Говорящий с травами. Глава 25
Друзья, я дописал-таки книгу!
Вот ее последняя глава
Сначала Матвей услышал долгий, на одной ноте женский крик, полный отчаяния и страха. Он тянулся и тянулся, заставляя волосы на затылке вставать дыбом, растягивая губы в непроизвольном оскале. Так кричат от безнадеги, когда помощи ждать просто неоткуда. Вихрем он вылетел из тайги на берег и увидел бьющуюся в полынье фигуру. Незнакомая молодая женщина, скорее даже девушка, из последних сил старалась выбраться на лед, но он раз за разом проламывался под ней. Матвей рванул к ней, на ходу сбрасывая тяжелый тулуп, расстегнутый из-за тепла, скидывая валенки. Серко несся впереди, длинными прыжками стелясь над синим ноздреватым уже льдом. Долетел почти до самой полыньи, ухнул в воду, ухватил женщину за руку у самого плеча своими вершковыми клыкам, слегка сжал. А женщина, увидев подмогу, забилась еще сильнее. Она уже не кричала - не хватало воздуха и сил. Молча, обреченно билась, и от этого было еще страшней.
Матвей упал на живот и пополз, извиваясь по-змеиному. В правой руке он держал сорванные с пояса вожжи - весной он всегда ими подпоясывался, мало ли. Вот и пригодятся, похоже. Матвей, срывая голос, крикнул женщине:
-Не дергайся, замри! Потонешь!
Она послушно замерла, положив обе руки на лед. Серко плавал кругами, готовый в любой миг схватить ее за руку, удержать голову над водой. Матвей дополз и метнул вперед, в полынью конец кожаной веревки:
-Хватай! Намотай на руку, туго намотай!
Женщина безучастно смотрела вперед, куда-то мимо Матвея, и, казалось, не слышала его совсем. Матвей повторял раз за разом команды, но женщина оставалась безучастной. В бессилии он с размаху ударил по льду свободной рукой, выбивая брызги и мелкое ледяное крошево. И тут Серко, до этого настороженно вслушивающийся в команды Матвея, укусил женщину за руку, выводя ее из ступора. Почувствовав боль, она очнулась и забилась снова. Увидела вожжи и судорожно принялась наматывать на руку. Матвей вскочил на наго, уперся ногами в затрещавший под ним лед и потянул вожжи на себя. Бесполезно! Напитавшаяся водой одежда женщины не давала ему вытянуть ее из воды. Серко выскочил из полыньи, отряхнулся, разбрасывая вокруг веер брызг, и рванул на помощь другу. Попытался вцепиться в вожжи и тянуть вместе с Матвеем, но тот отогнал - а вдруг перекусит?
Она старалась как могла, Матвей тянул изо всех сил.... никак. Матвей зарычал в бешенстве и рывком выдернул ее из полыньи, упав на спину и крепко приложившись затылком. Не время о себе думать, вставай! И он вскочил,потянул женщину по льду к себе, на крепкий участок, отступая и отступая назад....
Через несколько минут на берегу пылал огромный костер, Матвей суетился вокруг спасенной, срывая с нее намокшую одежду - не до стеснения сейчас. А она сидела безучастно и смотрела в огонь. Платок намок и сбился на спину, пепельно-русые волосы растрепались, разметались по плечам, посиневшие губы сжаты в тонкую нитку, необыкновенные льдисто-синие глаза смотрят в одну точку. Матвей сорвал с нее все, вплоть до исподнего, и женщина задрожала, мелко-мелко, все так же глядя в костер. Все же отводя глаза от нагого женского тела, он принялся растирать ей белые кисти рук, возвращая их к жизни. Через пару минут интенсивного растирания руки начали розоветь, а женщина вдруг вскрикнула тонко - вместе с кровью к пальцам вернулась чувствительность. Матвей радостно улыбнулся и удвоил усилия, потом принялся растирать ноги. Накинул ей на плечи собственный тулуп. Серко улегся у ее ног, и она поставила на его теплый бок свои маленькие изящные ступни.
Наконец в ее глазах появилось осмысленное выражение. Она молча наблюдала за тем, как Матвей набил полный котелок снега и пристроил его над огнем. Затем опустила глаза на терпеливо лежащего Серко, потянулась погладить. Пес встрепенулся, ощутив ее тонкие пальцы на могучей шее, лизнул руку и снова положил голову на передние лапы, уставясь в огонь. Он тоже любил смотреть на пляски огня...
