Алексея Егорова8
Ангелочек без крыльев
Алексей Егоров
(рассказ)
Вертолет, вращаясь вокруг своей оси, стремительно теряет высоту, то вновь взмывает над заснеженными хребтами, задрав к облакам тупоносую морду. Фюзеляж, как живое огромное тело бьёт крупная дрожь. Даже стальное сердце трепещет от страха в минуты неминуемой гибели. Пилоты пытаются удержать машину, но серьёзная поломка двигателя не позволяет людям властвовать над собой. Из кабины доносится отборная матерщина и слова, значение которых понятно только летчикам.
Оксана Викторовна Полетаева, молодой специалист в области медицины, а попросту – врач, нервно теребит концы мохерового шарфика, испугано смотрит в круг иллюминатора. С высоты полета на многие километры проглядывается безбрежное море забайкальской тайги, дикий нехоженый край, безлюдье. Восковая бледность подчеркивает красоту кукольного личика девушки. Чёрные тонкие брови выглядывают из-под чёлки, словно баргузинские соболи, притаившиеся от собак в пожелтевшей хвое лиственницы. В бездонных, как таёжные озера, глазах застыл ужас, но не за собственную жизнь, висевшую на волоске, страх опоздать к больному ребенку, ждавшему ее помощи в глухой деревеньке Каларского района.
— Саня, мать твою за ногу, — кричит седовласый авиатор Виталий Сергеевич Ильин, — бросай газ, глуши мотор!
— Понял, командир, понял!
Полетаева, воспитанная на классических идеалах в интелегентной семье, не выносила мат, но сейчас она понимает, что это не ругань, а крик души, вопль безысходности.
Плоское брюхо вертолета вспороли упругие макушки кедров, как острый самурайский меч. Деревья пригибаясь, ломаясь с надсадным треском, смягчили падение винтокрылой птицы. Оторванные лопасти со свистом впились в мерзлую землю. Изувеченный корпус, кувыркаясь, рухнул вниз, погребая в себе, словно в склепе, несчастных. Оксана запомнила только скрежет, мелькающие хвойные лапы, какие-то предметы, летающие по салону. Потом жгучая боль ввергла сознание в пучину тьмы.
Авиакатастрофа! Какое страшное слово, замешенное на крови, смерти. Такое липкое, вязкое, неприятное, как болотная жижа, не выпускающая жертвы из холодных объятий…
…Двадцатипятилетний лейтенант ВДВ Олег Горчаков, отправляясь в командировку, сказал жене Наталье четыре слова:
— Всё хорошо! Я вернусь!
Долгая разлука, письма с признаниями в любви и верности – всё, как в красивом кино, однако реальность оказалась совсем не радужной. За два года ожиданий, неизвестности, Наташа остудила пыл к престижному званию «жена офицера». Подруги, рестораны, знакомства с интересными мужчинами вскружили кудрявую голову юной особы. Тихо, по-шпионски, они разлагали ее изнутри, пока законный муж, голубоглазый русый весельчак наживал преждевременную седину и коптился от пороха и зноя в каменистых горах Афганистана.
Девица флиртовала перед перспективным инженером под медленную попсовую мелодию, мило улыбалась плоским шуткам и комплиментам будущего сотрудника НИИ, когда разведгруппа лейтенанта Горчакова попала в засаду.
Выходя на перевал, командир почувствовал, как в предрассветной тишине запахло угрозой. Опасность источали красно-желтые камни, подвывания вечно голодных шакалов и, даже звезды, мерцавшие на небе так близко, что, казалось, подпрыгнешь и схватишь их рукой. Не успел отдать приказ: «Рассредоточиться!», и горы ожили. Загавкал ДеШеКа, застрекотали АКМы и свинцовый град выбил из кручи прожженную пыль. Олег заслонил грудью радиста и раскаленный металл впился в нее волчьей подгорловой хваткой…
Бой Горчаков не помнил: он разомкнул тяжелые веки, запекшимися губами прошептал: «Пить…». Над ним склонился тот паренек, которому «предназначались» те пули. Без ХаБэ, в разорванной грязной, промокшей от крови и пота, тельняшке:
— На, командир, хлебни…
Вода во фляжке оказалась теплой с отвратительным вкусом. Олег сморщился и отвернулся. Пересиливая головокружение и тошноту, спросил:
— Ты ранен, Стеценко? Где наши?
