рассказы из архива Эра -следующий
За полярным кругом| Печать |
Мухоперец И. М.
Под Москвой, на живописном берегу р. Пахры, я встретил спиннингиста. Это был Евгений Васильевич Павлов, инженер одного из крупных московских заводов. Евгений Васильевич однажды уже провел свой отпуск за Полярным кругом, у реки Нивы, ловил там семгу спиннингом. Мы разговорились. Оказалось, и у него и у меня отпуск в сентябре. Поездка со спиннингом на Ниву — моя давнишняя мечта, а с таким опытным спиннингистом, как инженер Павлов, — чего уже лучше!
...В Кандалакшу мы прибыли поздно вечером. Заморозки сковывали почву. С гор веяло зимним холодом. В город доносился шум реки Нивы. Тысячи электрических лампочек говорили о богатстве города: могучая река Нива, подчиняясь воле советского человека, давала яркий свети энергию промышленности и транспорту.
Природные богатства Кольского полуострова разведаны лишь при Советской власти. И чего только не оказалось здесь! Апатиты, нефелины, железо, медь, никель и другие полезные ископаемые. Выросли новые индустриальные города: Кировск, Мончегорск. Расширились города Мурманск и Кандалакша. Построены новые гидроэлектростанции. А сколько еще предстоит сделать! Становится понятным, почему английские и французские империалисты в 1919 году протягивали свои когти к этим местам. Понятны и действия немецко-финских фашистов в недалеком прошлом и американская тяга к этим местам в настоящем. Американские разведчики не нашли лучшего района для охоты на волков — как на советско-финской границе.
На вокзале нас встретил заведующий охотничьей станцией, старый охотник-спиннингист Михаил Васильевич. В помещении станции было тепло и уютно. Добродушная хозяйка, пожилая женщина, приняла нас с подлинно русским гостеприимством.
Здесь оказался еще один спиннингист-москвич. Он раньше нас приехал сюда. Бухгалтер по специальности, он, как и мы, решил провести свой отпуск на Севере со спиннингом.
Через несколько минут мы уже сидели за столом, строили планы завтрашней охоты, а на столе, шипя и посвистывая паром, стоял наш старый знакомый — тульский самовар. Мы решили завтра же отправиться на реку Ковда, к самому ее истоку, к Ковдозеру. К нам присоединился бухгалтер из Москвы.
На следующий день с рюкзаками за плечами и с удилищами в руках, под командой Михаила Васильевича и его помощника бородатого егеря, которого за его окладистую бороду называли «Бородой», мы высадились на станции Княжая и двинулись к Ковдозеру.
Километра два мы шли по тропе, а дальше — еще около шести километров — пришлось двигаться озерами и лесными болотами без всякой тропы.
На ночлег остановились в доме машиниста водокачки.
— Редко бывают у нас люди, — тепло приветствовала нас жена машиниста. — А вот, кстати, прошу откушать ухи. Сегодня у меня был хороший улов: пять крупных щук и полтора десятка окуней.
Уха была на славу!
— Рыбак она у меня, — сказал с гордостью машинист. — Страсть как любит ловить рыбу... Недавно пришла вся в крови, бледная. Что с тобой? Ты с медведем боролась, что ли? — спросил я ее.
Ему не дала договорить засуетившаяся спиннингистка, упрекнувшая мужа в излишней болтливости. Как мы выяснили, несколько дней назад она поймала на спиннинг щуку. А когда стала вытаскивать рыбу в лодку, сильно накололась крючком и чуть не упустила добычу, в которой было почти полпуда веса...
На рассвете мы продолжили путь к Ковдозеру.
Утро выдалось хорошее. По небу плыли свинцовые, с белой каймой тучки, похожие на барашки во время морского шторма. На суше было тихо. Солнце то появлялось, то скрывалось за тучу. Справа от нас было озеро, слева — высокая скала. Солнце появлялось, и озеро оживало, на широком его зеркале покачивались тени деревьев, растущих на скале. Солнце скрывалось, природа одевалась в серые тона, и от нее веяло чем-то величественно-угрюмым.
На болоте мы подняли несколько выводков кряковых уток.
— Неплохо живется им здесь, — сказал инженер Павлов.
— Редко пугают их, — пояснил вожатый.
Мы вышли на опушку леса и поразились обилию ягод — брусники, черники и голубики. Трудно было не поддаться соблазну. Мы запускали свои руки в ягодники, словно в кошелки с ягодами.