Матвей угомонился наконец, уселся напротив, протянул руки к костру и глянул на нее поверх огня. Она была красива. Очень красива. И он с удивлением понял, что и не женщина это вовсе, а молодая девчонка, может чуть старше его самого. Тонкие брови, чуть вздернутый нос, сочные губы, большие ярко-синие глаза и крупные русые локоны. Заметив взгляд Матвея, она не отвел глаз, посмотрела прямо. А потом вдруг из ее глаз потянулись две дорожки слез. Страх от пережитого догнал ее сейчас, в тепле и безопасности, и она беззвучно плакала. Матвей потупился смущенно - он никогда не умел утешать. Забросил в котелок добрую жменю Иван-чая, снял котелок с огня и поставил рядом с огнем, набирать вкус и цвет. Потом поднял глаза на женщину и спросил:
-Тебя как звать-то, кулема?
Его спокойный голос и внимательные глаза как-то разом иссушили слезы, она вздохнула глубоко, поежилась, ответила:
-Любавой кличут. Спасибо тебе! Потопла бы я без тебя и песика твоего, - она перебирала жесткую шерсть Серко, ласково трепала уши, а тот безропотно сносил этакое самоуправство. Матвей только хмыкнул и не сказал ничего - не о чем тут говорить. Налил напревшего чая в кружку, протянул Любаве. Она потянулась было, и тулуп упал с ее плеч, открывая взгляду Матвея медового цвета кожу. Смутились оба, Любава прянула назад, кутаясь в тулуп и густо краснея. Матвей встал, поднес ей кружку, обмотал тулуп вожжами, чтобы больше не распахивался. Затем на срубленных неподалеку жердинах пристроил сушиться уже успевшую взяться ледком одежду, повернулся к огню:
-Вот так и ладно будет. Ты откуда здесь взялась, Любава?
Девушка, сжимая кружку обеими руками, пила обжигающий чай маленькими глотками и блаженно щурилась - ей наконец стало тепло и спокойно. Сделав еще пару глотков, протянула кружку Матвею - глотни и ты, мол. Матвей молча отстранил ее руку - тебе нужней, и выжидательно посмотрел на нее.
Любава вздохнула снова и начала рассказ:
-Я из Бийска иду... Жили мы там с батюшкой и матушкой. Батюшка лавку лекарскую держал, а матушка за хозяйством следила. Когда началось все это неустройство, стала матушка отца уговаривать закрыть лавку да и в деревню уехать - у нее много родни в Уймоне, уж как-нибудь бы устроились. А отец ни в какую - лекарства, говорит, и красным и белым нужны. Какое-то время все было спокойно, лавка работала, отец торговал. А неделю назад вломились ночью в дом в куртках кожаных, всех пинками на улицу погнали. Кричали, мол, все теперь народное. Пьяные, страшные...один из нагана все вверх стрелял. А потом меня разглядел, глянулась я ему. Полез ко мне обниматься, отец его и двинул. А он из нагана своего батюшку в живот...., - она горько заплакала, сотрясаясь всем телом, почти завыла.
Глотая слезы, она продолжила:
-Матушка меня оттолкнула, крикнула:"Беги, дитятко!", ну я и побежала. Услышала сзади выстрел и мамин крик. Обернулась было, а он за мной бежит, сапожищами своими бухает и кричит... В себя пришла под мостом. Как там очутилась - не помню. Ну и пошла куда глаза глядят. Пару раз с обозами вместе добиралась, добрые люди кормили и к костру пускали погреться, одежды вон дали...
Матвей вспомнил, что удивлялся такой несуразности в выборе одежды - понятно теперь.
А Любава, словно спеша выговориться, продолжала захлебываясь:
-Я шла сначала вдоль дороги, а потом подумала, что могут за мной гнаться, и ушла в поле...И вот сюда вышла. Пошла через реку и .....под снегом полыньи не видно.
Матвей хотел было сказать, что отлично видно полыньи и под снегом, но передумал - Любава сидела перед ним, измученная и напуганная. Зачем ей еще и по больному?
Он поднялся и сказал:
-Пошли, Любава, отведу тебя в деревню. Там напоим, накормим и угол дадим. Охолонешь немного и решишь, куда дальше. Ты ведь в Уймон теперь?
Она подняла на него испуганные глаза:
-Нет-нет, в деревню я не пойду! А вдруг эти придут?
Матвей ощерился недобро:
-А и хорошо бы, чтоб пришли. Ты их если увидишь, сразу мне скажи....
И такой мрачной злобой повеяло от его слов, что Любава вздрогнула, да и сам Матвей удивился, ощутив в себе новое. От злости у него начало пульсировать в висках и покалывать кончики пальцев.