— Да я в порядке! Это ваша кровь… У нас трое… «двухсотых»… — И солдат заплакал, не стыдясь слез, по-детски навзрыд: — Спасибо Вам, товарищ лейтенант! Спасибо за всё!
— Отставить, рядовой! — прохрипел раненый. — Ты же десантник! Где мы? Рация в порядке?
— Работает. Мы в десяти километрах западнее Шинкарака. Потерпите, командир, скоро «вертушка» будет…
— Духи! Занять круговую оборону! — закричал сержант Кирсанов. Опять содрогнулись горы в эхе беспорядочной стрельбы. Олег ослабшей правой рукой прижал к груди Ф-1, а указательный палец левой просунул в тускло блеснувшее кольцо чеки:
— Я бородатым не дамся…
— Нормалёк, лейтенант, прорвемся! — успокаивает Стеценко. Он вмиг преобразился из всхлипывающего пацана в хладнокровного бойца элитных войск, метко посылающий короткие автоматные очереди в наседавших врагов…
В госпитале солнечного Ташкента Горчакову вручили орден Красной Звезды, а он смотрел вослед уходящих по коридору генералов и думал о погибших ребятах: «Афган — это наша боль, наша кровь, наше испытание. Только кто будет оправдываться перед матерями убитых мальчишек? С этого маразматика, который разжег бойню, уже не спросишь: он продал душу чёрту и лежит теперь балдеет под Кремлевской стеной, упакованный звездами Героя. Пожил бы он еще годков пять, чтоб посмотреть, на какие части тела он будет вешать себе медали-ордена…».
В московском реабилитационном центре Олега шокировал приказ: «Гвардии лейтенант Горчаков О.Л. в последствии ранений при исполнении интернационального долга в Демократической Республике Афганистан, ныне является инвалидом 2-ой группы. Из рядов ВС СССР уволен».
В бессильной ярости он заскрежетал зубами, до белизны сжимая пудовые кулаки. Следующий удар, по-предательски, с тыла Горчакову нанесла любимая жена, которой он верил, о которой скучал: «Дорогой, прости! Я выходила замуж за офицера, а не за инвалида! Строй свою жизнь, как сумеешь, а меня забудь…» — строки письма запрыгали, расплылись в синие полоски десантской тельняшки. Не дочитав до конца, он медленно разорвал листок: «Иуда!». Обида душила шелковой веревкой, лишая возможности глотнуть, хоть немного, воздуха справедливости, чести.
Окончив больничные мытарства, бывший ротный месяц гостил у сержанта запаса Стеценко в курортном городке близ Туапсе. Друзья охлаждали обожженные войной тела в черноморских волнах, пили виноградное вино и вспоминали чужую, но незабываемую страну.
— Сань, а как ты вынес меня из боя? Во мне ж добрый центнер веса тогда был?! — спросил Горчаков и, посматривая на худощавого парня, прикурил сигарету.
— Сам не знаю. Только я, Олег, твой должник до гробовой доски. Если б не ты, жрали бы меня сейчас жирные афганские скорпионы. Спасибо тебе, братан!
— Забудь! Третий… за ребят…
— За Серегу, за Кольку, за Пашку… Земля Вам пухом, пацаны!
Однополчане проглотили терпкое вино вкупе с горечью потери, помолчали. Олег умело взял аккорды гитары и песня их вернула в горы:
«…Я тоскую по родной стране,
По ее рассветам и закатам.
На афганской выжженной земле
Спят тревожно русские солдаты…»
— Как дальше думаешь, командир? — Александр в упор глянул на товарища: «Только б не спился?!» — подумал он.
— Не знаю пока, Санек. Домой вернусь, там видно будет…
— Если что, приезжай! Помогу, чем возможно…
Горчаков неопределенно махнул рукой: «А! Ладно…».
«…Домой, домой, домой стучат колеса:
Прощай высокогорный Чагчаран!
