Насмешка старого соболя.
Старое доброе время, о котором мы иногда вспоминаем с ностальгией, выглядит как-то моложе. Вспоминая молодость, приходится сомневаться в незыблемости некоторых утверждений. Например, что учиться надо на чужих ошибках. С этим нельзя не согласиться. Но как их избежать молодому человеку в условиях дикой тайги, когда на десятки километров вокруг нет ни души, шишек и просчётов не обойтись.
Будучи студентом, я охотился на соболей в прибайкальской тайге в учебно-опытном охотничьем хозяйстве Иркутского сельскохозяйственного института. Охотничьи угодья, преимущественно из темнохвойной тайги, занимали бассейн речки Морская Колесма, впадающей в Байкал около деревни Большая Голоустная. В военные и послевоенные годы здесь заготавливали древесину. Хвойники уцелели только на крутых склонах хребтов. Леса на полтора километра в обе стороны от рек, ручьёв и водоёмов являются водоохраной зоной, — запрещены для рубки, что закреплено в законах. Как в советское, так и в настоящее время лесозаготовители плевали на закон — как валили, так и валят лес от берегов до непреступных скал.
Вечно зелёная тайга зияла пустыми глазницами сплошных вырубок, поросших молодыми берёзами и осинами; убегала к темнеющим вдали серым хребтам в космах багряных облаков, освещённых лучами низкого зимнего солнца. Вдоль речек, изгибаясь гигантскими змеями, тянулись лежнёвые дороги из ядрёных лиственниц, скреплённых между собой железными скобами. Люди давно покинули эти места, но кое-где уцелели брошенные посёлки лесозаготовителей; ещё добротные дома чернели провалами выбитых окон и сорванных дверей; везде царило запущение и уныние. Надвигалась неминуемая гибель построек, недавно так необходимых человеку.
В ту зиму на территории хозяйства охотились на пушного зверя шесть человек. Преподаватель и три студента-первокурсника жили в большом зимовье в истоке Морской Колесмы в пяти шести километрах от Байкала. Второкурсник Анатолий обитал в старенькой сторожке на заброшенном верхнем складе лесозаготовителей, которых в тайге было немало. Склад — это расчищенная в лесу площадка, на которую трелевали только что сваленные деревья. Здесь обрубали сучки, если надо кряжевали на ассортимент, а затем грузили на автомобили. Рядом находились различные бытовки для отдыха рабочих и мелкого ремонта техники. Вокруг противотанковыми ежами громоздились горы откомлёвки и вершинника.
Моё «центральное зимовьё» тоже находилось на берегу безымянного ручья на заброшенном верхнем складе лесозаготовителей. Я был как бы «вольным стрелком», потому что писал дипломную работу именно по приписному охотничьему хозяйству, что позволяло мне собирать материал и охотиться везде, где заблагорассудится. Когда надоедало одиночество — уходил с охотой к своему брату-охотоведу.
Жил в бывшей кузнице, просторном бревенчатом помещении с прокопчёнными стенами и высоким потолком. В небольшой пристройке осталась куча древесного угля, который ранее использовался как кокс. Он прекрасно горел в железной печи и спасал меня в любые морозы от холода. Никогда, ни до, ни после у меня не было в тайге такого прекрасного топлива.
Внутри избушки, кроме железной печки, небольшого стола и голых нар из необструганных досок, ничего не было. В советское время студенты-охотоведы находились в очень тяжелом финансовом положении. Это в первую очередь касалось тех, кто занимался промысловой охотой. Только содержание промысловой лайки в течение всего периода обучения требовало уйму времени и средств.
Заход в тайгу осуществлялся на свои деньги. Кроме этого, необходимо было приобрести оружие, боеприпасы, специальную суконную одежду, продукты питания для себя и собаки. Обычно студенты ехали в специализированные промысловые хозяйства, где проходили практику, или списывались с охотоведами, выпускниками нашего института. В таких случаях промхозы помогали им заброситься на охотничий участок. В остальных случаях студент полностью полагался на свои силы и возможности.
На кафедре мне выдали стипендию за четыре месяца и, слава Богу, вручили комбинированное ружьё «Белка», которое обладало отличным боем.
И вот в конце октября высаживаюсь во второй половине дня из автобуса с огромным рюкзачищем и собакой, не доезжая десятка километров до посёлка Кочергат. До моей избушки семнадцать километров. К концу пути силы покидают меня, плечи в ссадинах и кровоподтёках от лямок.
Само собой разумеется, я не мог и не имел возможности занести спальный мешок или какое-нибудь постельное бельё и запасные тёплые вещи. Спать приходилось на голых нарах.
С вечера занепогодило: тёмные тучи седыми космами цеплялись за вершины хребтов, юго-западный ветер усиливался с каждым часом. Всю ночь деревья надсадно стонали и скрипели под его неослабевающим напором.
