Бою-кта
День тихий и пасмурный. Утреннего заморозка не было, и в тайге как-то не по-осеннему тепло. Наш табор, расположенный на галечниковой косе, только что пробудился. В осеннее время мы не берем в тайгу палатки, а располагаемся под тентом и спим в летних пологах-накомарниках — так легче таскать с собой таежный инвентарь, да и устраивать табор намного проще.
Мой спутник по долголетним странствованиям в Горинской тайге самагир Алексей Самар встал раньше меня. Он подправил костер, повесил на огонь чайник и котелок и, сполоснув в реке лицо и руки, обратился ко мне:
— Поеду в затон с сеткой — ленков надо добыть.
Взяв весло, он пошел собирать разостланную на косе сеть. Его лайка — серый, крупный, похожий на волка кобель Кури — поднялась, потянулась и вопросительно посмотрела на хозяина.
— Typo (стой)! — отрывисто крикнул Алексей.
И Кури всей своей фигурой и понурым видом изобразил полное собачье разочарование: «Не берешь?..» Пес отошел на свое место и, свернувшись калачом, безучастно смотрел на сборы Алексея. А тот, положив сетку в свою оморочку-берестянку, бережно, чтобы не ободрать бересту о гальку, отодвинул оморочку от берега, сел в нее и оттолкнулся двулопастным веслом. Быстрые воды реки Горин подхватили оморочку, и Алексей мгновенно исчез за поворотом.
Я расстался с нагретым за ночь местом под своим ситцевым пологом, умылся холодной прозрачной горинской водой и отодвинул в сторону забурливший чайник. Вокруг табора стояла осенняя грустная тишина увядающей природы. На коренном берегу реки возвышался мрачный дремлющий ельник. По его темному фону ярко горели гроздья рябины да золотились вершинки не совсем облетевших березок. С высоких лиственниц еще не осыпалась пожелтевшая хвоя. Кусты свидины красными ветками заплетали линию берегового обрыва и возвышенные части косы, образуя сплошные заросли. Ягоды свидины, горькие как хина, летом поедают бурые медведи; зимой ветки охотно разыскивают лоси и изюбри. Побродив по косе, я стал ждать возвращения Алексея.
Он показался на реке, ловко орудуя веслом на глубине; при приближении к берегу он положил его в оморочку и взял в руки две палки: упираясь ими в дно реки, подогнал по отмели оморочку к берегу. Пристал он так же осторожно, как и причаливал. Алексей собрал сетку и бросил ее на берег, а затем, привязав оморочку к кусту ивняка, шагнул из нее на косу. Я подошел к оморочке и с любопытством взглянул: на дне лежали пять крупных ленков и десятка полтора хариусов.
— Эка тебе сегодня повезло, — сказал я Алексею.
— Да, тайга зарплату выдает хорошо, — пошутил Алексей. — На сегодня хватит, а завтра опять в «гастроном».
Алексей присел на корточки, достал из оморочки дощечку, которая в походах заменяла ему кухонный и обеденный стол, выдернул из ножен ножик и принялся чистить рыбу. Он привычно быстро справлялся с этим делом. У ленков он отделил бока от ребер. «Так будет вкуснее и хлопот при еде меньше: филе — нам, а кости и головы — собакам». Не забыл Алексей и о сыром рыбном филе, которое нанайцы очень любят.
Вскоре хариусов и двух ленков бросили в котелок. Оставшихся ленков Алексей посадил на кукан и спустил в реку: «До обеда побудут». Уха из свежих хариусов, сдобренная луком, перцем и лавровым листом, была столь вкусна, что наш вместительный котелок быстро опустел.
После завтрака Алексей присел на корточки, задумчиво глядя на угли, потом взглянул на меня и сказал:
— Сохатых много — кусты сплошь обкусаны; найти не штука — Кури сразу поставит. Однако — до завтра, сегодня продукта хватит, проживем.
Я, как всегда, согласился с Алексеем, поскольку понимал стройный, выработанный веками, уклад таежной жизни: охотник никогда не вносил в него излишней спешки, во всех случаях действовал обдуманно и неторопливо — получалось у него все ловко и быстро.