Тебя мы вспоминаем, как что-то нам родное,
Как давнее, ушедшее в туман…» — выбивает вагон на стыках рельс песню Валеры Петряева, а на душе Олега скребутся кошки и пугает неизвестность. После предательства жены он возненавидел женщин, хуже душманов. По крайней мере от «духа» всегда ждешь нападения, а женщина, вихляя прелестями, сладострастно улыбаясь, мило заглядывает в очи, говорит «люблю» и хладнокровно вонзает нож в спину, конечно, в переносном смысле…
…Оксана почувствовала на себе чей-то взгляд, разомкнула тяжелые веки. Над ней склонилась внушительная фигура, заслонившая половину салона МИ-2. Девушка ничего не соображала: кто или что это?! Ей стало жутковато. Заросшее густыми волосами существо источает крепкий запах табака, пота и кострового дыма. Из-под косматой шапки блестят голубые, немного грустные глаза.
— Жива, што ли?.. — приятным баритоном спросил незнакомец.
— Вроде…
— В рубашке родилась! — Сильные руки подхватили ее хрупконькое тельце и вынесли из покареженого вертолета на морозный воздух. Она вскрикнула от боли: «Нога!».
Человек осторожно опустил Оксану на ворох хвойных веток, служивших своеобразным пуфиком: «Потерпи, малость!», осмотрел пострадавшую. Не обращая внимания на слабые женские протесты, он разрезал ее джинсы по шву снизу до бедра, обложил мхом распухшую голень, при помощи каких-то предметов соорудил шину и зафиксировал бинтом.
— Повезло тебе! Сейчас поедим ко мне на зимовьё и там дождем помощь, — усаживая раненую в сани снегохода, проговорил таёжник.
— Мне надо в Нирунгнакан… Там ребенок умирает. Я врач, Оксана Викторовна Полетаева, — скороговоркой выпалила она.
— Всё, Полетаева, прилетели! — печально пошутил мужчина, запуская двигатель «Бурана».
— А где лётчики? — Голос девушки дрогнул, напрягся струной, насторожился.
— Им уже не поможешь… «Двухсотые» оба…
— Какие?.. — без того большие серые глаза Оксаны расширились еще больше.
— Так погибших у нас окрестили. Успокойся! — Мужик подошел, жесткой рукой бережно вытер слезинки на ее щеках. От нежного прикосновения Полетаева вздрогнула. Их взгляд встретился и она смущенно отвернулась. Только теперь несчастная заметила два безжизненных человеческих тела, свисающие с дерева на парашютных стропах.
Взревел мотор и «Буран» поднимая снежную пыль, помчался быстроногим оленем, лавируя меж вековых кедров…
…Оксане снились кошмары: свинорылые чудища, врывающиеся через иллюминаторы падающего вертолета. Пробудилась же от яркого света, который пробивался сквозь подмороженное окно. Огляделась. В добротном домике, куда привез ее лесной отшельник, жарко протоплено, уютно, чисто. Повеяло чем-то родным и привычным, как в детстве у бабушки в деревне: на стене тикают ходики, мяукает кошка. Хозяин жилища что-то готовит вкусное, сноровисто режет лук, стоя у самодельного стола. Запах жареного мяса защекотал нос проголодавшейся девчонки. Она сглотнула вязкую слюну.
— Проснулась, ангел бескрылый?! — улыбнулся незнакомец. — Утро доброе! Скоро завтракать будем.
«Мужчина пожилой, но крепкий. Вон, какие мускулы скрывает тельняшка, — отметила про себя Полетаева, — сейчас молодежь-то пошла – одни хлюпики…». Огромная, русая с проседью, борода уже не казалась ей страшной, неприятной.
— А я про своего спасителя даже ничего не знаю, — вслух вздохнула она.
— Олегом кличут! — не отрываясь от разделочной доски, буркнул он.
— Олег, тогда скажите, почему летчики с парашютами, а погибли?!
— С какими парашютами, глупенькая?! Это я стропы в кабине нашел и подвесил трупы, чтоб зверье-воронье не растащило. На тебя-то я уж потом наткнулся, думал, тоже погибла… Когда понял, что «трехсотая» - обрадовался.