Через полчаса мы были у реки Ковды. В Большой Советской Энциклопедии Ковда названа протоком между Ковдозером и Кандалакшской губой Белого моря. Это скромное название, однако, не умаляет народно-хозяйственного значения реки. Она берет начало в системе озер, связанных с Топозером, расположенным на севере Карело-Финской республики, входит в Ковдозеро, затем вытекает из него и впадает в Кандалакшскую губу Белого моря. На всем своем протяжении река Ковда образует широкие и глубокие плесы: по вытекающим из них быстрым протокам-порогам невозможно движение ни судов, ни лодок.
* * *
Мы подошли к реке в том месте, где она спокойно разливается метров на 800 в ширину. Там плывущий сверху лес перехватывается, подсчитывается, затем по несколько тысяч бревен схватывается в огромный кошель и сплавляется вниз катером. В тех местах поднимается вверх по реке для икрометания ценнейшая порода рыб — семга.
Преодолевая перекаты с быстрым течением, местами напоминающими водопады, семга заселяет все более или менее спокойные места реки и, очевидно, по мере их заселения, продвигается вверх до Ковдозера и дальше, а затем расходится по многочисленным речкам, впадающим в это же озеро. Река заселена и другими видами рыб. Здесь водятся кумжа, форель, хариус и сиговые породы. Водится и щука. Окраска ее несколько отличается от окраски щук подмосковных бассейнов.
Пока мы ждали лодку, Павлов сделал несколько забросов спиннингом, рассчитывая поймать щуку, но хватила форель весом около килограмма.
У самого истока реки расположена деревня Ляхкомино. Отсюда мы увидели волны огромного Ковдозера. Тремя рукавами вытекает здесь из озера река Ковда. Первый рукав — средний по расходу воды, с более спокойным точением. По нему преимущественно идет сплав леса. Средний рукав — более мощный, с бурным течением, вытекает из озера в полукилометре от правого рукава. Сначала он идет параллельно, а затем круто поворачивает на юг и примерно в одном километре от истока вливается почти под прямым углом в правый рукав, образуя огромный водоворот. Левый рукав вытекает почти рядом со средним. По расходу воды он незначителен, течет параллельно руслу слившихся рукавов, а, примерно, в пяти километрах от истока вливается в русло. Левый рукав, как мы потом узнали, густо заселен форелью и хариусом.
Особенно привлекает к себе мощь и красота среднего рукава. По крутому руслу, усеянному большими камнями, зажатому с обеих сторон обрывистыми скалами, с шумом, пеной и брызгами стремительно мчится вода, образуя огромный, продолговатый, кипящий котел.
...Егерь «Борода» поклялся накормить нас ухой из хариуса.
— Вы ловите семгу спиннингами, а я пойду ловить хариуса, — не без ехидства сказал он. И, помолчав, добавил: — Посмотрим, кто кого обловит...
Свою клятву «Борода» сдержал. Он поймал полтора десятка хариусов.
Каждый из нас поймал по три-четыре кумжи и форели, но поклевок семги ни у кого не было.
— Семга, вероятно, сюда еще не пришла, — заключил наш вожатый Михаил Васильевич. — В этом году семга запоздала с заходом, надо спускаться вниз, к устью реки, пожалуй, она еще там.
Ему никто не возражал.
В село Ковда, расположенное в устье реки, можно попасть двумя способами: либо плыть лодкой до станции Ковда, а затем пройти километров двенадцать до села; либо вернуться в Кандалакшу тем путем, каким мы пришли, а из Кандалакши добраться пароходом.
Решили взять путь через Кандалакшу.
Мои товарищи ушли к переправе, а я несколько задержался: захотелось попытать счастье.
— Вот здесь бросьте, — сказал мне сидевший поблизости рабочий-сплавщик. — Тут иногда берет...
Я сокрушенно ответил, что мы тут уже хлестали в четыре спиннинга, и — ни одной поклевки.
— Мало ли что бывает, глядишь, и клюнет, — заметил мой собеседник.
Я послушался его и после третьего заброса вытащил семгу килограмма в четыре и показал ее товарищам.
— Не остаться ли нам здесь еще на два-три дня? — раздались голоса.
Но вожатый не согласился.
— Семга небольшая, — сказал он, — такая всегда идет в первых косяках, а за ней покрупней. Значит, крупная только начала заход или находится еще в море. Надо спешить к устью...
