом. « Намедни мужики с мельницы ехали, косулю видели. Чем черт не шутит… а русакам – рысакам после снега отлежаться надо».
Балка петляла, далеко тянулась, казалась широкой и довольно глубокой. Авдеев шел по правому склону. Сапоги грузли в рыхлом снегу, оставляя за собой черные колодки следов. Ночной морозец сменила ростепель.
Первым стрелял Ероха. Заяц вскочил впереди него и кубарем скатился к низу балки, искусно увернувшись от заряда дроби. Ероха смотрел вслед убегающему зайцу, затем вновь вскинул ружье, но стрелять не стал, косолобый, не добежав до Вадима, резко повернул и уже наверху скрылся в травостое, топырившемся над снегом.
– Язви тебя! – прошепелявил Ероха, на ходу вложил недостающий патрон и прибавил шагу.
Авдеев услышал окрик Акимыча, обернулся, тот показывал жестом руки в сторону. Он начал обшаривать глазами местность и вскоре увидел лису. Судя прыжкам, лиса мышковала. Она настолько была увлечена своим занятием, что не замечала охотников. Наконец подозрительно замерла, стала водить мордочкой по сторонам, словно, определяя дальнейший ориентир, стронулась с места. Плавно помахивая хвостом, лиса ускакала в сторону пролеска.
Балка заканчивалась. Ероха, не останавливаясь, жестами показал дальнейшее направление. Почти рядом чернел островок, примыкая к массиву смешанного леса. Увесистые сосны, плотно стоявшие с краю, бережно держали на своих ветвях комья снега. За сосняком лес редел, от тусклых солнечных лучей хорошо просматривались широкие прогалины.
Зимние красоты, запахи леса, тишина наполнили душу и тело Авдеева. Он вспомнил отца, друзей, их совместные охоты в калужских лесах, где с детства все было знакомо и дорого. Ему казалось, что он дома, среди родной природы и близких людей. Вот он держит за уши русака, кто-то из друзей хлопает его по плечу, и с чувством легкой зависти произносит: «Ай, да Вадька, ай, да молодец!..»
Вдруг громко затрещала сорока. Ероха не успел далеко зайти в лесок, выбежал назад и стал махать руками, зазывая всех к себе. «Чего это он вдруг?..» – подумал Авдеев.
– Волки! – коротко выпалил Ероха, когда все собрались. – Косулю задрали. Вот где ее настигли, не иначе как стая, – пройдя несколько шагов, Ероха остановился. – Похоже, в чаще леса залегли, следы туда ведут.
Авдеев видел, как изменился Ероха. Голос его стал глуше, отрывистей, шапка съехала на затылок, он вертел головой в сторону густых кущей, пытаясь определить место лежки стаи.
Снег припорошил то, что осталось от косули.
– Ну, шо делать будем, а? – обратился ко всем Ероха.
– Шо, шо, тащить кобылу из пруда. А то сам не знаешь? – буркнул Федор. – Жаль, флажков нету, обложить бы надо.
Решили, что двое станут на номера, а двое зайдут с тылов и, если выходных следов не будет, стронут волков. Ероха, как и пару часов назад, деловито определил: куда стать Вадиму, а куда - Акимычу.
– Правильно я говорю? – обратился он к Акимычу, ища одобрения. Тот, молча, кивнул головой.
– А куда им деться, других подходящих лазов нету, пройдут здесь, – заключил Ероха, довольный своей сообразительностью.
Пошли томительные минуты ожидания. Авдеев занервничал, он уже хорошо изучил местность, и ему стало казаться, что Ерофей что-то упустил. И волки, если они в окладе, непременно выйдут не у взгорка, а за кустарником, где еле заметно петляла, уходя в островок, канава. «Тоже мне, волчатник …» – подумал он и решил сдвинуться. Отошел на несколько метров, остановился, стал вслушиваться в тишину. При порыве ветра с веток ближайшей сосны бухнули о землю шлепки снега. Будто вторя, из острова, один за другим отозвались два выстрела. Согнувшись, Вадим добежал до чахлой корявой сосенки, не успел толком оглядеться, как тут же увидел: на него, на всех махах, высунув язык, мчится матерый волк. Вид его был устрашающий, шерсть на загривке встала дыбом. Авдеев считал себя человеком не робкого десятка, а здесь струхнул. «Черт, так он же меня не видит», – пронеслось в его сознании. Но матерый заметил охотника, волк резко затормозил передними лапами, раскидывая в стороны ошметья сырого снега, поджав хвост, издал утробный звук и начал забирать вправо. В след матерому волку бежал и переярок, маяча среди кустарника за канавой. За несколько секунд волки скрылись в густом подлеске.
