рассказы забайкальского писателя и охотника Алексея Егорова2
Майская берёзка
Алексей Егоров 2
Очерк
Поезд стремительно уносил пассажиров на восток. Тогда я был ещё маленьким и ехал с мамой в Нерчинск, в гости к её старшему брату. Если не изменяет мне память, этот случай имел место в далёком 1975 году. И вот спустя три десятилетия, будучи взрослым человеком, сделав первые успехи в творчестве, решил рассказать людям о замечательном человеке, фронтовике, инвалиде Великой Отечественной войны, Зорине Тимофее Никифоровиче. К великому сожалению, его уже нет в живых, но считаю долгом увековечить память о нем в сердцах нерчан, читинцев и всех забайкальцев, кто гордится героическими земляками.
Мамин брат, Лашкевич Борис Иосифович лежал в больнице, когда поезд № 192 привез нас в славный городок времен декабристской эпохи. Остановились мы у дальних родственников Зориных по улице Первомайской, от них и в больницу к брату маме ходить не далеко, лишь в гору подняться. Бабушка, Анна Ивановна, ядреная, кругленькая женщина хлопотала у печки, одновременно рассказывала моей маме, Галине Иосифовне Егоровой о новостях. Речь бабки Ани быстрая, как течение горного ручья.
Дедушка Тима, худенький седой старичок, забрал нас, ребятишек с собой в огород. Поношенный пиджак, брюки, заправленные в хромовые сапоги и кепка являлись парадно-выходной, и повседневной формой деда. Пустующий рукав, вложенный в карман и орден «Отечественной войны» 1 степени на лацкане, рассказывали без слов о боевой молодости Зорина.
В конце огорода приютилась баня. Обшитая рейкой, окрашенной в желтый цвет, голубые наличники на окне придавали ей праздничный вид. Сразу за банькой простилается широкий луг, бродят пасущиеся коровы. От дома через весь огород пролегла дорожка, вымощенная досками, возле настила сохнет перевернутая лодка.
— Надоть днищу просмолить, не то, не ровен час, утонем нахрен, на этакой посудине, — между делом, сказал дед.
— Деда, а вы где на ней плаваете? — поинтересовался я.
— Рыбачу по Шилке, да по Нерче… Подрастете малость и вас с собой возьму. — пообещал он. Мы с Борькой запрыгали от радости.
Борька Ларин родной внук Тимофея Никифоровича, он на год младше меня, худой, с круглой белесой головой, большими голубыми глазами. Так уж сложилось, что родители мальчика развелись и шестилетний Бориска стал жить с отцом, но воспитанием занимались бабка с дедом. Анна Ивановна доброту, заботу и ласку дарила внуку, прощала ему шалости, потакала капризам. Поняв её слабость, Борька «вил веревки» из старушки, однако деда побаивался. Сильно заикаясь, мальчуган спросил:
— Д-д-дед-ка, а-а ког-г-да т-ты нас в-в-возь-мешь?
— Вот пойдешь в школу, тогда и буду брать на рыбалку.
— Т-так, то о-о-осень-нь-ю…— парнишка огорченно вздохнул.
Дед провел нас мимо бани к маленькой калитке в штакетничатом заборе. Сразу за оградой он принялся ловко копать яму. Для меня стало открытием, что можно так орудовать с одной-то рукой. Кепка сдвинута на затылок, по морщинистому лбу крупным бисером стекает пот, но Тимофей Никифорович упорно работает.
— Бориска, волоки саженцу!
Мальчик вприпрыжку побежал к курятнику и вернулся с маленькой, тоненькой молодой березкой. Налив в лунку воды, дедушка засыпал ведро чёрной лесной земли.
— Ребя, придержите-ка вот этак, ровненько…
Мы с удовольствием помогали старику удерживать саженец, пока он присыпал ямку. Закончив работу, Тимофей погладил деревце по бархатистому стволику.
— Расти, милая, на радость людям. Это в память о вас, ребята! Обо всех, кто остался лежать на Карельском перешейке.
Не уразумев, о чем он говорит, мы с трепетом в сердце уставились на деда, а фронтовик, расправив плечи, смотрел ясными голубыми глазами вдаль. По его щекам обильно катились слезы.
