Случайная встреча
Случайная встреча
Вокзал был маленький и из моего угла, где я дремал на мешках, было видно всё и всех, поэтому, когда он появился, я заметил его сразу. Да и не заметить его было просто невозможно. Большой Иван - он был как всегда очень шумный, очень большой и сразу везде, со своими знаменитыми усами, как у запорожцев, которые пишут письмо турецкому султану на известной картине Репина.
Я осторожно подошел к нему и спросил:
— Мужик, ты не подскажешь, чей это шестьдесят шестой, мне уехать надо?
Он резко обернулся, внимательно посмотрел на меня и, протянув руки, проревел:
— Се-ре-е-е-га-а-а-а!
Мы обнялись. Тепло и по-братски.
— Ты помнишь мой шестьдесят шестой?
— Да, Ваня, я всё помню.
— Озадачил ты тогда нас, — сказал Иван, — когда появился в тайге, не пойми откуда и с просьбой увезти не пойми куда. Километров, эдак, за сто пятьдесят.
Мы засмеялись. Я уезжал, а он встречал, и у нас было около часа времени, это время мы провели вместе. Обменялись вопросами, какие принято задавать в таких случаях: семья, здоровье, работа. И последний, самый важный вопрос - как охота?
Потом вспоминали. Много. И у нас в памяти одновременно всплыл один интересный случай, который произошел со мной, нелепая случайность, которая не позволила мне тогда стать хозяином одного отдаленного таежного участка. Иван был участником этих событий. Было это лет тридцать – тридцать пять тому назад.
По окончании охотничьего сезона, когда я уже стал почти своим, мне предложили принять собственные угодья с базовой избой и закрепить их за мной. До этого я охотился на разных участках. Свои угодья - мечта любого охотника, а тем более молодого. Конечно, не думая, с радостью согласился. Два раза такое не предлагают.
В августе месяце, заранее, до начала охотничьего сезона, мы с группой охотников, в которой был и Большой Иван, организовали машину, чтобы проехать по угодьям, заготовить дров на зиму, завезти часть необходимых продуктов, подремонтировать избы. В общем, подготовить зимовья к предстоящему промыслу. Попутно хотели пособирать паданки, кедровых шишек, тот год был урожайным на орех.
Моя будущая изба, на которую я ехал впервые, была самой отдаленной на нашем маршруте. И угодья эти в госохотпромхозе «Энский» были тоже самыми отдаленными и почти неопромышленными.
Добраться до участка можно было двумя маршрутами. Общепринятым – от базы промхоза вездеходом по долине реки в горы. Все выше и выше уходя в приток реки, а затем в приток притока по ручью. Добрая половина пути шла либо по самому руслу, либо по берегу, постоянно меняя этот берег на противоположный, преодолевая завалы, объезжая валуны и ныряя в глубокие ямы. И вторым маршрутом - от заброшенного таёжного поселка через перевал. Этим маршрутом можно было пройти только пешком: длинный подъем на хребет и тяжелый спуск сухим ручьем вниз по заросшим травой и кустарниками каменным россыпям. Первый маршрут занимал два световых дня, но на транспорте, где за один заезд можно было завезти всё. Второй же маршрут занимал не более одного дня, но донести до избы можно было только рюкзак, карабин и собственные уставшие ноги.
Места на этом удаленном участке очень дикие, в стороне от всех маршрутов, и непроездные, тупиковые. Для организации промыслового участка угодья были не самые удачные, почти лишние, но оказались очень нужными для нескольких вооруженных отшельников из заброшенного поселка. Народ там был особенный, жил по собственным правилам. Радостей знали немного, но и горевали, если такое случалось, недолго. Новыми с каждым днем для них были только собственные грехи. Так вот эта изба на карте считалась пограничной в угодьях. Границу установил промхоз и нанес её на карту, а там, где есть граница, есть и её нарушители. Жители заброшенного поселка границу не признали. Избу считали отступными за кратковременное пребывание промхозовских на своих землях. Кратковременное, но не постоянное. А я готовился жить на этом участке с октября по февраль. А это считай, что постоянно.
