ГАЙ. Игорь Алёхин (Продолжение. Начало в разделе "охотничьи рассказы" на 5-ой странице )
Это было. Теперь вокруг меня совсем другие люди, и с ними мы сейчас отправимся на охоту за серым зайцем, жующем хрупкий стебелёк люцерны, быть может, за сотни километров от нашего дома. Ведь прошли перепелиные росные утра на пушистых зелёных люцерновых коврах, тяжёлые сизо-розовые вяхири перестали вылетать на убранные и запаханные подсолнечники, распуганные выстрелами местные кряквы, чирки и красноголовики тоже куда-то подевались. От нечего делать стали по выходным дням появляться охотники возле своего магазина, и речь заходила о северной утке, о гусях,первый табунок которых кто-то якобы видел "на днях".
Пришёл ноябрь. Местное общество охотников провело ежегодный подсчет зайца, или, как торжественно и важно назвал это предприятие председатель правления Николай Михайлович Иглин, имевший среди молодой части охотобщества прозвище Колючий, "подсчёт пушного зверя". Я не смог по каким-то причинам участвовать в подсчёте и, встретив Николая Михайловича днём позже, задал ему , очевидно, некорректный вопрос - где, мол, были и много ли подняли. Отставной прапорщик, навечно сохранивший военную выправку, хитро глянул на меня, спросил закурить, а затянувшись, выдал фразу:
- Да, были, по-эт-самое, есть заяц! Вот ты, Алёхин, не был, а надо было быть, тогда бы не выпытывал. Вот все вы по-эт-самое, хотите на готовенькое, а надо участвовать в работе. Может вам колошки забить - где, дескать, и сколько...
Но я улыбался - главное есть, а где - найдём!
И пошли разговоры про зайцев, лис да кабанов, которые в наши края нет-нет да захаживают. Про норных и гончих, и гончатники с лютой ненавистью рассказывали о разрытых в посадках норах "...разве ш это охота, землекопы сучьи..." и, желали смерти всем фоксам, ягдам и таксам в районе, а норники в открытый бой с ними не вступали, отговариваясь тем, что, дескать, положение есть, в котором разрешается в целях спасения собак пробивать вертикальные колодцы над тупиками нор. "Да у вас в каждой норе спасение идёт и не колодцы - окопы вырыты!" - раздражённо напирали первые. " Так мы ж потом зароем - неуверенно, отводя глаза, отбрехивались вторые. "Шо-о? Ты зароешь, ты? Да тебя самого..." И так без конца. "Чисто" зайчатники слушали и тех и других, про себя называя их "шкурниками".
Павел Григорьевич, продавец охотничьего магазина, соблюдая дипломатичный нейтралитет, отпускал увесистые пачки патронов с крупной дробью параллельно с шутками в адрес покупателей.
В один из вечеров, недели за две до открытия охоты, ко мне домой завалилась делегация из трёх охотников соседней станицы Платнировской. Петя Аверкович, крёстный моего семилетнего Кости, врач ветеринар, а в настоящее время "фермер-арендатор без техники, но с землёй", как он сам себя называл, его сколько-то юродный брат Василий Литовка, бюджет которого состоял большей частью из доходов полулегального рыбного промысла, и Соколов Владимир Николаевич, организовавший какую-то частную торговлю в станице, получивший от Петра, водившего с ним дружбу, прозвище Дон Соколевич, мужчина лет пятидесяти пяти.
Шум, свет фар, улыбки, возгласы! "...Ты гля - эстонка кидается!...- О и, и фоксик у него?! Это же фокс? Привязаны? Ну всё, всё, хорошая собака, хорошая... Хозяин, встречай гостей!"
Вошли в дом. От чаю отказались - Петя объяснил, что дело срочное, ну и, конечно, времени у него в обрез. Он вообще такой, Петро, как-бы сказать, шутливо-деловой, любит подчеркнуть свою бесконечную занятость, маскируя этим "абсолютное отсутствие денег и желания работать". Как и многие из нас, грешных. И выражаться он любит красиво, оригинально: "...Вы, батенька, напрасно так усердствуете с водочкой - такая, знаете ли, нагрузка на центральную нервную систему!" А сам так "наусердствуется" на свадьбе у кого-нибудь из бесчисленных своих родственников, что под его собственный рассказ об этом слушатели потом животы порвут. Ему за сорок, охотой увлекается с десяти лет, когда купил у одноклассника ружьё за два рубля восемьдесят копеек. Заряжал его в виду отсутствия пороха серой от спичек - восемьдесят головок, а на зайца - сто... Ружьё то загинуло в водах Какайки во время эпохальной охоты на околостаничных лысух, что и позволило Петру, по его собственному признанию, дожить до наших дней с обоими целыми глазами. На вопрос о марке ружья обычно словоохотливый Пётр Константинович мычал что-то неопределённое, морщил гримасу и, устремив прищуренные глаза в прошлое, говорил: "Это не передать словами - это надо было видеть..."