Утро было хмурым и серым. Снежные вихри метались среди могучих деревьев, втягивали в свою круговерть сорванные хвоинки, кору молодых веток, мелкие сучки и всякую ветошь. Тайга испуганно ухала, выла и свистела; надсадно скрипели старые кедры- исполины, и, не выдержав яростного напора стихии, какой-нибудь из них опрокидывался навзничь, круша на своём пути вся и всё. От удара содрогалась земля, окрестная тайга оглушительным грохотом отдавала последние почести заслуженному кормильцу окрестной живности.
Собака нехотя вылезла из конуры, потянулась всем телом, прогнувшись в спине, сбегала к кучам откомлёвки по своим делам и юркнула в тёплое чрево своего убежища.
Погода была явно не для промысла соболя. Как говорила моя мать: «В такую погоду добрый хозяин собаку гулять не выпускает», но какое-то смутное предчувствие удачи вытолкнуло меня с собакой в снежную круговерть. С Люстрой, дворноватой, но добычливой лайкой, чёрной, как смоль соболятницей, я охотился пятый год. Встретив «парной» след, она на первых порах сгоряча могла спороть в пяту, но через сотню метров, учуяв по запаху свою оплошность, разворачивалась и преследовала зверька напористо и споро, пока не загоняла его на дерево или в укрытие.
С полчаса мы шли через высокоствольный кедрач, поражённый сибирским шелкопрядом. Больно было смотреть на могучие кедры с серыми безжизненными космами погибшей хвои, а то и полностью голыми ветками. Кое- где унылую картину оживляли разлапистые ветки с живой хвоёй, точно изумрудные лоскуты на сером одеяле.
Всё так же, не переставая, шумел в ветвях ветер, валил густой снег. Буран быстро заметал наши следы. Люстра бежала чуть впереди, не проявляя присущей ей прыти. Мы приближались к подножью хребта, где заканчивался кедрач и начиналась старая гарь. В небольшом распадке перехватили свежий след соболя. Люстра бросилась в погоню, но вскоре вернулась — снег и ветер быстро переметали следы. Я взял собаку на поводок, и мы пошли распутывать соболиные ребусы. Люстра сначала пыталась бежать впереди меня, но после десятка резких рывков за поводок и шарканий мордой о стволы деревьев угомонилась и покорно брела сзади.
Ветер не унимался, под его напором жалобно шумели высокие кедры, молодые ели раскачивались из стороны в сторону, словно маятники старинных часов, снег валил и кружился в диком танце не переставая. В такую ветреную погоду у соболя короткий след. Зверёк где-то рядом. Только бы не потерять его в снежной мешанине.
В еловом распадке, в который мы спустились, было по-вечернему сумрачно и мрачно; ветер не мог разгуляться под разлапистыми елями и пихтами, где соболиные следы хорошо просматривались. Зверёк более тщательно обследовал выворотни и поваленные деревья в поисках мышей. Мы настигали его. Следы становились с каждой минутой заметней и свежей, позёмка не успевала их заметать. Собака почуяла близость добычи. Спустил её с поводка — она моментально исчезла в тайге. Прошёл по следам не более пяти минут, когда сквозь вой ветра донесся лай собаки «по зрячему». Зверёк задеревился на невысокой пихте. Я подошёл к добыче. Тёмный красавец, не таясь, изящно полустоял, полусидел на двух сучках: задние ноги опирались на нижний, а передние на верхний сук. Маленький хищник безбоязненно с нескрываемым любопытством наблюдал за невиданными пришельцами. Шикарный соболь был само спокойствие. Он впервые увидел собаку и человека и не понимал плачевности своего положения. Желанная добыча была в каких-то семи метрах от беснующегося пса и приводила его в неистовство. Я рассматривал красивого зверька в столь редкой позе и горько сожалел, что не было фотоаппарата.
Мы заполевали добычу. С восхищением разглядываю княжий мех роскошного соболя, без всякого сомнения, относящегося к самому ценному баргузинскому кряжу. По чёрному меху струится нацвет из яркой седой ости, с двойной зонарностью остевого волоса и густой шелковистой подпуши. Редчайший трофей даже для Прибайкальской тайги — один зверёк на тысячу. В остальных подзонах сибирской тай-ги, где не выпускали при расселении баргузинских соболей, вообще нет таких красавцев.
Окрылённые успехом углубились в тайгу. День казался прекрасным, а погода расчудесной — лучше не бывает. Я готов был всю зиму не видеть солнца лишь бы каждый день добывать по соболю. Мы шли среди кедров-великанов вверх по хребту к старой гари, заросшей ольхой, молодыми осинами и редкими берёзками. Снегопад прекратился, но ветер, шурша позёмкой, продолжать дуть с неослабевающей силой. На всём пути ни одной живой души, ни одного следка. Но мы упорно шли вперёд, не теряя надежды на удачу. Какая-то неведомая сила заставляла меня двигаться в избранном направлении. Холодный ветер пронизывал через суконную куртку насквозь, мёрзли лицо и руки.