Только тогда Вадим вспомнил про ружье. Отдышавшись и придя в себя, он прошел к копанке и понял свою ошибку: делая крюк по ходу канавы, волки выходили к тому месту, которое определил Ероха. Досада переполнила его. В это время показался сам Ероха, без шапки на голове, с каплями пота на лице.
– Охотники, мать вашу!.. Где тебя поставили? – Ероха был взбешен не на шутку, до этого момента он обращался к Авдееву на вы.
– Почему не стрелял? Волки рядом прошли…
– Да, я… – начал оправдываться Авдеев.
– Да я… да пошли вы… поохотишься с вами!
В другой ситуации Вадим поставил бы на место этого наглеца и выскочку Ероху, но сейчас от правоты Ерохи и угрызения совести он промолчал. Почти одновременно подошли Федор и Акимыч.
– Уймись, Ерофей, – начал его успокаивать Акимыч. – Сам-то чего? Говорили как?.. стронуть – глядишь, и на меня бы вышли. А так шо, как мыши после скирды соломы…
Выяснилось, что Ероха вышел на волчью стаю, от неожиданности засуетился, вспомнил, что ружье заряжено заячьей дробью, решил поменять патроны, да подшумел. Матерая волчица молнией взметнулась и увела прибылых и переярков. Два выстрела, посланные в угонку, лишь посеяли панику и страх среди волков.
Решили немного передохнуть. Ероха отошел в сторонку, вытащил из-за пазухи шапку, нахлобучил ее на голову. Никто не видел, как он вскинул ружье, направил в сторону оттаявшего от снега взгорка и выстрелил. Федор соскочил с коленок, бросил термос, пытаясь понять, что там.
– Заяц что ли? – спросил он у Ерохи.
– Ну, а шо еще, слон африканский? – Ероха смотрел на взгорок и не двигался. – Пдранок, боюсь, уйдет по канаве.
– Так я доберу! – выпалил Федор, схватил ружье и во всю прыть бросился бежать к взгорку. Вернулся он через полчаса, еле волоча ноги и с пустыми руками.
– Ушел? – спросил его Акимыч
– Бля… я думав заяц, а там бродячий котяра. Ну, Ерко!…
Федор косо посмотрел на Ероху, но злости в его взгляде не было. Раздался хохот. Случай с кошкой разрядил обстановку.
Но несчастья на этом для Авдеева не закончились. На убранном кукурузном поле Федор поднял матерого русака. Вадим видел, как заяц, мелькая в междурядьях, несся мимо него. Он выцелил и нажал на спуск. Заяц, перевернувшись кубарем, быстро оправился и продолжил бег, припадая на лапы. Вадим бросился догонять, сухие перья стеблей били по ногам, цеплялись за подошвы сапог, вскоре поле осталось позади. Косой еле волочил за собой задние лапы. Казалось, вот-вот Вадим придавит его сапогом. Вдруг под его ногами заколыхалось, громко заскрежетало, и он оказался в полынье. Вода обожгла тело, мокрая одежда, ружье, потянули вниз. Авдеев выбросил ружье на лед, хватал руками за его края, но лед ломался.
Страх он не испытывал, поначалу его даже обуял хохот – от неожиданности и нелепости случившегося, но вскоре было не смеха, он почувствовал, что силы покидают его .
Краем глаза Авдеев различил фигуру Акимыча, рядом с ним мельтешил Ероха и что-то кричал. Только с третьей попытки удалось схватить за конец веревки, мужики потянули и, разламывая тонкий лед тяжестью своего тела, Авдеев выбрался на сушу.
Акимыч с Федором тут же с трудом стащили с него сапоги, вылили воду, помогли выкрутить одежду. Ероха побежал в сторону пролеска и вскоре приволок две валежины. Сырая древесина не разгоралась, чадила дымом, потрескивала, наконец, языки пламени начали облизывать корявые стволы. Ероха, справившись с костром, порылся в рюкзаке, налил в кружку, поднес Вадиму.
– Что это? – спросил тот.
– То, шо тебе сейчас нужно в первую очередь. Глинтвейн бучегорбиевский, пей.
Вадим скривил рот от резкого сивушного запаха, но выпил. Акимыч наломал сухих стеблей травы, разделил на две части и стал заталкивать в сапоги, предварительно вытащив мокрые стельки.
– Старый прием, проверенный, ноги в тепле сохранишь, ну а щас надо бы скорее в хату.
Подошел Федор, бросил к ногам Вадима зайца:
– Пал смертью храбрых на том берегу, запомнится тебе на всю жизнь.
