Алексей Егоров 5
Отшельник
Алексей Егоров 2
Охотничьи байки не ведают границ между вымыслом и реальностью: про единожды добытого зверя иной дилетант рассказывает множество раз и всё с новыми подробностями. Малосведущие, послушав краснобая, решат: «Мужик-то — профи! Вон сколь добыл-то!». Хотя, в сущности, дела обстоят не так уж радужно. В охотничьей практике сплошь и рядом случаются пробелы, и «пустых» дней гораздо больше, нежели удачных. Потому-то и запоминается каждый фартовый выстрел.
Затяжная бесснежная осень хороша тёплыми деньками, когда можно часами шлындать по тайге, не помышляя о костре. Только промысловика это совсем не радует: белка долго «не выхаживается», заячьи путики пробивать невозможно из-за отсутствия снега. Если нет собаки, то и белковать чрезвычайно трудно: белку искать приходиться «на узёрку» или на подслух, а капканы ставят только те охотники, которые по угодьям ходят «с закрытыми глазами».
В середине ноября основательно приморозило, ночью упал снег, что взбодрило Славку Щедрина:
— Хоть, поохочусь всласть, — почёсывая, заросший густой щетиной подбородок, проговорил он, всматриваясь в утреннюю тьму леса через крохотное оконце зимовья.
Славка за сорок лет сознательной жизни, двадцать четвёртую зиму проводит в уединении, в глухомани забайкальской тайги. Его голубые, добрые глаза увлажняются, когда он вспоминает своего «связчика» дядю Ивана, ушедшего в край вечной охоты десять лет назад.
В тот год Иван обнаружил медвежью берлогу у Отвесных камней. Решили брать косматого за шиворот. Ещё затемно тронулись в путь: два охотника и четыре лайки. В полдень были на месте. Привязали собак, стали готовить залом — длинные двухметровые колья. В порыве азарта не учли, что плюсовая температура держалась до конца ноября и мишка не облежался, как следует. Услышав приближающихся людей, зверь подобрался, точно стальная пружина, и чёрной молнией вылетел из берлоги. Друзья, не ждали столь стремительной атаки хозяина тайги, растерялись. Удар мощной когтистой лапы изуродовал Ивану лицо. Двадцати пудовая машина ярости навалилась на Славку. Щедрин сильной рукой отжимал от себя оскаленную пасть медведя, а второй — лихорадочно нащупывал рукоять ножа, висевшего на поясе. Про оброненный в снег карабин охотник даже не помышлял: в подобной ситуации ружьё не помощница. К счастью, нож из чехла удалось легко вынуть, и тускло блеснувший клинок дамасской стали, как в глину, вошёл под лопатку зверя. Рык оборвался, словно лопнувшая струна. Амака* зловонно выдохнул в лицо охотника и грузно повалился набок. С огромным трудом выбрался парень из-под медведя и тут же опустился на снег, иступлёно глядя на окровавленные останки товарища. Рядом валялась разорванная лайка. Щедрин и не заметил, в какую пору Вьюга успела сорваться с привязи и попасть под когти таёжного великана. Уложил бездыханное тело Ивана на волокушу, почувствовал нестерпимую боль в левом плече. Рукав полушубка, располосованный медведем, насквозь пропитался кровью. Вячеслав пустил три красные ракеты и потерял сознание.
Сигнал бедствия заметили охотники, промышлявшие по-соседству. Спасли Славку и доставили в село погибшего…
Несколько зим после лечения жил Щедрин с тремя собаками. Соболя добывали справно, белку облаивали, изюбря ставили. Потом пропала Загря. Летом носилась по деревне, и какой-то злодей пропорол её вилами. Сразу же за ней отравилась Пуля, сожрав кусок волчьей привады, сдобренной ядом (фторацетатом бария). Зимовать в тайге пришлось двум скитальцам: Вячеславу Щедрину и двенадцатилетнему Пыжу. Человек разговаривал с собакой, делился с ней горем и радостью. Старый пес, словно понимал хозяина, внимательно слушая, водил островерхими ушами. Помутневшие с возрастом, умные глаза, преданно смотрели на человека, а он всё говорил и говорил, ласково поглаживая лобастую башку четвероногого друга.