Вечером мы пили чай в Кандалакше, и «Борода» развлекал нас рассказами. Не без иронии поведал он нам, как у одного москвича семга за день сломала два удилища и тот неистово ругал мастерские «Рыболова-спортсмена» за недоброкачественную продукцию, тогда как сам же был виноват. Он считал, что семгу можно удержать не ловкостью, а силой. У другого «спиннингиста» семга смотала более ста метров лесы и оборвала ее у самой катушки. Третий, увлекшись борьбой с семгой, оступился и упал в реку. Пришлось броситься по пояс в воду, чтобы спасти неудачного рыболова. Удилище и катушку подобрали колхозники на взморье.
Рассказ «Бороды» как бы послужил подтверждением тому, что крупную семгу удержать почти невозможно, когда она пойдет вниз — в порог. Опытный спиннингист в таких случаях притормаживает катушкой, спускается вниз по течению и иногда выводит семгу. Бывает и так, что спиннингист, пройдя в напряженной борьбе с рыбой километра два, настолько измотается, что при сходе рыбы вздыхает с облегчением...
* * *
На следующее утро нам сообщили, что парохода не будет в течение двух дней. Взяв снасти, мы пошли на реку Нива. День был пасмурный, накрапывал дождь вперемежку с мокрым снегом. Первым поймал семгу московский бухгалтер, затем клюнула семга у меня и сразу потянула вниз по течению. Я побежал за рыбой. Но хватит ли у меня сил? На всякий случай я дал тормоз катушке с максимальным напряжением на лесу. Семга смотала метров сорок лесы и остановилась. Постояв несколько мгновений, она пошла вверх. Это облегчило мою задачу. С ловкостью ястреба подбагрил мне семгу очутившийся здесь местный рыболов. Как я позже узнал, это был знатный машинист депо Вдовин. Он ловил «нахлыстом» без катушки.
— Червяка учу плавать, — ответил он на мой вопрос — «Как дела?» — Сегодня привел пассажирский, поставил машину и вот выскочил на часок. Авось, думаю, клюнет.
— Ну и что же? — спросил я Вдовина.
— Как видите, — ответил он, — он пока пустой. — И, помолчав, добавил: — Запрещено у нас ловить спиннингом без разрешения, а пока у меня разрешения нет, приспособляюсь удить на червяка.
Вдруг Вдовин схватил меня за руку и сильным рывком потянул в сторону: я мог преградить дорогу нашему вожатому, который бежал мимо меня, подняв удилище под углом в 50— 60°. Пыхтя, он прыгал с камня на камень. Удилище то сгибалось в дугу, то выпрямлялось.
— Рыбина в порог пошла, — сказал машинист. — У нас неписанное, но строго выполняемое рыбаками правило: если рыба потянула в порог, все находящиеся здесь рыболовы должны немедленно взять снасть из воды, очистить путь счастливцу-рыболову.
С захватывающим интересом следил я за единоборством опытного спиннингиста с рыбой. Он то шел шагом, то делал быстрые перебежки. Потом остановился и стал наматывать лесу.
— Сорвалась! — сказал машинист.
Неудачник шел к нам с поникшей головой.
* * *
На третий день пришел пароход. Капитан парохода Федор Григорьевич, добрейший моряк, разместил нас со всеми удобствами.
Через час мы взяли курс на село Ковда. Передав штурвал своему помощнику, капитан пригласил нас на палубу.
— Мы проплываем интересные места, — сказал он. — В Кандалакшском заливе много тюленей.
И, действительно, залив на расстоянии около ста метров от парохода был унизан колыхающимися черными точками. То были головы тюленей.
Капитан взял ружье.
— Далеко. Едва ли можно на таком расстоянии убить картечью, — сказал я.
— Верно, — заметил капитан. — Но иногда зверь показывается и в 30 метрах. Нельзя упустить момент, надо быть наготове. Недавно я убил одного, потянул он больше десяти пудов.
Мы долго любовались игралищем морского зверя. Но капитану выстрелить так и не удалось.