Василий - попроще в разговоре, востроглаз и скор в решениях. Очередные разглагольствования брата о несовместимости той или иной пищи в организме, микроэлементах и прочем считает хитрой придурью и потому при совместной трапезе на охоте, ухватив кусок мяса с хлебом, демонстративно спрашивает:
- Петро, мясо с хлебом як - нельзя?
- Нет,нет,нет! - став в позу лектора, начинает тот. - Совершенно не совместимо, потому что...
-Ну ясно, - Василий запихивает оба куска в рот. - но есть надо, бо за Петькой не успеешь..
Расселись в гостинной, и Петро начал на правах моего родственника.
- Во-первых, дети, - обратился он к моим Косте с Настей, с робкой улыбкой взирающим на шумных дядек, развалившихся в креслах, - постарайтесь не пугаться этих неотёсанных представителей нашего станичного казачества. В существе своём они дети природы и отличаются от вас только возрастом. Среди них...
- Петька, хорош! - сыграл желваками Василий. - Ты сейчас начнёшь. Дело давай. Соколу магазин закрывать надо.
- Да успеется, я там жену... это... она там, - вставил Володя примиряюще.
- Ну, если коротко, - Петро почувствовал себя в центре внимания и был доволен этим, - могу предложить охотничью экспедицию - в Сальские степи. Василий с Доном Соколевичем в конце прошлого сезона побывали там и имеют весьма положительные отзывы о...
- Игорёк, там зайцев тьма, а лисы ходят просто так, днём! - перебил его Василий.
- Василий! - набычился Петро, разозлившись, что не дают объяснить суть дела. Но тут же смирился. - В общем, надо ехать. Но когда и куда неизвестно.
Он помолчал. Соколов вручил детям по жевательной резинке. Василий поковырял ногтём чугунную решетку камина. Я сделал удивлённое лицо. Но ведь уже были там, что ещё? Оказывается, они, Василий с Соколовым, были там с проводником, толком ничего не запомнили, а этот человек на этот раз не едет: что-то у него с ружьём приключилось, и они приехали ко мне - ведь Петя знал, что у меня в Сальске есть какие-то родственники.
- А...Ясно...- пробормотал я. - "Шура, если бы я мог унести гири сам, разве я сказал бы вам о них?" Ясно, ясно...
- "Золотой телёнок"? - застенчиво улыбнулся начитанный Петро.
- Шо вы там? - Василий рубанул напрямик. - В общем, так. Едем на моей машине. Игорёк, тебе надо дозвониться в Сальск, узнать когда там открытие, в Ростовской области оно бывает на неделю-две раньше нашего. Побываем там на открытии и у нас тоже. Разве плохо? А лис там, а нор...
- Слушайте, хлопцы! - я успокаивающе поднял руки. - Во первых, это родственники жены там... Оля, кто там у тебя?
- По отцу - все... Дядька, тётка... Дядьку Кольку - помнишь, приезжал? Село Новый Маныч, Сальского района.
- О! - Петро снова взял всё в свои руки. - Короче, завтра звонишь в Сальск, а потом - Дону Соколевичу. Телефон, Володя!
Соколов сказал номер, я записал его на коробке от какой-то игрушки, которую молча подсунула мне Настя.
- Ну всё, выгоняй нас. Завтра до трёх дня ты должен позвонить Соколевичу. Он будет ждать.
- Или жена, или сын, - вставил Владимир Николаевич.
Утром я позвонил в Сальск, узнал номер охотобщества, а от них - день открытия. Охота открывалась 6 ноября, на неделю раньше, чем у нас. Ехать стоило. Я отложил поездку в плавни, настроившись на новые впечатления, говорят там куропатки, о которых у нас давно почти не слышно. Говорят, там лисы кур воруют днём, А баран в степи стоит, как у нас индюк. И там такие же, как у нас, поля и лесополосы, только шире, безлюдней, говорят. И всего-то 300 километров - что за расстояние для "шестёрки"?