Не зря говорится в Писании: «Кто скажет с верой в душе горе той: «Поднимись и ввергнись в море!». И будут то, по словам его…». Березка прижилась на новом месте, в стороне от подруг. Зазеленели листочки изумрудом, налились сережки…
Когда мы с Бориской стали чуточку старше, дедушка Тима нам рассказал про тот злополучный Карельский перешеек:
— Я воевал в пехоте на Выборгском направлении обороны Ленинграда. Шли тяжелые бои. Немец прет и прет, а у нас уж боеприпасы на исходе. Я числился командиром пулеметного расчета, но по сути, сам же и лупил из «Дягтеря» фрицев. Какой-то парень из морпехов притащил нам целый цинк патронов.
— Ну что, братва, дадим «ганцам» копоти?! — спросил он, перекрикивая грохот боя.
— Дадим! — ответили мы с напарником.
Внезапно вновь начался артобстрел. Немец кроет в шахматном порядке, земля клочьями в небо летит, а мы с Михой прижались друг к дружке и лежим. Канонада прекратилась и опять немчура полезла. Пошел в контратаку с бригадой морской пехоты и паренек тот, что «огоньку» нам добыл, а мы их прикрываем… Я тока, взрыв увидел и паренек исчез: вместо него воронка дымится… Больше суток удерживала позицию наша рота. Потом, как жахнет! Всё! Темнота. Очухался: Миха с развороченным животом лежит, кишки с землей смешались… Лицо у «второго номера» бледное, но спокойное, а на грязных щеках застыли ручейки слёз…— Тимофей Никифорович смахнул набежавшую слезу, дрожащей рукой чиркнул спичкой, прикурил сигаретку. Задумался о чем-то о своем… Немного успокоившись, продолжил рассказ:
— Я сразу понял, что он убит, свою же левую руку вовсе не чувствую, лишь боль от плеча исходит. Пулемет на бруствер установил, дал очередь и опять потерял сознание. Сколь пролежал, не знаю. Очнулся, а немец-то, вот он! Я опять очередь послал, скосил двоих. Рука стрелять мешает — висит, как плеть. Гимнастерку скинул, глядь, а она выше локтя оторвана, значит. На шкуре болтатся! Делать неча! Здоровой рукой и зубами наложил жгут, взял финку и сам себе ампутацию сделал. Мать моя женщина! Боль, ажно в глазах темно стало, а на уме одно: тока б в плен к выползням поганым не попасть! Пока на меня санитары наткнулись, я половину цинка патронов по фашистам распетрушил. Волокут меня, паря, на плащ-палатке, а ротный рядом идет, удивляется: «Как же ты, Тиша, руку-то собственную резал?». Я зубы от боли стиснул, но ответил: «А куды ж мне деваться-то было?». Долго мыкался по госпиталям и был списан по чистогану. Вот такие, брат Лёшка, дела чудные! Вы с Бориской всё в войну играете… Провалилась бы она пропадом, эта война! Не приведи Господи, пережить вам, что нам довелось! — Старый солдат рассказывал о страшных страницах своей жизни, то и дело, смахивая непрошенные слезы, потирал натруженной ладонью от нервного тика подергивающуюся щеку, а я слушал и не мог представить молодым, в грохоте сражений, всегда веселого и доброго дедушку Тиму. Нас, до глубины души поразили услышанные подробности далёкой войны, а дед Тиша все видел своими глазами, окропил кровью землицу Ленинградской области.
Прошло много лет. Перестроечное время перевернула наш быт с ног на голову. Молодежь теряет интерес к истории, тонет в спиртном, травится наркотиками, ищут идеалы в образе героев низкопробных голливудских боевиков. Одно забыли: Мы — русские и наши герои были, будут и есть в российской стране. Помните это! На Нерчинском кладбище обрёл покой один из многих героев, инвалид Великой Отечественной войны Зорин Тимофей Никифорович, замечательный человек, большой знаток рыбной ловли. Умерла Анна Ивановна Зорина. По пьяной лавочке убили их непутного внука Борьку Ларина… Только березка у калитки, посаженая защитником Родины сороковых в память о павших однополчанах, сиротливо стоит, роняя тень на покосившуюся от времени, баньку. Березке сам Бог велел жить. Она хранительница солдатских душ, живой памятник Второй мировой.
Вечная память павшим в боях за освобождение и независимость Родины! Здоровья и счастья ветеранам, прошедшим ад войны!
С праздником Великой Победы, дорогие старики: фронтовики и труженики тыла!
Март 2005г. г.Чита