В прошлом году угас и этот живой огонёк, обретая Славку на полное одиночество. Искать напарника Щедрин отказался, а хорошую лайку еще не подобрал — вот и разговаривает теперь сам с собой, дабы за месяца промысловой жизни не отвыкнуть от человеческой речи.
— По свежему-то снежку охота всегда добрая, — наливая в эмалированную кружку чёрный, как дёготь, чай, бубнил Слава. — Почаюю, перекурю и рвану.
И верно! Всю неделю, день ото дня, приносил охотник в зимовьё добычу. Только белок настрелял больше полусотни.
— Коли так дело пойдёт, то к Новому Году выходить из тайги буду, — радостно потирал руки Щедрин. Однако не даром говорят: «Не говори «Гоп», пока не перескочишь!».
Ночью Славка проснулся от холода. Огонь в печке давно угас. В трубе злорадно завывал ветер. Зимовьё буквально сотрясалось под шквалом вьюги. ————— ————————————————————————— Амака, амикан — старик, дедушка, медведь (эвенк.)
Пересилив лень, охотник натянул ичиги, нахлобучил на нечесаную голову шапку и вышел навстречу пурге. Пока набирал охапку дров, щеки закололо морозом. Снежная крупа вонзалась в лицо тысячами острых иголок. Кутерьма жуткая — в двух шагах ничего не видно!
— Дня три колобродить будет, — отряхивая порошу с душегрейки, проговорил Щедрин, — зато потом белка с соболем широко ходить станет. Ладно спромышляю!
Двое суток свирепствовала стихия. Двое суток Слава не находил себе места: слонялся из угла в угол крохотного зимовья и давил скрипучие нары мускулистой спиной — выспался на несколько ночей вперед. Много было дров сожжено, много чаю выпито, много дум передумано, покуда пуржило. К вечеру третьего дня ветер начал стихать. Славка покрутил ручки бесполезного транзистора — батарейки сели основательно — поставил аппарат на полку. Заварил душистый сбитень*. Чаёвничая, попыхивал сигаретой, и с улыбкой наблюдал за мышиными кулачными боями, которые они устраивали из-за хлебных крошек …
Славка прислушался: за стенами зимовья полное безмолвие. Ступив за порог, Щедрин оказался в объятии ночи. Мороз разгулялся. Звездное небо наблюдало за отшельником мириадами мерцающих глаз. Золотой месяц вспарывал острыми рожками пустоту вселенной.
— Ну што, брат, смотришь? — обратился к светилу охотник. — Ты тоже одинок. Не отчаивайся! Давай, поговорим?! Скажи: завтра удачный промысел у меня будет али нет? Молчишь! Молчание – знак согласия! Ну, спокойной ночи!
Слава прихватил из поленницы охапку дров, ввалился в избушку с клубами студеного воздуха. Расшурудил печку и, покряхтывая, улегся на нары, прикрывшись полушубком.
Солнечные лучи купались в сугробах, и они переливались драгоценными камнями, ослепляя Славика, восторгавшегося зрелищем. Пройдя по путику километров пять, снял из петель две пары беляков, вынул из капканов двух соболей и отстрелил семь белок. Подле старого выскаря наспех сгоношил костерок, заварил чай и принялся с аппетитом уписывать хлеб с салом. Жаркие языки огня лизали просушенное лиственничное смольё, источая уют и, какую-то умиротворенность. Вспомнив эпитет новоявленного мудреца: «Вечно можно лицезреть три вещи: как горит огонь, как течёт вода, и… как дают зарплату», Щедрин усмехнулся:
— А ведь, верно подмечено! — Поскрёб густую чёрную бороду, засобирался в дорогу: скоро стемнеет, а до зимовья еще далековато.