Одежда тем временем уже подсохла, и Любава быстро переоделась, прячась за тулупом. До деревни добрались быстро. Матвей связал обе лыжи вместе, усадил на них девушку, привязал вожжи к ошейнику и Серко и свистнул. Серко привычно рванул с места, и девушка ойкнула, ухватившись за вожжи...
Матвей шагнул в дом, а следом за ним робко вошла и Любава. Встала у порога, нерешительно поздоровалась:
-Здоровья вам, милые люди.
Матвей отметил про себя это удивительно обращение, повторил, будто пробуя на вкус:"Милые люди...хм". Мама вскинулась удивленно, потом шагнула навстречу:
-Проходи, дитятко, садись вот тут....
При слове "дитятко" Любава снова тихо заплакала, и мама захлопотала вокруг.
Глянула мельком на Матвея, но ничего спрашивать не стала - привел в дом, значит надо так.
Отец зашел в дом со двора, хлопнул сына по плечу, вышел на крылечко. Матвей следом. Рассказал историю Любавы и то, как вытащил ее из полыньи. Отец усмехнулся:
-А и хороша девка, сын. Крестница она тебе теперь.
Матвей кивнул согласно - исстари так повелось. Спас человека, значит, подарил ему новую жизнь, стал кем-то вроде крестного. А в доме тем временем кипели нешуточные страсти, хотя внешне это почти не проявлялось. Любава, найдя в Матвеевой маме внимательную и сопереживающую душу, делилась с ней сокровенным. А та кивала, вздыхала, промокала глаза краем рушника и гневалась. Матвей с отцом зашли было в дом, но мама так на них глянула, что они дружно попятились и вышли на двор. Отец отправился топить баньку - девчонку стоило хорошенько напарить. Шутка ли - в полынье накупалась...
Не дело, конечно, так наскоро баню топить. Ей бы настояться, набрать жара, но не до того сейчас, девчонку в тепле дома колотила крупная дрожь, и даже горячее молоко (болящим и в пост можно) с медом не согревало.
Матвей положил руку Любаве на лоб, потом потрогал руки - холодные, как будто только из полыньи. Вошел отец, сказал:
-Вот что, девонька, баню я истопил, попарить тебя надо бы.
Она кивнула молча, поднялась и неверной походкой отправилась в баню. Мама заспешила следом. Помогла Любаве раздеться и повела в парную. Уложила на полок, растерла тело медом и принялась парить дубом. Мед, он все болезни из тела вытягивает, а лист дубовый широкий хорошо жар нагоняет. Но как ни парила мама Любаву, та все никак не могла согреться. И тогда мама вышла из бани и позвала мужа:
-Матвей, не могу я справиться...Иди помогай.
Отец сосредоточенно кивнул и пошел в баню. Работа закипела. Парили в четыре руки, отец поддавал и поддавал жару. Мама не выдержала и, ойкнув, выскочила из парной....
Чуть позже отец взял разморенную порозовевшую Любаву на руки и отнес в дом. Уложил на печь, дал напиться крепкого травяного настоя с медом и накрыл доброй медвежьей шкурой...
А утром в деревню пришла Беда. Отряд конников с гиканьем и стрельбой ворвался на главную улицу, пронесся к дому старосты, распугивая ребятню и топча не успевших увернуться кур. Любава, заслышав с улицы топот копыт и злое гиканье, побледнела, заметалась по дому - то ли спрятаться, то ли ухват в руки схватить...
Находники же выволокли старосту из дома, бросили в грязь. Старший, какой-то кудлатый расхристанный мужик с наганом орал громко и хлестал несчастного старика нагайкой, требуя выдать белых и выставить самогону борцам с царской сволочью. Остальные спешились и гоготали громко, давая советы, как лучше ударить. Со всех сторон потянулся народ. Женщины причитали, мужики гневно роптали. Матвей, отец и дядька Никодим бегом бросились к месту расправы. Никодим поймал размахнувшуюся руку, сжал крепко и глянул грозно в бешеные глаза кудлатого. Тот дернулся, еще раз, но из хватки Никодима так просто не вырваться. Остальные находники грозно заворчали, дернулись было к старшаку на выручку. Отец решительно шагнул вперед, раздвинув плечами плотное кольцо, Матвей скользнул следом. Отец подступил к кудлатому, одного с ним роста, уставился в яростные синие глаза, спросил спокойно:
-Пошто старосту нашего калечишь?
Никодим выпустил руку, встал плечом к плечу с Матвеем, возвышаясь над всеми на добрую голову.