Зимовье мне сразу очень понравилось. Стояло оно на поляне у отвесной скалы, окруженное старыми, могучими кедрами. Место было живописное, солнечное, скрытое от ветров. Рядом протекала маленькая и очень красивая горная речушка с прозрачной водой и хариусами в ней. Одним словом – мечта поэта. Отличалась изба от подобных таёжных зимовий только одним – рублена она была в полный рост и всего в четыре венца! По всей видимости, не наличие подходящего для строительства леса, а окружающая красота стали решающими при выборе места. Уверенно скажу, что первый хозяин избы был романтик решительный.
В какую-то из многоснежных зим избу сдавило. Либо сошедшим со скалы снегом, либо рухнувшей лесиной - не знаю. Только изба накренилась. Не сильно, но стала ручью кланяться, словно пить просила. Пола на избе не было, но был точно посередине избы каменный полукруглый выпор. Хочешь – гвозди равняй, а хочешь – костер жги да воду плескай, точно на каменку. Загадка. Ни толком дров, ни толком посуды, ни толком белья, про лампу, керосин и колун я и не заикаюсь. Толком ничего на ней не было. И строилась, вроде бы капитально, а пришлась не ко двору, не у рук. Так, прибежали – убежали. А вот табличка на избе была. Кто-то не поленился принести её и основательно прибить прямо посередине двери. Так у избы появился адрес: Перевальная 11. А теперь у нее появился и настоящий хозяин, которого она ждала долгие годы.
На избе мы тогда встретили двух мужиков. Чем они занимались было неясно. Может быть, рыбачили, может быть, охотились или ореховали где. Но на берегу у костерка стояла недоеденная в котелке уха, лежали гладкоствольное ружье с кустарным прикладом и пара самодельных удочек. По виду это были отец с сыном. Взгляды у них были недобрые. Сыну на вид было лет двадцать пять. Охотовед быстро расставил точки над «и», показав, кто тут хозяин.
Мужики, ружьё у вас левое, документов не спрашиваю, их, ясное дело, нет. Шаритесь в чужих угодьях. Вам же отвели свои, валите к себе и там хозяйничайте. Что тут шакалите?
— Это ты вали к себе, — ответил старший и взял в руки ружьё, — эти угодья всегда были нашими.
— С каких это яиц тебе такая радость вылупилась? Короче, дёргайте отсюда, пока ветер без пинков, и своим накажи, что граница – хребет. Запомнил? С этой стороны хребта не ваши угодья.
Мужик выплеснул остатки ухи в костер. Потом, закинув рюкзаки за спину, они ушли вверх по ручью. Отойдя на приличное расстояние, они обернулись и молодой прокричал:
— Ты еще пожалеешь об этом, падла. Слезами, псина, умоешься.
Управившись с делами, мы укладывались на ночевку, планируя отъезд на утро. Кто в будке машины, кто у костра, а я в своей избе. Уже в своей, в которой мне предстояло зимовать. Уже обживал, так сказать. Сквозь дремоту я слушал болтовню мужиков у костра.
— Ты зачем пацана сюда припер, — спрашивал Василич у охотоведа,— знаешь же, что тут может случиться всякое? Сюда года-годущие никто не заезжал. А в нынешнем бардаке тем более, дураков не нашлось.
— Всякое может случиться где угодно и с кем угодно, — ответил охотовед,— парень хочет охотиться, карабин есть, собака есть, желание есть. Ну и в путь. А участок тут, сам знаешь, – цветов не надо. Пусть бегает по горам, рубаха пузырем.
— Нет, охотовед, ты не о парне печешься. Ты печешься о себе. Тебе наместник нужен, сторож. А о человеке ты не думаешь.
— Ну, так ты, Василич, и помоги. Отправь своих бойцов, проконтролируй. Власть примени- и делу край. К тебе же поедут зимой мужики, вот пусть сюда и заскочат, наведут порядок.