За два дня до поездки к нам присоединились ещё двое знакомых охотников - Григорий Андреевич и Виктор Иванович, - заразившись рассказами о сиреневых степях и непуганых зайцах.
Ехать решили на двух машинах. Я оказался вместе с новыми членами экспедиции.
Утром 5 ноября бежевые "Жигули", за рулём которых сидел Григорий Андреевич, мягко выкатились на Ростовское шоссе.
Ах, хороша дорога на охоту! Денёк серый, холодный ветер шумит за стёклами, но дождя нет, и уже это прибавляет настроения. Мелькают вечные наши придорожные тополя, сменяются поля за окнами, а мы возбуждённо говорим об охоте - и прошлой, и будущей, и она, кажется, безусловно, прекрасной. Тихорецк проскочили на одном дыхании, а это 100 километров позади. Василий идёт "на хвосте", иногда отстаёт, пропуская при обгонах встречные, но потом резко догоняет, демонстрирую ходовые качества "шестого" двигателя.
Григорий Андреевич, работавший раньше преподавателем истории в школе, то и дело рассказывает интересные вещи - о причинах войны в Югославии, о прошлом Кубанской равнины, о встретившейся по пути церкви византийского стиля. Но разговор всё равно возвращается к охоте.
Охота! Она заставляет мужчин питаться в сухомятку, она поднимает их из тёплых сухих постелей и гонит в мокрые холодные поля, она опустошает их кошельки и бензобаки, наполняет души сладкой тревогой, источает упрёки жён, непонимание знакомых и родственников, далёких от охоты, отнимает и дарует силы, лишает сна и здравомыслия, - она сейчас гонит через сотни километров из края в край шестерых взрослых женатых мужчин, каждый из которых по-своему любит её.
В полях на зайцев веселее охотиться компанией. Необязательно добычливее, но - веселее. Здесь каждый на виду, ты видишь сразу всех и переживаешь за каждого, И одно дело проходить день в одиночку, ничего не убив, и совсем другое - в гае, где пусть только ты и не убил ничего. Порадуйся за других, представь себя на их месте, - и охота вновь обласкает тебя своим дыханием!
И пусть ты приверженец тихих охот в одиночку, где лик природы смотрит откровеннее и ярче, найди возможность приобщиться иной раз к весёлому размаху охотничьей компании. Встряхнись! Встань в "крыло" растягивающегося гая "потяни" его первым, заворачивая широкую дугу его к дальнему краю зелёного поля озимых или чёрного бугристого моря пашни. Ты увидишь как стрелою понесётся первый заяц, серой тенью прочеркнув полукруг стрелков, провожаемый бесполезными хлопками выстрелов и растворится в осенней дымке, в бурьянах далёкой посадки. Как потом, после долгих минут бесплодной ходьбы, наполненных запредельным сорочьим стрекотаньем и твоим дыханием, вдруг донесётся выстрел из "куля" и кто-то из охотников побежит, семеня, на ходу перезаряжая ружьё, наклонится и поднимет серое пятно русака с белеющим подхвостьем, а гай, выждав этот момент, равнодушно, безмолвно, - разочарованно как-то даже, станет смещаться дальше. И крики "гоп - гоп", и далёкий смех, и весёлая ругань, и клин гусей высоко в небе...
В Сальск мы въехали в первом часу дня. Быстро нашли правление охотобщества. За закрытыми дверями стоял гул мужских голосов и звякали стаканы в лучших традициях российского окончания трудовой недели. На стук в дверь высунулась голова, во взгляде не было резкости, и дружелюбно кивнула на соседнюю дверь с табличкой "бухгалтерия". Ждали до часу.Пришла улыбчатая женщина, выписывая нам путёвки, сказала:
- Полторы тыщи разовая, А с вас, - она смеясь ткнула ручкой, - краснодарцев, надо три брать.
- Че это так? - весело спросил Василий,
- А так вот! - она протянула вложенные в билеты листки. - С праздничком!
- Спасибо!
Выехали за город и минут через сорок притормозили возле указателя "Новый Маныч". Въехав в село, спросили первых же старушек:
- Где живёт Николай Трофимович?
- А вин от-як на лавочке сидыть!
Подъехали. Дядя Коля засиял, засуетился: "Давайте машины во двор, места хватит, ночевать есть где" Все облегчённо вздохнули - не в скирде долгую ночь коротать. Ну, дальше - обедать-ужинать.