К полдню перехватили соболиный след. Это была несомненная удача. Численность соболя в угодьях была невысокой. Судя по округлости и размерам отпечатков лап на снегу, след принадлежал крупному коту. Он был коротким. Маленький хищник пересекал гарь поперёк, не отвлекаясь на поиски пищи. Его путь лежал в прихребтовые распадки, поросшие тёмно- хвойным лесом, где соболь мог найти пропитание и залечь в уютное гнездо на днёвку. Ветер гнал позёмку, заметал следы снегом, выдувал запах зверька. Собака не могла работать в таких условиях. Виновато взглянув на меня, демонстративно убежала в сторону. Весь её вид как бы говорил: не стоит колготиться в этом чапыжнике по следу без запаха. Пришлось снова взять её на поводок и привязывать к рюкзаку.
След то терялся в снежных заносах, то появлялся вновь в относительно тихих местах. Продвигались медленно — мешала ольха. Для охотника это самое вредное дерево. Здесь на хребте произрастала кустарниковая форма ольхи высотой до четырёх—пяти метров. Только центральные ветви росли более или менее вертикально, остальные вкривь и вкось, образуя труднопроходимые густые заросли. Мы с трудом двигались по следу соболя, для которого не существовало никаких преград. Люстра часто запутывалась среди когтистых ветвей. Мне приходилось ежеминутно наклоняться, подлезать под ветки, отодвигать их в сторону, перешагивать через обгорелые стволы поваленных деревьев. Кустарник стылыми ветками цеплялся за одежду, не хотел пропускать. Я ругал себя за то, что выбрал такой маршрут. Но именно интуиция подсказала мне, где искать соболя. В данном случае надо радоваться, а не изводить себя ненужными упрёками.
Ветер поутих, выше поднялись тучи, в них появились просветы. Похолодало. Соболю надоело рыскать по продуваемой ветрами гари, побежка тянулась вниз к густому кедрачу. Отпустил с поводка продрогшую собаку. Она стремглав бросилась по ясно различимому на снегу следу. Зверёк недалёко. И точно, донеслось взлаивание, но какое-то редкое и неуверенное. Затем лай прекратился. «Скололась», — решил я и побежал на помощь. В густом кедраче соболь услышал преследование, забрался на высокий разлапистый кедр. Посидел, послушал, определил, что его преследует какой-то зверь. Инстинкт самосохранения подсказал ему, что следует запутать следы. Ловкий хищник пробрался к окончанию сучка, на котором сидел, и перепрыгнул на ветки соседнего кедра. Таким же манером оказался на следующем дереве, спрыгнул на землю — и был таков. Люстра прибежала к кедру, на который забирался соболь, и неуверенно залаяла; не почуяв запаха зверька, сделала круг, нашла выходной след и снова бросилась в погоню.
Пока собака крутилась в поисках выходного следа, мастеровитому соболю, по всей вероятности не впервые морочащему голову преследователям, хватило времени добежать до надёжного убежища. Все представители семейства куньих имеют на своём индивидуальном участке по несколько убежищ: в корнях деревьев, в дуплах, валёжинах, норах, курумниках и прочих местах.
Люстра азартно лаяла в небольшую норку в двух метрах от тонкой ели, тщетно пытаясь лапами расширить отверстие. Мёрзлая земля не поддавалась. Я на всякий случай сделал большой круг — выходных следов соболя не было. «Здесь ты, голубчик, — снимая рюкзак, радостно приговаривал я. — Сейчас мы тебя выкурим».
Попробовал топором расширить вход в убежище, но мёрзлая земля вперемешку с мелкими камнями, словно броня, надёжно хранила добровольного затворника. Зверёк чувствовал свою защищённость и несколько раз проурчал, что привело собаку в неистовство, а меня в восторг.
Развёл в полуметре от норы костёр. Когда он разгорелся ярким пламенем, навалил на него сырого мха. Чего-чего, а мха в прибайкальской тайге хватает. В небо устремился столб дыма, словно из трубы мощного паровоза. Веником из веток пихты начал загонять дым в нору. Пять, десять минут машу, а проку никакого. По-видимому, нора длинная, глухая и дым до зверька не доходит.
Ещё раз попробовал выкурить соболя — не получилось. Поставил капкан у входа в нору. Насторожил и хотел оставить без всякой маскировки, но почему-то присыпал тонким слоем снега.
Ночью долго ворочался, не мог уснуть, чего со мной никогда не случалось. В голову лезли всякие неприятные мысли.
Рано утром, когда на востоке только просветлело небо, я был на пути к капкану. День выдался на загляденье чудесным: в меру морозным, тихим и солнечным. Снег под лучами ласкового солнца блестел так ярко, что слепил глаза. После ненастья весело свистели синицы, где-то вдали плакалась желна, весёлой дробью приветствовали друг друга извечные трудяги-дятлы, визгливо кричали сойки. Вся таёжная живность, от мелкой мыши до изюбря, старательно набивала желудки доступным кормом.
Вот и капкан. От него ровной цепочкой уходят соболиные следы, теряясь в таёжных дебрях. Я раздосадован своей оплошностью. Вдобавок ко всему старый соболь поиздевался надо мной всласть. На смерзшемся на капкане снегу красовалась до неприличная огромная куча соболиных экскрементов.
Г.Лапсин
“Охота и охотничье хозяйство” №3 – 2013