Рюкзак, нагруженный добычей, приятно оттягивал плечи. Мужчина, будто не ощущая тяжести, ходко шагал по путику, взрыхляя ичигами пушистый, глубокий снег. Тропа вывела к неширокой пади. Боковым зрением охотник уловил странное шевеление.
— Ба! Да это ж кумушка мышкует!
Аккуратно скинув ношу, Славка пополз к густому сосновому молодняку, не спуская глаз с лисицы. Зверь насторожился, глядя в сторону притаившегося человека, покрутил острой мордочкой, втягивая запахи леса. Явно успокоившись, затрусил в поисках полёвок. Охотник продолжил путь, как пловец, ныряя в холодные волны сугробов. Под кровом хвойного колка приготовился к выстрелу. Лиса неторопливо подходила ближе и ближе к засаде. Мороз уже успел забраться под шубу и в обувь, но Слава не обращал особого внимания на неудобство — азарт скрадыванья поглотил его без остатка. Лисица, встав в «свечку», бросилась головой в снег. Через секунду она уже тщательно пережёвывала пойманного грызуна и, в этот миг раздался выстрел. Хлоп! Хищник кинулся наутёк, но после нескольких прыжков упал, завертелся волчком и затих…
До глубокой ночи Щедрин провозился с обработкой пушнины. Попивая чай, он любовно гладил вытянутую на правилке шкуру лисовина. «Знали бы бабёнки, каким трудом достаются шапки-шубки, — подумал таёжник, — они б нас, охотников, на руках носили бы!».
Потом же фортуна отвернулась от Славки: пешкуя без отдыха, он не добыл ни одной белки. Возвращаться с пустой котомкой, куда тяжелее: обостряется усталость и дорога кажется длинней. Только торопливость и собственная опрометчивость гораздо обидней пустоты путиков.
Перебираясь через россыпи, слух Щедрина уловил характерный звук: «Белка где-то шустрит». Обследовав окрест все деревья, на старой лиственнице увидел зверька. Выстрел. Промах! Белка молниеносно спрыгнула наземь и скрылась под камнями. Потоптался-потоптался охотник и понял, что удача опять состроила ему кукиш.
Переваливая хребет Угрюмый, снова заметил белку. Вскинул «тозовку»… Промах! Всё повторилось с навязчивой последовательностью, с разницей, что в этот раз белогрудка побежала сквозь непролазную чепуру. Кинулся Славка в погоню, залаял по-собачьи, решив: белка испугается и вскочит на дерево, но прогадал. Зверёк, словно испарился, а штаны промысловика превратились в жалкие лохмотья.
— А ни чёрт ли это? — воскликнул Щедрин и разразился отборной матерщиной, рассовывая, неведомо кому, в рот – в нос, и за пазуху.
Спустившись в распадок, поднял огромного глухаря. Чёрный гигант с посвистом крыльев взгромоздился на сухую листвянку. Славкино сердечко застучало, аки молоток. Присев за куст багульника, он затаил дыхание, без резких движений поднял малокалиберку, но задел стволом ветку. Хрусть! И глухарь, как призрак, растворился в темноте хребта.
В депрессивном состоянии брёл неудачник к простывшему за день зимовью, закинув «мелкашку» за плечо. По многолетней привычке он ходил по тайге с двумя винтовками: пушнину и «мелочь» добывал «тозовкой», а более серьёзного зверя брал карабином «СКС».
Солнце спряталось за дальними сопками, оставляя в небе густое малиновое зарево. Поднявшись на хребет, Щедрин обомлел: вдоль увала, не спеша, двигался крупный самец изюбря. Проворно вскинув карабин, Славка выстрелил, но расстроенный вереницей неудач, забыл перевести прицельную планку на нужное расстояние, которое, к тому же, скрадывала вечерняя серость. Пуля вздыбила снежный фонтан, не долетев до цели. Зверь, выбрасывая длинные, мускулистые ноги, умчался под защиту осинника. Щедрин крыл себя последними словами и, зло сплюнув, скинул тощий рюкзак, начал готовиться к ночлегу. Размотав рулончик брезента, закрепил его на кустарниках для прикрытия от ветра. Разгрёб наст и запалил костёр. Пока таял в котелке снег и закипала вода, скиталец соорудил рядом другой, «долгоиграющий» костёр-юрлок*. Благо, лиственничных сухостоин — пруд пруди! У брезентового полога смастерил шикарную лежанку, настелив сухой травы и ерников.