— Какая?
— Мы так раненых называли… Прости! — Олег смутился.
— Мы… у нас… Где это?.. Вы моряк?
— У нас – это за речкой, а я бывший офицер ВДВ, а теперь…
— За Урюмом?
— За Пянджем! В Афгане это…
Оксана вспомнила про цель полета, разволновалась:
— Мне нужно к больному ребенку. Везите меня скорей!
— Тебе в больницу надо! А ребенка и без тебя спасают уже… Я по рации сообщил обо всём…
— Вы геолог?
— Охотник, егерь… Инвалид я! Живу тут, понятно? — Олег вспылил. Его начала раздражать эта городская очаровашка: «Чо она в душу ко мне лезет? Расспрашивает, как следователь… Кабарга глазастая! — думал Горчаков. — Такая же, как все, шалава!».
…Вечером медицинский вездеход увез пострадавшую в авиакатастрофе в больницу, а Олег всю ночь напролет прокурил, сидя у открытой печурки. Весело потрескивающий огонь, будто бы сжигал все плохое, притупляя обиду измены, любимой когда-то, Наташки, вселяя сомнение в душу мужчины, что женщины одинаковы, словно по шаблону. С рассветом бывший воин покинул заимку…
—Полетаева, тебе передача. — Медсестра загадочно улыбнулась и водрузила на прикроватную тумбочку объёмный пакет с фруктами.
— От кого? — Оксана удивилась.
— Не знаю, — пожала плечами женщина…
Дни, проведенные в клинике, превратились в пытку размышлений, дум о нем: «Мужчина в преклонном возрасте, а добрый и ласковый. Обошелся со мной, как-то тепло, заботливо, по-отечески, что ли… А вспылил… Сама виновата — лезла с расспросами. Господи! Я, как последняя дура, влюбилась в старика и ничего с собой поделать не могу! Был бы он, хоть чуточку, моложе! Всё! С глаз долой, из сердца – вон! Забудь! — Оксана засыпала, как ребенок, а по утру пробуждалась со старыми мыслями. — Он хороший! Только глаза грустные-грустные и седина… Седина даже идёт ему: подчеркивает мужественность! Всё! Забудь! Опять заладила…».
8-е марта. Солнышко весенней теплотой ласкало румяные щеки Полетаевой сквозь чисто вымытое больничное окно. На ветвях тополей о чем-то буйно спорили синички, звонко разбивались прозрачные капели с тающих сосулек о металлический карниз. Соседей по палате поздравляли многочисленные родственники, буквально, оккупировавшие отделение травматологии, а Оксана одиноко лежала в постели и, когда кто-нибудь ронял «с праздником» в ее адрес, она скромно, сдержано кивала: «Спасибо!».
Вдруг распахнулась дверь. На пороге стоял моложавый, крепкий красавец с огромным букетом роз.
— Здравствуйте! — поздоровался он со всеми. — С праздником вас, женщины!
Почему же взгляд небесной синевы остановился на ней, на Полетаевой?
— С праздником тебя, Оксана! Как дела, ангелочек бескрылый?
«Меня уже кто-то так называл?! — Сердце бешено заколотилось, выпрыгивая из груди. — Он! Он меня так называл».
— Олег?! — воскликнула Оксана, села на постели, отбрасывая за спину облако золотистых волос. Смущенно добавила: — Я думала, что вы старик…
— Узнала? — засмеялся Горчаков и его смех раскатился колокольчиками под сводом помещения. — «Выкать» не надо, а то я точно почувствую себя древним дедом.
— А где же… твоя… огромная борода?
— Облетела, как осенняя листва с березы, — махнул рукой Олег.
Все присутствующие молча покинули палату, бросая восхищённые взоры на влюблённых, понимая, что стали невольными очевидцами соединения двух горячих сердец: совсем юной, с ангельской непорочностью жертвы ужасной аварии и волевого, с израненной судьбой её спасителя. Молодые сплелись в тесные объятия, в жаркий поцелуй, а окружающий мир померк в лучах взаимного: «Я тебя ЛЮБЛЮ!».
Февраль 2007г.
падь Будунгуй