— Завтра так завтра, — ответил я. — Что ж, отдохнем.
И мы каждый занялись своим делом. Алексей пошел расстилать сетку для просушки, а я приводить в порядок свои записи.
С Алексеем мы пришли в тайгу по делам. Он добывал мясо для колхоза, я занимался вскрытием лосей, определяя их зараженность гельминтами. Наши сегодняшние надежды на отдых не оправдались. Вскоре подул ветер, он был влажный, и потому захотелось сесть поближе к огню. Лежавший Кури вдруг поднял голову и потянул воздух. Потом он вскочил, встал против ветра и застыл во внимательной, настороженной позе.
— Бою близко пришел, — шепнул Алексей и чуть слышно бросил в сторону лайки лаконичное: — Та (вперед)!
Кури как пружина оттолкнулся всеми лапами и исчез в зарослях. Вскоре раздался его лай, сначала редкий, спокойный, а затем все азартней, звонче, и там, откуда он доносился, послышался треск ломаемых сучьев.
Алексей взял ружье и, тихо ступая, двинулся на лай. Не прошло и пяти минут, как ахнул выстрел и что-то рухнуло, отдавшись гулким эхом от стены ельника. Лай Кури смолк, и прозвучал негромкий свист охотника. Я понял сигнал и направился к Алексею. Он уже делал круговые надрезы на ногах огромного быка — приступал к свежеванию туши. Моя помощь ему кстати. Мы опрокинули быка на спину, и Алексей не торопясь, но с большой сноровкой быстро ободрал кожу, снял с ног камусы, отделил голову с огромными рогами и, действуя одним лишь коротким узким ножом, выпотрошил зверя и разделал тушу: отделил лопатки и задние ляжки, грудину, ребра, шеину, а хребтину разделил на тазовую часть, седло, передок. Разложив мясо отдельными кусками для охлаждения, Алексей закрыл их пихтовыми ветками. Потом он вырубил шест и рогулины; укрепив рогулины в гальке, положил на их развилины шест, а на него повесил шкуру: по ее краям прорезал ряд дырок и, забив острые колышки, растянул кожу, как двускатную крышу.
— Так лучше просохнет, — сказал охотник. — Только бы медведь не нашел.
Когда мы управились с разделкой лося, стало смеркаться. Кури спокойно лежал в стороне и терпеливо ждал заслуженного угощения. Я осмотрел внутренности лося и, убедившись, что они свободны от гельминтов, сказал Алексею:
— Кури можно кормить.
Здоровенный кусок сохатины, брошенный Алексеем, Кури поймал на лету.
Мы пошли на табор. Я взял печенку, Алексей же взвалил на плечо целую ногу, чтобы полакомиться жилами и свежим костным мозгом — хумой. Кишки лося тоже пригодились: Алексей их освободил от кала, разрезал на куски и палочками вывернул наизнанку. Промытые и сваренные, они — одно из любимых блюд амурских охотников.
— Вот нынче и зарплату получил, — пошутил опять Алексей. — Тайга — богатый хозяин.
Ночь уже надвигалась, потянуло сверху холодком.
— Завтра мороз будет, — сказал Алексей.
Костер наш ярко пылал, выхватывая из темноты то куст ивняка, то поблескивающую быстрину реки, то часть галечника...
Кури снова улегся на свое место. Алексей сидел у огня и управлялся с хумой и сухожилиями лосиной ноги. Хумы отведал и я. Костный мозг упитанного зверя довольно приятен на вкус даже в сыром виде. Жилы Алексей просто глотал, отрезая их небольшими кусками около рта своим острым ножом. Я нарезал ломтями печенку и, добавив в котелок луку и сала, повесил его над углями, чтобы печенка хорошо протушилась.
Облака поредели, сквозь них засверкали звезды. Стало подмораживать, и захотелось поскорей забраться в полог, лечь на шкуру, закрыться потеплее и спрятаться от холода, надвигавшегося из темноты ночи. Я так и сделал. Скоро моему примеру последовал и Алексей.