Во дворе стол, в кухне решили не тесниться. Повытаскивали свои рюкзаки, вытряхнули - и клеёнка скрылась под грудой продуктов. Поздняя осень, - всё у хозяек заготовлено, запасено на зиму. Здесь и помидоры - свежие, поздние, и мочёные, красные и блестящие, с легко спадающей прозрачной кожурой, залитые томатом с желтеющими дольками чеснока, среди них - маленькие с пупырышками огурчики, кисло-солёные, такие твёрдые, что лопаются на зубах, переложенные укропом. Красные и жёлтые ломти болгарского перца - букетом на листе пергамента. Кто-то несильным ударом ножа раскалывает полосатый огромный арбуз, и он вспыхивает алой мякотью. Глянцевые яблоки светятся в большом газетном кульке. В миске пушистая гора холодной квашеной капусты с искрами оранжевой морковки. На тарелке маленькие, круглые, твёрдые домашние котлеты, в которых почти нет хлеба. Тефтели блестят из соуса зёрнышками риса, рядом тёмно-лиловые баклажаны вывалили из надрезанных боков цветной букет овощного фарша. Лежит тяжёлый ломоть варёной свинины с прожилками воскового жира. Брус розового сала с налипшими кусочками просаленной бумаги, с полоской тёмно-бордового мяса. Платнировский круглый хлеб нарезан большими ломтями, которые, пышно изогнувшись, раскинулись в центре поверх остальной снеди. Тут же прочно стоит двухлитровый "глэчик" с идеально прозрачной жидкостью.
Разлили по стаканчикам. Слова взял Петя. Окинув выразительным взглядом стол, он начал словами :
- Несмотря на то, что живём мы, как известно, всё хуже и хуже...
Уже в темноте мы пели песни, особенно отличились платнировские братья, лишь Николаевичу что-то нездоровилось. Ему и постелили раньше всех в самом тёплом месте, в кухне на печке. Остальные устроились в хате, на полу, набросав тулупы и ватники, а под головы - хозяйские пуховые подушки. Было тихо, только блеяли за стенами хаты овцы, тикали ходики, да на недалёком Егорлыке кричали дикие гуси. Наш гай, шесть человек, спал здоровым спокойным сном, всё более приближаясь к заветному часу открытия охоты. С перерывами страшно громко храпел Григорий Андреевич, и от этого я просыпался, чиркал спичкой, смотрел на часы и в пять утра поднялся, прошёл через двор в летнею кухню, поставил на огонь большой чайник. В холодной тишине осеннего утра над селом летели, перекликаясь, гуси и казара, Звёзд не было, но и с неба ничего не сеялось.
Постепенно все проснулись, собрались в кухне. Кто пил ледяной сок квашенной капусты, кто сонно-деловито шастал по кастрюлям. Завтрак затянулся. Думалось: кругом Сальские степи, безлюдье, простор - куда спешить? Виктор Иванович достал к чаю банку "своего" мёда, ароматного, гречишного. Чайника не хватило, поставили ещё раз. Ну, наконец, всё. Зашуршали охотничьей амуницией - это раньше ходили кто в чём, теперь почти у всех камуфляжные костюмы с удобными карманами, с нашитыми газырями для патронов. У троих полуавтоматы цепляют стволами за низкий виноградник У Виктора Ивановича штучная двустволка мелькнула серебром всечки.
- Гриша, чё ж ты новое ружьё не взял? - Тот купил недавно ТОЗ-34 почти за полмиллиона.
- Да не успел зарегистрировать, забегался, знаешь...- Григорий Андреевич блестит чёрными весёлыми глазами, улыбаясь, тёмные кудри на лысеющем лбу выбились из-под франтоватой кепочки.
Грузимся, выезжаем. Уже совсем светло, и сосед по улице укоризненно качает головой, показывая на часы - поздновато, мол! Ничего, успеем... Небольшой туман за селом был ещё наполнен ночными снами. Первый вопрос - куда? Неподалёку убегало в туман бурое поле не то люцерны, не то просто целены. С него и решили начать.