Кудлатый с вызовом, пьяно выламываясь, крикнул отцу в лицо:
-Счас и тебя покалечу, контррррра....
И замахнулся нагайкой. Отец брезгливо толкнул его в челюсть, даже не ударил. Тот ухнул в грязь, толпа его ближников разразилась громким гоготом. Кудлатый вскочил, цапнул наган, и тут уже Никодим ударил его по голове пудовым кулаком. Ударил сверху, не жалеючи, и кудлатый упал плашмя, закатив бельма глаз, из носа его потекла струйка крови. Бабы в толпе завопили:
-Ох, убил! как есть убил.
Вся ватага онемела на миг, а потом с ревом бросились на Никодима. Вокруг Матвея замелькали кулаки, кто-то выстрелил в воздух. Никодим размахивал своими кулачищами как молотами, бил куда ни попадя, и каждый удар укладывал одного противника в грязь. Отец же бил короткими точными резкими ударами, и скоро мало кто дерзал к нему подступиться. Матвей тоже не остался в стороне. Увидев, как один из находников тянет с перевязи шашку, он подшиб его под колено и двинул кулаком в затылок, укладывая лицом в грязную снеговую кашу. Мужики рвали из ближайшего забора колье и били извергов изо всех сил. Понимали, что щадить нельзя. Упусти одного, и не будет потом жизни. Вернется и приведет большую силу, и сгорит деревня. Над улицей стоял рев и вой избиваемых, прозвучало несколько выстрелов. Деревня ворочалась и рвала врага зубами, словно раненый зверь. на силу нашлась другая сила. Били находников долго, войдя во вкус и мстя им за этот год страшного ожидания и за старосту, за все сразу.
А потом стащили их всех в один большой сарай, где и заперли, приставив пару мужиков с отобранными у них же винтовками и шашками. Кудлатый оказался крепким и вскоре пришел в себя. Стал громко орать, требовать развязать и вернуть оружие, грозил всевозможными карами, обещал наградить. Но вскоре замолк.
Мужики же собрались у околицы держать совет - что же делать дальше. Отпустить этих - греха потом не оберешься. А убивать...рука не поднимется. Вот и ломали голову, решая судьбу никчемных людей. Никодим, со сбитыми в кровь кулаками и большой ссадиной на скуле, проворчал негромко, но так, что услышали все:
-Спалить их вместе с сараем, и всех делов...
Мужики зароптали. Сатроста, уже оправившийся и сидевший на прислоненной к забору лавке нахохлившимся вороном, сказал сухим надтреснутым голосом:
-Никак нельзя, Никодим. Мы ведь не звери какие...
Никодим перебил его:
-А что тогда? Отпустить с миром? Может, и меду им налить еще прикажешь?
Глаза его зло сверкали, на скулах гуляли желваки, кулачищи сжаты.
Отец Матвея обвел всех тяжелым взглядом:
-Решать все одно как-то придется. Отпускать их нельзя, но и убивать ведь никак. Давайте прикинем, что будет, если они сейчас уйдут?
Отец Игнашки, вечно хмурый Петро, вскинулся:
-Как что будет? Приведут они сюда орду таких же лиходеев, и все поляжем! Не сдюжить нам супротив оружных-то, так, нет?
Отец Матвея нехорошо так улыбнулся:
-Ну мы тоже не безответные. Винтовки почитай в каждом втором доме. Неужто не отобьемся?
Все притихли, оценивая реальную возможность боя на улицах родной деревни. Лица мужиков скучнели. Матвей протиснулся вперед:
-Бать, а давай я Любаву приведу? Очень этот кудлатый похож на того, про кого она рассказала.
Мужики удивленно закрутили головами - какая такая Любава? Староста спросил таким же каркающим голосом:
-Что за Любава такая? И про кого она рассказывала?
Отец кивнул Матвею, и принялся рассказывать. Матвей живо добежал до дома, позвал за собой Любаву:
-Не бойся, пойдем, посмотришь. И если узнаешь кого..., -он не договорил, но и так все было понятно. Любава вскинулась сначала испуганно, а потом глаза ее зло сверкнули, и она сказала решительно:
-А пойдем! Я этого...этого....я его где хочешь узнаю!
Когда Матвей с Любавой пришли к околице, мужики повернулись разом. Любава под их взглядами порозовела. Староста сказал ей:
-Да ты не боись, девка, не обидит тебя больше никто. Мы сейчас в сарай пойдем с тобой, лиходеев искать. Не страшно?
Любава упрямо тряхнула локонами и первая шагнула к воротам сарая. Сказала звонким голосом:
-Открывайте, показывайте кто там есть.