За трудами праведными не заметил, как табор обступила кромешная тьма.
— Ни хрена не добыл, да еще ночевать пришлось на морозе, — бурчал себе под нос бородач, — пропади она пропадом, охота эта! Что я, дома не смогу заработать кусок хлеба?! Устроюсь токарем в МТС и вечерами буду телевизор смотреть да жену шшупать.
С такими крамольными мыслями он уселся утолять голод скудным пайком, что прихватил в дорогу. «Заморив червячка», налил в кружку крепкого чаю, и углубился в дальнейшие рассуждения о своей скитальческой судьбе:
— В МТСе хорошо платят, стабильно, график нормирован… Что мне еще надо?! Ну, бывает, в сев и уборочную работы много, дык я за ворота вышел, пять шагов – и дома…
Мысли прервал навалившийся сон. Он тихо подкрался с смертельно уставшему человеку и нежными пальцами прижал отяжелевшие веки, а костёр трескотком напевал колыбельную.
Щедрину приснилась мастерская тракторной станции, бесом завывающие станки, лязг металла, от которого неприятно сводит челюсти, и тело содрогается в противных конвульсиях.
—————————————————————————————————
Юрлок* — своеобразный костёр забайкальских охотников. Горения хватает на всю ночь, если правильно положить галоны, разжигу и тягу.
Вдруг: Слава, совсем парнишка, стоит у себя в огороде и смотрит на синеву таёжных сопок. Из леса в небо взметнулась молодая женщина. По её бледным плечам горными ручейками струятся длинные, но совершенно седые косы. Незнакомка мило улыбнулась и поманила Славку пальцем. Мальчик заворожено следил за девушкой и на приглашение отрицательно помотал головой. Женщина опять улыбнулась, но уже не весело, а задумчиво-печально, повернулась спиной и растаяла в воздухе.
Славка открыл глаза. Юрлок прогорел, но угли ещё переливались яхонтами в пустоте ночи.
— Юхтами! — воскликнул Щедрин и размашисто перекрестился. — Юхтами! Лесная девушка! Хозяйка тайги! Про неё рассказывали старики и писал Николай Кузаков, а я думал, что это красивая легенда. Она рассердилась за моё малодушие.
Охотник подвеселил костер и закурил в ожидании чая, который грелся в прокопченном котелке, ласкаемый красными ладонями огня. Промысловик пускал душистый сигаретный дымок и наблюдал за хороводами искр, играющих в догонялки. Они полчищами улетали в предрассветную тишь, а им вослед улетучивались крамольные мысли и вчерашний гнев.
— Что смеяться-то?! Бросить охоту? Куда я без тайги?..
Слава представил на мгновение: Юхтами осуждающе покачивает головой, буравит презрительным взглядом спину, покидающего тайгу охотника, и кротко смахивает прозрачные родники, стекающие из глаз по фарфорово-белым щекам. Стыд прожёг насквозь внушительную фигуру Щедрина:
— Подумаешь, какой привередливый?! Раз нет удачи, значит это добыча не моя! Добываю, что Бог даёт! Зато, каким красавцам жизнь сохранил!
И опять Славке стало светло и радостно на душе. Он мысленно благодарил Господа за одиночество, за меткость и промахи, за нелёгкую судьбину таёжного скитальца. Почаевав, Вячеслав Щедрин с котомкой за плечами и карабином в руках бодро зашагал по тропе, навстречу восходящему солнцу, на шумящий зов кедрача.
2006г.
г. Чита