Ероха при этом добавил:
– Я бы на твоем месте чучело сделал, глядишь, и нас вспомнишь. Мужик ты вроде ничо…
По приходу в деревню заяц в считанные минуты был ободран Федором и оказался на противне, сдобренный всевозможными специями, а после шкварчания на плите, был подан на стол. Выпили «на кровях» и «щоб жыв москаль на ридной Украине». Когда Ероха сказал эти слова, Авдеев проникся глубокой признательностью к своим спасителям.
Пришло время прощаться. Акимыч наотрез отказался брать плату за ночлег. Он вышел в сенцы, а когда вернулся, все увидели в его руках охотничий рог, потускневший от времени, с налетом патины, видно, работы старых мастеров, на что указывало едва заметное клеймо.
– Вот возьми на память, – голос старика дрогнул. Авдеев начал отказываться, но тот настаивал.
Федор оторвал голову от стола и, прекратив мурлыкать: «выйды, коханая, працею зморэна», повернулся к Вадиму:
– Ты шо?.. Дают – бери, а бьют – тикай. Вот мы, бывало, с этим рогом, та с гончаками, та с Кирюхой, мы бывало...
Авдеев с благодарностью взял охотничий рог, пообещав вновь приехать к своим знакомцам на охоту.
Дома он рассказал Ариадне, что познакомился с хорошими людьми, добрым стариком. Звонил Модест Петрович, пожурил за польский контракт, сообщил, что его переводят в Барнаул. Причину своего понижения в должности Мудя не назвал. У Вадима жизнь шла своим чередом, но кто-то из сослуживцев в разговоре как бы, между прочим, заметил, что Авдеев стал «какой-то не такой».
… Свет ярких автомобильных фар, пробивая падающий с неба снег, слепил глаза. Перед Авдеевым предстало искаженное лицо Модеста Петровича. Потом он увидел бегущую навстречу матерую волчицу с раскрытой пастью, вздыбившимся клоком мокрой шерсти на загривке. Вот уже несет псиной, отчетливо видны клыки, вывалившийся красный язык, доля секунды и зверь, в прыжке, мертвой хваткой вцепится в горло (Сон повторяется, каждое движение волчицы Вадим уже знает).
В холодном поту, он резко поднялся на кровати.
– Что с тобой? — сквозь сон пробормотала Ариадна, выводя его на секунду из фантасмагорического состояния.
– Спи, спи, – успокоил ее Вадим и прошлепал по теплому паркету. На кухне он щелкнул выключателем. При свете бра на стене бледной позолотой заиграл охотничий рог – подарок Акимыча. Он отыскал начатую бутылку коньяка, налил в фужер, выпил. Отголоски кошмарного сна будоражили сознание. Авдеев смотрел на рог и, словно воочию, видел на его горловине себя, сиротливо стоящую, согбенную фигуру Акимыча и как тот махал ему вслед рукой, когда прощались. Глаза старика были наполнены все той же затаенной болью. Ероха тянул валежину для костра, быстро семенил ногами, был сосредоточенный лицом, сосредоточенность эта как-то слабо увязывалась с быстрым передвижением. О чем-то важном пытался сказать изрядно захмелевший Федор, с рюмкой в руке и кольцом огурца, нанизанном на вилку. И вновь скакала по занесенной снегом дороге эта страшная, злобная волчица... « Надо же… как тесен этот мир?» – думал он. В его воображении, как в калейдоскопе менялись события, одна картина сменяла другую, согласованно, выстраиваясь.
В который раз прокручивал Авдеев в своем сознании тот день, когда Модест Петрович вез его в аэропорт (он улетал в Киев) и то, что потом произошло. В Бескудниковском переулке, на проезжей части дороги у бордюра, недалеко от «полосатой зебры», лежало бездыханное тело мужчины в старой куртке, камуфляжных брюках. Возле него суетились врачи «скорой». Модест Петрович, нервно отвечал на вопросы сотрудников ДПС, пялился на вмятины своего «Лексуса». Подавленный произошедшим, Авдеев тупо смотрел на родинку на скуластом лице пострадавшего, похожую на сердечко, какие печатают на открытках в день святого Валентина.
А позже в полутемном коридоре московской больницы, два санитара тянули каталку с телом человека, укрытого простыней с желтыми разводами. И долговязый говорил своему напарнику:
– Говорят, мужик с Украины, наверное, работал на соседней стройке. Все, отработал свое...
Долговязый зевнул, широко раскрыл рот, потом добавил:
– А может, бомж…
Тело, которое увозили санитары, и десантник на фотографии в доме Акимыча, с родинкой на лице, были схожи как две капли воды. Охотиться в Бучу Горбиевскую Авдеев больше не ездил.
Иллюстрация из интернета.
Лучшие комментарии по рейтингу