Лязгнули затворы МЦ, негромко хлопнули, закрывшись, двустволки. Начали растягиваться по полю. Слабый ветерок гладил щёки влажными крыльями тумана. Под ногами хрустела серая тава, блестела россыпь чёрного овечьего помёта. Поле стекало в балку, затем довольно круто поднималось. Справа виднелись молчаливые фигурки нашего гая. Кто выстрелит первым? Но было тихо кругом. Только легкий туман и серое небо. Кто-то машет рукой - сворачивай! Вышли к реденькой лесополосе. За ней - огромная пашня, не чёрная, как у нас, а коричневая, глинистая. Однородная, мёртвая какая-то. Ни тебе бурьянчика, ни крупных комьев земли. Кажется, и не может на ней быть ничего живого. Ноги выше щиколотки утопали в мягкой земле. Хорошо, что сухо, в дождь на этой глине... Но пора бы и зайцу объявиться, в самом-то деле! Я огляделся. Метрах в ста пятидесяти от меня, отставая шёл Петро. Вдруг я увидел, как рядом с ним на пашне появился заяц, такой неожиданный на этом голом поле, что захотелось протереть глаза - не мерещится ли от долгого ожидания. И Петро не стрелял, замерев, остолбенело смотрел на невесть откуда взявшегося зайца, потом резко, но как-то оторопело вскинул ружьё. Быстрый, слишком быстрый дуплет. Тах-тах! Заяц понёсся к лесополосе. Григорий, отсюда даже видно, хохочет, а Петя разводит руками, чешет затылок. Ну ясно, от неожиданности. А я думал - ну почему не у меня! Вечно так... За двадцать лет охоты ни разу в гае не стрелял первым. Привык даже, а всё равно каждый раз надеешься, и злость берёт, когда снова кто-то стреляет первым. Пока думал над этой своей невезучестью, на дальнем краю ещё выстрелили, кажется, Соколов. Петро машет - пошли, мол! Значит, тоже мимо. Почему не у меня... Сверху сыплется казарочья перекличка - птиц не видно в тумане, но слышно, что они за пределами выстрела.
Следующее поле - тоже пашня. Ну и поля здесь - километра по три-четыре длиной. Вспомнились слова тестя, который из этих краёв: посевные площади здесь у одного отделения колхоза больше, чем у всего нашего колхоза... Сальские степи! Ах, какие же вы были, наверное, в прошлом - целина, платиновый ковыль, сиреневые терновники, прыгающие на ветру шары перекати-поля, табуны дроф и стрепетов... Сейчас - пашня, пашня до горизонта, потом начинаются сплошные озимые. И - мало дорог. И камышовые балки не часты. Сушь всё-таки. Степи. Ну, да ладно, нам бы только заяц был. А зайца пока не много. На очередной пашне, перестроившись, подняли двух, да и то далеко. Пустые идём! Я всё затягиваю "крыло" гая, иду по большой дуге, жмусь к посадкам, где нахожу барсучьи норы, но кроме них - ничего.
Выстрелил Виктор Иванович - далеко, заяц пронёсся влево, пронизал посадку в ста метрах впереди меня, выскочил на озимое поле, где по середине сидели, вытянув настороженно головы серые гуси. Когда-то при виде сидящего табуна я ошалело стал придумывать способы скрасть птиц, ведь такая завидная добыча, и кажется рядом! А сей час спокойно иду дальше, зная - только время зря потратишь. Да и будут ещё гуси - это другая охота! И так вышли цепью на одинокий просёлок. Подождали отставших. Переглянулись издали, махнули руками ладонью кверху - ну что, мол? Махнули вперёд - пошли, мол, дальше.
Поле огромно. То ли люцерна старая, то ли просто бурьян. И стерня торчит... Пары, наверное! А что, площади позволяют - у нас-то их нет давно... Идти легко и не жарко, как на пашне, где и куртки порасстёгивали. Я снова был самым левым, и весь гай тянулся огромной редкой подковой справа - сзади. Видно было всех, и даже Василия на противоположном конце "подковы", а до него никак не меньше километра. Оглянувшись очередной раз, увидел, что Григорий Андреевич в светлой своей модной кепочке слился, замерев с вытянутыми руками, и целится, и что-то около него мелькает серой искрой по бурьянам. Ах, этот миг! Ради него всё - и сборы-хлопоты дорожные, и расходы, и сама жизнь наша, охотничья. Вот ты шёл до этого, думал о чём-то, о сыне, которому, ох как надо помогать в его учёбе в институте, о начальстве, которому наплевать на твои интересы, о ценах растущих с ненормальной быстротой, так что, за сумму, которую стоило МЦ-109, самое лучшее ружьё в твоей жизни, и которое ты так и не купил тогда в Ростове, теперь можно купить пачку патронов... Думал о чём угодно, и вдруг в твой мозг ударила электрическая искра, и весь мир в ужасе отпрыгнул от тебя, и от него осталось лишь бурьянистое поле, по которому, по которому , заложив уши, понёсся пульсирующим серым огнём огромный русак .