Никогда не могу я быстро заснуть даже в таежной обстановке: переживания дня проплывают в памяти; возникают думы о том, чем нас порадует завтрашний день. Храп Алексея уже громко раздавался, а я все еще не спал. Наконец, усталость взяла свое, и я как-то сразу крепко уснул.
Разбудил меня Алексей. Он стукнул чем-то по оморочке, и этот приглушенный звук нарушил мой сон. Я быстро откинул полог и увидел как будто похолодевшую воду — у края берега обрывалась тонкая корочка льда. Над водой пронеслась пара хохлатых чернетей... Заря алела, скрытая темной стеной елового леса, но верхушки елей уже золотились все ярче и ярче,
— Ну, давай завтракать, —пригласил Алексей, — да я поеду посмотреть, что делается на реке.
Вскоре, захватив в оморочку дедовскую гиду — копье и ружье, Алексей уехал на разведку. Я опять занялся записями в дневнике, тем более что работу мы закончили и на днях должны были выезжать обратно.
Путь к селению, откуда мы приехали, далек и чрезвычайно опасен. Это путь по быстрой реке — извилистой, порожистой, заваленной лесом. Надо знать, какими протоками обходить сплошные заломы леса, непроходимые для лодки. Да и сами протоки — Яндуси, Удоха-Такачеку — тоже в заломах, корягах и «расческах» — так в шутку зовут здесь нависшие над водой деревья. Надо быть смелым, выдержанным, чтобы побеждать эту стихию. Надо вырасти в походах, чтобы владеть искусством плавания по этой грозной реке. Я только один раз попытался самостоятельно плыть на оморочке и потерпел поражение: правда, я выскочил сам, но оставил в реке карабин, фотоаппарат и двустволку. Река отбила у меня охоту к самостоятельному путешествию. Недаром даже некоторые односельчане Алексея, коренные здешние жители, не осмеливаются плавать по Горину!
Я бродил по косе, искал на грязи отпечатки звериных следов и ожидал возвращения Алексея.
Часов около двенадцати он появился.
— Ну, где был, что видел? — спросил я Алексея, после того как он посидел на таборе и выпил кружку чаю. Сам он никогда не начнет рассказывать — таков таежный этикет.
— Сохатых много идет на зимовку кверху: выше все косы истоптаны, — начал Алексей. — Тальник (так Алексей называл свидину) сильно поеден. Видел матку с телком, да худа больно, не стал стрелять. Надо выбрать холостую — та жирнее. Быка тоже не стоит бить — они после гона сухие стали. Отдохну — опять поеду, — закончил охотник и замолк.
Часа в три он снова уехал, а я остался около табора. Река шумела на перекатах, и этот рокот воды вливался в тишину тайги. Вдруг я заметил, что Кури опять насторожился и потягивает ноздрями воздух. Отойдя от табора несколько шагов, я увидел, что в протоке по колено в воде стояла лосиха. Подняв голову и насторожив уши в мою сторону, она четко вырисовывалась на фоне воды. Я быстро отпрянул назад, схватил ружье и снова шагнул к тому месту, откуда лосиху было видно как на ладони. Кури подбежал ко мне и встал рядом. Он видел лосиху, но, приученный сдерживаться и бросаться к зверю только по команде, замер как изваяние. Только ноздри его широко раскрывались, жадно втягивая воздух. «Зверь стоит вверх по течению и, убитый, будет снесен водой к нашей косе», — мелькнуло у меня в голове в тот момент, когда я прицелился и готовился нажать на спусковой крючок. Грянул негромкий выстрел, и лосиха, на какой-то момент как бы остолбенев, грохнулась в воду. Скоро ее подхватило течение и понесло к табору. Пока туша приближалась, я нашел веревку, захлестнул петлю за ногу и привязал другой конец веревки к прибрежной иве.
Алексей вернулся поздно и привез целую оморочку мяса. Мою добычу мы уже освежевывали при свете костра.