Мужики заухмылялись довольно - огонь девка. А у Любавы от страха сердечко вот-вот готово было выскочить из груди. Но она не показывала виду.
Ворота открылись. Пленники сидели на полу спинами друг к другу и подслеповато щурились, пытаясь разглядеть вошедших. Любава пошла между ними, пропуская мимо ушей сальные шуточки. Дойдя до Кудлатого, она будто на стену натолкнулась. Побледнела, рванулась было назад, но потом остановилась. Тот же, разглядев ее, протянул с мерзкой ухмылкой:
-Ух ты какая пташка залетела к нам на огонек. Неужто соскучилась за мной?
Вокруг тихонько загоготали, заперешептывались. Любава со всей силы пнула кудлатого в лицо, выбивая ему зубы и расплескивая кровь по усыпанному соломой полу. Тот неловко завалился набок, заматерился громко, а Любава продолжала пинать его, норовя попасть побольнее. Матвей обхватил ее и силком оттащил от харкающего кровью вожака находников. Любава обмякла вдруг и расплакалась громко, навзрыд. Пленники притихли - в воздухе повеяло скорой расправой. Мужики глядели на них без всякой жалости и сострадания, в глазах их явно читался приговор.
Больше ни о чем не говорили. Всех пленников выволокли из сарая, погрузили на телеги и повезли в тайгу. Решили так - их увезут в тайгу, на несколько дней пути в самую глушь и там оставят, не развязывая. Никакого оружия, даже ножа им не оставят. Смогут распутаться и выйти к людям - значит, такое у них счастье. не смогут - туда и дорога. Кудлатого же решено было расстрелять, в назидание другим. За ним тянулась кровавая дорожка из города, и Любава тому свидетель.
Она просилась с ними в тайгу, но отец Матвея сказал:
-Вы оба остаетесь дома. Да и я останусь. Чтобы их увезти, хватит двоих оружных. А нам в деревне надо быть - вдруг за ними следом еще кто нагрянет.
На том и порешили. Пара телег, груженых связанными понурыми мужиками, ушли в тайгу. Находники сначала пытались просить о чем-то, угрожать, но потом замолчали. Сапоги с них сняли. Босиком в тайге весной ох как непросто...
Оставшиеся в деревне мужики поспешили по домам - пора было начинать вывозить из деревни скарб. решили на лето всей деревней перебраться в тайгу. Оттуда будут выбираться в поле, там будет заготовка. Мужики будут обрабатывать огороды. Скотину решено было угнать в соседнюю деревню, а к осени забрать назад, если удастся.
Другого варианта уберечь семьи от гибели мужики просто не видели...
Отряженные с пленниками мужики вернулись домой только через неделю. Рассказали, что увезли далеко и там оставили, просто скинув с телеги. Про кудлатого не говорили - собаке собачья смерть. За эту неделю угнали скотину, вывезли все что можно в зимовья. В нескольких местах соорудили все же загоны для коров - несколько еланей были вполне пригодны для выпаса. Да и пару птичников больших сколотили, куда согнали всех кур и гусей со всех дворов. Матвей смотрел на то, как стремительно пустеет деревня, и сердце его сжималось. Но делать было нечего. Ох и мороки будет с защитой скота и птицы от дикого зверя...
На завтра был назначен исход - тянуть больше было нельзя. В воздухе ощутимо висела угроза, вот-вот могли появиться еще такие же бандиты. О них обмолвился один из пленников, пытаясь выторговать себе лучшие условия - обувь и нож.
Матвей, Любава, Анютка, отец, мама, Никодим с женой - все они сидели вокруг стола в доме Матвея, и подавленно молчали. Матвей глядел на пустые стены, на стоящую в красном углу икону, и в сердце его зрела уверенность в том, что больше он свой дом не увидит.
Наутро они закрыли дом, подперли дверь, закрыли ворота...Мама тихо плакала, Любава молчала, отец укладывал последние тюки в телегу. Сани лежали в сарае вверх полозьями - больше они ничего не оставили. Наконец они расселись в телеге и тронулись в путь. Они ехали по пустой, мертвой деревне, и эта гробовая тишина была самой страшной тишиной в жизни Матвея.
Скоро брошенные дома захиреют, скособочатся, а колодцы пересохнут. Если из колодца не брать воду - он умирает. Как и человек, который вдруг стал не нужным...
Они ехали в молчании, Серко трусил рядом со скрипучей телегой. Впереди их ждала новая жизнь. Жизнь в тайге...
Конец первой книги
;
;
;
;