Я видел, как взбрыкнул заяц и исчез, и Григорий пошёл назад, наклонился и поднял его, белеющего брюхом в тусклом пространстве осеннего дня, и порадовался за него.
Вообще в этот день и последующий чувствовал себя ответственным за успех этого "безнадёжного предприятия", говоря словами популярного тоста. Волей или неволей... но так уж сложилось. Люди со мной ехали в даль, тратились... и хотя я не был инициатором поездки, оказалось, что меня считали вроде за хозяина. Ну, родственники, понятно, здесь. Так что я уже обращался мысленно к богине Диане - пусть уж останутся довольны мои сотоварищи, мне добыча вовсе не обязательна. Пусть уж хоть они... Снова дуплет. Петро побежал, прихрамывая - у него нога сломана в щиколотке много лет назад, - и, натрудив, он начинает заметно припадать на неё. И сколько раз, отставая от всех, ковыляя на "утробистой" пашне, он всё же брал "своего", трудового русака и получал заслуженные поздравления от остальных участников охоты. Но вот и он с добычей. А поле только началось, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
Ещё выстрелы, крики "гоп-гоп", "далеко" и "Витя, на тебя, на тебя!...", и Виктор Иванович упал в траву, скоро вскинулся на колено и вторым выстрелом свалил крупного зайца, набежавшего на него. Уже лучше, слава Богу... Опять пальба, возле далёкой фигурки Василия какое-то мельтешение, мне не разобрать, но какая-то весёлая суматоха на том краю. Пронеслась ещё пара зайцев. У меня пусто, ну да чёрт с ним! Я видел, что в гае стреляют, что все оживлённо перекликаются, а это и была охота, то время, тот миг, когда она удаётся!
Сходились у дороги. Не доходя до меня метров двести, Василий выстрелил и поднял из травы зайца. Итак, у всех, кроме меня, по зайцу
- Ну, как поле, Григорий Андреевич?
- Чудесное! Сколько подняли? Штук двенадцать?
- Не меньше, Гриша! А у Василия, видел - куропатки, целый табун!
- Да, а че он - не стрелял! Вася - ты че?
- Та с переляку... Веером! А я стою як... Аж сердце...
- Ничего, ничего, положительные эмоции! - это Петро, конечно, - очень полезно для печени...
- А мой заяц гля какой... выкатил глаза Виктор Иванович. - О-о... здоровенный, гля.
- Ну, ростовский! Помнишь, у нас выпускали - полсотни?
- Килограммов семь, не меньше!
Дело к обеду, решили идти дорогой к оставленным машинам. Обедали у скирды, недалеко от первого нашего поля. Аппетит у всех - дай Боже! Только Соколов хандрил, прилёг на солому, вежливо отказался от трапезы: "Я бы с удовольствием, ребята, да что-то не того..." Посочувствовали ему - ну что ж, диагноз один - перебрал накануне. А он, помнилось, и не пил вроде, не шло... Только Петро как-то внимательно посмотрел на Николаевича:
- Может, лучше отвезти тебя в хату, здесь ведь рядом?.
- Да нет, я похожу, зря, что ли, ехал...
- Ну смотри...
Пили-ели до часу дня и вот что интересно, все заметили - и водка не брала, и еда не расслабляла. Обычно после обеда кто-нибудь да скажет: "Ну что, мол, можно и закругляться потихоньку..." А тут - вперед, все рвутся в "бой", ещё в посадки не ходили, кукурузу надо найти, и вообще всё только начинается. И был хороший день: широкие поля, стаи гусей в небе, безлюдье, редкие отары с безмолвными всадниками-чабанами. Все были веселы, всем примерно одинаково везло, никто не лез в перёд, не отставал, не хитрил - да и где в этих просторах хитрить, как? Часам к четырём решили подвигаться к дому. По пути купили в проходящей отаре здоровенного барана - весёлый и щедрый Григорий Андреевич выторговал его у чабанов за двадцать пять тысяч, что по ценам на ноябрь 1993 года было не дорого.
Приехали к дяде Коле засветло. Мы с Петром в пять минут скинули с барана шкуру, а при разделке Петька так принялся махать ножом, что я отступился - делать нечего. Отрезали лопатки, тётя Вера принялась варить шулюм и, когда кто-то предложил почистить картошки, недоумённо сказала: "Картошку зачем? Шулюм же хотите! Кроме мяса, ничего не надо... Соль вот... ну, перчик..." Заказали и зайца - тушёного в сметане. Петро начал снимать с двух последних пушистые шкурки.