Скоро мы причалили к рыбацкому селу Ковда. Его история уходит ко времени Петра I. Расположено оно в гористой местности у самого устья реки Ковда. Деревянные рубленые домики стоят на скалах вдоль берега реки и залива. Рядом бушующая река и залив с двукратным в сутки приливом и отливом. На волнах залива снуют рыбацкие судна — парусные и гребные лодки: это колхозники села Ковда борются за выполнение плана. Берег буквально усыпан лодками разных размеров: одни стоят на причале, другие лежат перевернутые на песчаной отмели. На островке, в 500—600 метрах от берега, развешаны для просушки невода и сети.
На другом берегу реки, над факторией, развивается красный флаг. Фактория принимает рыбу от колхоза и снабжает колхозников всем необходимым для лова. По бурному руслу реки плывут тысячи кубометров древесины. Она подсчитывается и доставляется на лесопильный завод, расположенный в восьми километрах от села. Зеркало реки, почти сплошь покрытое кругляком, напоминает весенний ледоход. Бревна подплывают к порогу и, как бы готовясь к прыжку, поворачиваются и, подхваченные быстриной, ныряют в бурлящую воду. Вынырнув и покачиваясь, они плывут дальше.
— Как же здесь бросать? — спросил я у вожатого.
— Будем бросать между плывущими бревнами, — спокойно ответил он.
На первый взгляд это казалось невозможным. Но мы скоро освоились и уже без особого труда бросали блесну между плывущими бревнами.
Река, так же как и в верховьях, чередуется здесь порогами и плесами. Первый порог начинается от взморья и тянется до конца деревни, где заканчивается мощным сливом. Затем следует широкий и глубокий плес. За плесом-заливом снова порог с бурным течением: он тянется около двух километров. Затем опять плес-яма с огромным и очень опасным сливом. Если попадет лодка в такой слив, от нее останутся одни щепки. Плес тянется вверх на несколько километров до семужного порога, не очень длинного, но самого бурного на реке. За семужным порогом опять плес почти до станции Ковда.
Каменистые берега реки окаймлены девственными лесами. Здесь есть тетерева, рябчики, глухари и тундровые куропатки. Здесь можно встретить зайца, лису, белку, медведя и сохатого. В лесу в большом изобилии растут брусника, черника, голубика, а на болотистых местах — клюква.
Места для ловли рыбы начинаются от устья реки и тянутся до ее истоков. Но не по всей реке можно ловить семгу. Почти никогда она не берет в быстринах порогов и перекатов. В таких местах рыба, преодолевая встречное течение, идет без остановки. Не везде можно встретить рыбу в плесах и заводях. Задерживается она там, где слабое течение и где дно усыпано крупными камнями, возле которых рыба отдыхает. Если предложить ей блесну в этом месте, она охотно возьмет ее. Практика показывает, что рыба берет на всех сливах. Очевидно, рыба, миновав порог, как бы делает на сливе привал. Можно встретить семгу и на большой глубине в плесах, где на дне лежат крупные камни, или, как их называют местные рыболовы, корги. Но рыба долго не стоит даже в излюбленных местах. И если у вас вчера была поклевка на коргах или на сливе, то сегодня и завтра поклевок может не быть. Терпение и настойчивость — необходимые качества рыболова!
Когда вожатый ознакомил нас с особенностями реки, мы решили ловить с берега.
* * *
Вечером мы познакомились с местным жителем, только что вернувшимся с моря. Его звали Миша. Парень оказался разговорчивым. Он прямо заявил:
— Ничего у вас не выйдет.
— Почему? — спросил я.
— Семга идет за сельдью, а раз нет сельди, не будет и семги.
Утром мы поймали несколько кумж, форелей, хариусов, но ни одной белянки. Белянкой называют семгу, только что вошедшую в пресную воду и имеющую бело-серебристую окраску.
Как известно, семга прекращает питаться, как только входит в реку. Она живет за счет жира, накопленного в море. По мере пребывания в реке она худеет и меняет окраску, гастрономические качества ее сильно снижаются. Такую семгу называют «облошалой», самца называют «лох»...
Второй и третий дни не принесли нам ничего нового, хотя мы усердно обшарили все места.
— Уж не прав ли был парень? Раз нет сельди, не будет и семги, — высказал я свою мысль.
— Михаил отчасти прав, — ответил вожатый. — Но бывает и так, что семга идет, но не берет, потому что дует северный ветер. Ветер, как видите, все время с севера.
Мы стали менять блесны. «Девоны» заменили колыхающимися блеснами, но толку не было. К вечеру один из нас привязал к леске деревянный «девон», по раскраске похожий на кумжу — злого врага семги, и на третьем забросе поймал «белянку». Мы стали искать на ней морских клопов, мелких рачков-паразитов. Их оказалось несколько штук. Значит, «белянка» недавно вошла в реку.