Я видел через открытую дверь избушки, как Большой Иван поправил костер и вступил в разговор:
— Это можно, заехать и сюда. Заскочим, обрисуем мелом на камне в избе, сфотографируем и домой привезем… в мешке. Ровно через сутки после приезда он пойдет с ведром за водой, а вернется… с топором в спине. Ты, охотовед, наверное, забыл, как тут мужика нашли на тропе, с ружьем в руках и рюкзаком за плечами, у валёжины сидел, как живой. Тогда стрелка даже искать не стали. Так, поспрашивали для приличия. Хорошо, если избу ему спалят, это будет лучший вариант.
Я засыпал. Мне скорее хотелось на свой участок, на охоту. Я не знаю, как передать эти ощущения: свои угодья, своя изба, своя тайга. Сбылось. Мужики этого не понимали.
В октябре месяце меня завозили на участок последним. Как двоечника. Дальше меня не было никого. В кабине были я и водитель, а в кузове – собаки и вещи. Спешили, чтобы успеть засветло. Успели. Вывернули с ручья на поляну и не узнали её: она опустела, избы не было. Водитель развернул машину на обратный путь и мы выскочили из кабины. Пепелище остыло, но земля еще отдавала теплом. По всей видимости, сгорела она дня два-три назад. Сгорела дотла. Собаки чуяли неладное, если бы они умели говорить, то глядя на меня, они сейчас промолчали бы. Так я и уехал с этого участка совсем и больше никогда на нем не появлялся, затаив зло на тех мужиков и желание посчитаться. На обратном пути водитель меня высадил на избе у Василича, с которым я и проохотился тот сезон.
Мы вспоминали эту историю, и Иван, смеясь, перефразировал Шолохова: «Со слезой и кровью рвал Петрович пуповину, соединявшую его с избой, с соболями, с родным паем земли».
— Да Ваня, вот так, волею случая, я не стал хозяином того участка. Сгорела избенка нежданно-негаданно.
— А ты веришь в случайности? — спросил Иван.
— Нет, не верю.
— Вот и я не верю, — Иван помрачнел.
— Мы тогда завозили Василича дней на пять-шесть раньше, чем тебя. Когда сгрузились, разложились, затопились, то, понятное дело, возрадовались за заезд. Хорошо возрадовались. Отметили на славу. На следующее утро Василич посадил меня за руль и сказал, что поедем, проведаем твою избу, вернемся завтра. Взяли продукты, оружие и выехали, оставив мужиков довольными. До избы добрались без приключений. Подошли посмотреть твое зимовье. Василич остановился у двери, на ней был нарисован могильный холмик и на нем крестик. Мол, добро пожаловать. Василич выбил стекла в избе и открыл дверь, приперев её колом. Свалил дров под стены избы и, заложив под них бересту, поджег со всех сторон. Когда стены занялись и сомнений, что изба сгорит, не стало, Василич приказал заводить и мы уехали. Далеко с реки, в сумерках, было видно зарево. Горела изба.
— Забудь раз и навсегда, что сейчас видел. Иначе нас старики распнут, — сказал Василич.
— Эх, парняга так охотиться хотел.
— Ты лучше меня всё знаешь. А по поводу охоты: вот пусть и охотится на моем участке, мне свой участок за пять лет не обойти. Мне тайги не жалко. А пограничником на том участке пусть другой служит. Не хочу большого греха на душу брать, на маленький соглашусь.
Иван закончил свой рассказ.
— Вот так, Петрович! А ты говоришь: чудеса, случайности. Василич просил не говорить, знал, что ты за тогдашнее обидишься. Ты же с пулей в голове был. А сейчас можно? Давно же было. Да?
— Можно,— я улыбнулся. — Не знаю, кто уж из вас тогда оберегать меня решил, то ли Василич, то ли ты, Ваня, но спасибо вам обоим.
Мы обнялись и пожали друг другу руки. Больше я Ивана не видел.