Николай Трофимович истопил баньку. Григорий Андреевич с Виктором Ивановичем быстренько заняли её и к столу пришли красные, разомлевшие и, не пригубив стопки, ушли спать в дом, захватив тулупы. Петро разозлился, придя с разделки, с руками в жиру и крови, что ему не досталась баня, но изобилие стола, подоспевший ароматный шулюм и чарка ледяной "Русской" быстро его умиротворили. Без песен и на этот раз не обошлось. Поздно управившийся с хозяйством дядя Коля, которого, не смотря на строгие взгляды хозяйки, затащили за стол, всё спрашивал обеспокоенно; "Ну, как охота, есть заяц?" Раскрасневшийся, улыбающийся Петро дурашливо обнимал его и кричал: "О! Не зайцы - овцы! Бежит - земля дрожит, и дробь наша его не берёт! Стреляем, стреляем - не пробьёшь! Так он от тяжести свинца в шерсти устаёт и падает, ну вот ей-богу! Бежишь тогда к нему, пока он не отдохнул, и стволами - по темени! Только так, иначе никак! О! Дядь Коля!...". "Ну и кум у тэбе!"- поворачивал ко мне доброе лицо Николай Трофимович. Потом сокрушённо говорил: "Хлопцы, ну а барана зачем купили, гроши тратили? Мы бы своего зарезали!"- "Да брось, дядя Коля, всё нормально!" В жарко натопленной хате сон сразу сморил всех, и проснулись уже засветло. Было воскресенье - день отъезда. Решили двигаться в сторону Сальска охотой, останавливаясь на подходящих полях. Завтрак вышел прощальный, шумный, и проспавшие шулюм хлебали его холодным, но всё же вкусным и жмурили глаза, жую жирное, сочное мясо. Благодарили хозяев за гостеприимство, грузили завёрнутую в полиэтилен, баранью тушу в багажник, укладывали добытых зайцев, одежду, оказавшиеся ненужными примусы и котелки.
Выехали из Нового Маныча с хорошим настроением, до обеда "затягивали" несколько полей довольно удачно, и снова носились по широким полям шустрые русаки, и мелькали куропатки, невиданные мной раньше, похожие на крупных перепёлок, и гуси, и казара часто пролетали стороною, осыпая землю будоражившими сердце криками.
И мне удалось, наконец, взять своего зайца - не нагоненного кем-то, то не заяц, как говорил лихой Василий, - а именно с подъёма, "трудового". Гай уже стягивался последним полем к машинам, сиротливо стоявшим у разноцветной лесополосы, опять таким же бурьянистым полем, наверное, парами, оставалось пройти метров двести. Справа от меня бурьян был погуще, без широких проплешин, и, глянув туда, я ещё, помнится, подумал : "Ну, если и есть у тебя сегодня последний шанс, то вот в этом пятне". И начал зигзагом проходить его. Холодная жёсткая трава громко шуршала по сапогам, а я ещё старался наподдать ей, интуитивно чувствуя, что из этого громкого, резкого шуршания может родится заяц. Я настолько остро это почувствовал, что, помню, остановился и вставил ещё один патрон (пятый) в магазин, который до этого заряжал не полностью - зачем, думалось? А тут вытащил из патронташа тяжёлый скользкий патрон в чёрной пластмассовой гильзе и с усилием - пружина и так была сжата - запихнул его в ружьё. Щелкнул подавателем, сделал несколько шагов - и даже назад отпрянул: метрах метрах в пяти-шести, треснув сухой травой, метнулся в бок русачище, растянувшись в первом прыжке, и пошёл махать по бурьянам, стремительно удаляясь. Кажется, ну что стоит свалить его, и сколько раз так и случалось, и всего то две-три секунды делов, и вот он уже и лежит, раскинувшись, словно недоумевая, как это так быстро кончилась его заячья жизнь. А тут меня словно оглушили сзади - последний шанс сегодня. Боже ж ты мой! Упустить - нельзя, невозможно! Так рванул ружьё к плечу, что ремень перекинулся через ствол - чёрт его знает, сколько лет ходил с двустволкой, ни разу так не случалось, а тут - на тебе! Может, играет роль шарнирная антабка на цевье у магазинки? Стряхнул ремень сбив прицел, заспешил, ударил мимо, заяц метнулся вправо-влево, ая зачастил, завилял стволом, каждый раз стреляя не туда, и, когда дошёл до пятого, последнего патрона, с ужасом понял, что уже далековато, и заяц как раз стал в угон, узкий, почти слившийся с бурьяном. И слеза накатила под резким холодным ветерком, и сморгнуть её уже некогда - всё, уходит... Но тут с боку дико, пронзительно крикнул Василий, что - не разобрать, русак отвернул, высветлив серый широкий бок, рванул в сторону, я перекинул мушку на два корпуса - за пятьдесят уже было, наверное, - эмцешка последний раз грохнула, выбросив дымящуюся гильзу и оскалившись остановившимся в заднем положении затвором... а заяц завалился в траву. Я побежал к нему, на ходу заряжая ружьё...