— Ну, теперь накормим наших колхозников, — сказал Алексей. — Завтра придут лодки и заберут мясо, да и нам пора домой, теперь уж до зимы в тайгу не выберемся.
Я похвалил Кури, рассказав, как лайка вела себя и позволила мне выстрелить по близко находившемуся зверю.
— Да, Кури очень умный, — сказал Алексей. — У другого человека такого ума не бывает. Другого человека учишь, учишь, а он все не понимает, как надо охотиться. А вот его кто учил? — он кивнул на Кури. — Ему только год был, он уж и сохатого остановил, держал долго и никуда не пустил. Настоящий бою-кта. По-нанайски, ты ведь понимаешь?
— Ну да, по-вашему бою-кта, а по-русски — лосятница-лайка, мастерски ищущая лося... В чем же ее мастерство? — спросил я Алексея.
Алексей сел возле костра и концом ножа стал чертить на песке и объяснять мне:
— Вот это, видишь, сохатый кормиться идет туда против ветра. Ветер вот так, сюда. Сохатый поел, надо идти спать. Как пойдет? А вот так, — и Алексей провел кривую линию поперек ветра. — Ну, а теперь он делает петлю и опять пойдет назад; ляжет же вот так: мордой к своему следу — это чтобы ухом было слыхать и чутьем ловить, кто по следу идет. Зверь ведь всегда опасается и охотника, и собаки, и медведя. Хоть и спит иль отдыхает, а все слышит... Теперь собака. Как она бежит? — продолжал Алексей. — Если нюхает по следу, то бежит так... — и охотник провел ножом по черте следа. — Ну, а ветер? Вот так. Значит, от собаки прямо на лося и одушит его сразу собачиной. Он, думаешь, ждать будет, сохатый? Нет, брат, он вскочит и бежать, а собака за ним. Так и получится: ни лося, ни собаки. Такая собака не бою-кта; ей только нарты таскать, а не охотиться, настоящая бою-кта ищет лося не по следу, а по духу. След она не нюхает! Зачем ей? Она бежит, голову высоко несет, ветер ловит. Сохатый ведь сильно пахнет, хорошая собака его шагов за триста-четыреста учует. Она идет к нему спокойно, подходит тихо, вроде как бы невзначай пришла, вроде удивилась... молчит. Сохатый встанет, посмотрит — тоже удивится: откуда же ты взялась? Тогда Кури зайдет наперед, с головы, и тихо так: «ав-ав», будто «бачиго» (здравствуй) скажет. Сохатый стоит, смотрит, еще ничего не понимает. Тогда Кури громче залает, да вроде за морду схватить хочет. Сохатый серчать начнет. Собаку ногой достать норовит, гоняет ее, а она вокруг как бес... И забудет сохатый свою осторожность — и то, что ноги у него длинные, бегать хорошо могут! Стоит как прикованный сохатый. Охотнику подходить к нему хорошо! Вот какая она бою-кта! — заключил свой рассказ Алексей и посмотрел в сторону Кури, глаза которого, обращенные к огню, горели зеленоватым фосфорическим светом.
— А почему назвал собаку Кури? — спросил я.
— Потому что — серый. Кури — совсем серый. А вот шея белая — Дзябула называется. Какой цвет — такое и имя, — пояснил Алексей.
Мы долго сидели у костра, и, обычно немногословный, Алексей вдруг разговорился. Жизнь и обычаи горинских самагиров проплывали перед глазами яркими, запоминающимися видениями. Нелегкий труд среди суровой природы, долгие походы за соболем в Сихотэ-Алинь, на Охотское побережье — за сотни километров с груженой нартой; суровая зимовка в тайге на промысле — все закалило характер и волю этого небольшого народа.
Утром мы услыхали скрип гальки. То шли на шестах лодки с колхозниками.
— Бачиго! Бачиго! — говорили они нам, причаливая к берегу.
В тот же день, к вечеру, мы спустились вниз и прибыли в колхоз «Сикау-Покто» («Новый путь»), где нас радостно приветствовали колхозники.
Абрамов К. Г. Охотничьи просторы № 25 1967 г.