Сходились, и все смеялись, шутили, а Григорий, вскидывая брови, кричал:
- Взял всё-таки? Под занавес!
А Василий:
- Ну ты и палишь часто, тах-тах-тах! Далеко было?
- Да вот - из-под ноги!
- Та ты що... А че?
- Да, знаешь... ремень вот так перекинулся, а потом...
- Да, это бывает! Снять бы его совсем, да иной раз охота на плечо повесить - тяжёлая всё же зараза... Особенно к концу дня. И глянь, где лежал - рядом с машинами!
Петро в своём духе:
- Как-то раньше, батенька, вам двух выстрелов хватало, а чаще одного... Стареете, однако...
- Да иди ты...- добродушно ответил я.
Этим зайцем и закончили охоту. Перекусили, разложив остатки снеди на капоте, и пить никто в знак с солидарности с водителями никто не стал. Уселись и поехали.
В Сальске заправились бензином, постояли у дороги, порешили, что всё удачно, хорошо. А люди какие говорил Григорий: и накормили, и спать уложили, и баньку натопили - эх хорошо! И вот снова дорога. Тот же хмурый осенний денёк, поля, стаи ворон и скворцов, редкие машины на серой ленте асфальта. Мы мчались по направлению к дому, вспоминая прошедшие мгновения охоты. Машина Василия не отставая шла за нами.
- И вот я иду, - говорит Виктор Иванович, довольно улыбаясь, весь ещё там. в холодных заячьих полях. - Туда-сюда, хожу челноком, как положено. Где травка погуще, бурьянчик, знаешь - там обязательно пройдусь - так, знаешь, всё чётко, как положено, туда-сюда... И тут он встаёт слева, метров тридцать, боковой, красавец - эх! И по дуге идёт! А я не спешу, веду, веду, слышь, так плавно - обгоняю скоко надо и раз! Он - ковыль, вижу всё, готов, но ещё идёт, я ещё раз для верности - бац! Но с первого уже всё было, конечно, Гриша!
- Та, что ты... Григорий с улыбкой поворачивается к приятелю. - Что ни говори, а когда заяц поднимается... эх, только этого и ждёшь!
Я начал подрёмывать, изредка вставляя фразы, а сам всё думал, что вот ещё одна охота позади, и, кажется, неплохая, есть что вспомнить.
Мы мчались домой и не знали, что через пять минут, не успев отъехать от Сальска и двадцати километров у нашей машины идущей впереди на скорости сто километров в час, отлетит левое заднее колесо (отвернутся слабо затянутые болты), и Григорий Андреевич, к счастью, сумеет удержать её не перевернувшись на дороге. А сзади, растерявшийся Василий, почти не погасив скорости, врежется в нас на пустынной трассе... И что нам придётся буксировать его машину с разбитым радиатором 300 километров на трёхметровом тросе. И что на следующий день Соколова положат в больницу с сильнейшим воспалением поджелудочной железы... И что через неделю все участники той охоты всё же выйдут на открытие - теперь у нас, на Кубани и надежда Виктора Ивановича - молодой русский гончий, только принявшийся работать по лисице в камышах, будет убит неосторожным выстрелом... Поистине ничего не даётся нам на совсем - всё даётся только взаймы. И всё-таки, от той охоты у меня навсегда останется воспоминание чего-то доброго, может оттого, что никто из её участников никогда не выскажет никому каких-либо претензий, возможно, подсознательно понимая, что жизнь со всеми её радостями и невзгодами, всё-таки даётся нам один раз, её повороты нам не дано предугадать, а можно только принимать их - да простится мне вольное определение - с весёлым смирением.