Крупными заходами семги в реку Ковду считаются: летний заход «закройки», начинающийся в июле и продолжающийся до середины августа, и осенний заход — «осенки», начинающийся в сентябре и продолжающийся до ноября. Наилучшее время лова «закроя» — конец июля, начало августа. Наилучшее время лова «осенки» — конец сентября, начало октября. Крупная «осенка» начинает заход примерно 8—15 октября. В это время попадают самцы весом до 16 килограммов. Более крупная семга в реку Ковду заходит редко.
— Очевидно, «осенка» пошла, — сказал наш вожатый.
На следующий день, ободренные уловом «белянки», мы вооружились испытанными деревяшками, отбросив в сторону «спиннеры», «уралки» и другие блесны.
С утра клева не было, хотя мы прошли по правому берегу до плеса, добросовестно проверили все места, а затем переправились на левый берег реки.
Говорят, будто один пытливый рыболов подсчитал, что на каждую пойманную рыбу приходится 102 заброса. По отношению к семге это несправедливо. Семга очень осторожная рыба. Трехлетний опыт ловли «осенки» убедил меня в том, что на одну семгу приходится в несколько раз больше забросов, чем принято думать. Чтобы поймать «белянку», надо основательно потрудиться. Бывает, что рыболов проводит у реки почти месяц, делает тысячи забросов и, в конце концов, уезжает без рыбы.
Спиннингисту, впервые едущему на Север отведать удовольствие высшего спиннингового спорта, не следует думать, что поймать семгу легко и просто. Но, пожалуй, трудно представить себе что-либо другое, что доставило бы спиннингисту удовольствие больше, чем выудить ее. Не только поймать семгу, но и увидеть единоборство спиннингиста с крупной семгой, доставляет громадное наслаждение.
Дальность заброса, меткость, проводка блесны у самого дна, чтобы чувствовать удары ее о камни, вывод рыбы с предельной нагрузкой на снасть — все это определяет высокое искусство спиннингового спорта.
* * *
Пообедав у костра, мы разошлись. По утверждению местных рыбаков, семга заходит в реку во время приливов. Прилив в этот день должен был достичь наивысшего уровня в два часа дня. В начале четвертого часа мы через каждые полчаса ловили по одной «белянке».
Приливы повторяются здесь два раза в сутки. Прилив и отлив продолжаются 12 часов 25 минут. В следующие сутки те же фазы повторяются на пятьдесят минут позже. Таким образом, установив однажды время дневного прилива, можно в дальнейшем точно знать, когда будет следующий прилив и отлив.
Скоро погода испортилась. Подул западный ветер. Небо затянуло свинцовыми тучами. Моросил мелкий осенний дождь, сменявшийся иногда мокрым, липким снегом. Все вокруг посерело, нахмурилось. Даже люди стали как-то по-особому сосредоточенными, строгими. Снег напоминал им о приближении долгой зимы и почти трехмесячной ночи.
Мы подождали начала прилива и, накинув плащи, отправились на рыбалку. С верховьев густо плыли бревна, снег ослеплял, забивался в рукава, холодил руки. Пронизывающий западный ветер сквозняком тянул по реке, выдувал большую дугу на леске при забросах, сбивал блесну. О дальности и меткости забросов нечего было и думать. Мы развели большой костер, по очереди грелись и подсушивали намокшие рукава. Ветер то налетал, то затихал. Когда становилось тише, мы бросали, если не мешали густо плывущие бревна. Дурная погода, оказалось, не помешала клеву. Мы поймали трех «белянок», две сошли.
Через день установилась ясная, почти теплая погода. Такие резкие перемены погоды здесь никого не удивляют. Мои товарищи отправились на реку, а я остался дома, так как накануне повредил руку.
Меня навестил Миша. По поручению своего бригадира он отправлялся сушить сети и невод и предложил составить ему компанию. Через пятнадцать минут он, ловко управляя лодкой, уже пересекал реку в 40—50 метрах от слива. Я пустил деревяшку, размотал метров тридцать лесы, положил удилище под локоть левой руки и чего-то ждал, без особой веры в успех. Вдруг стукнуло, я сделал подсечку: «белянка» поднялась на поверхность воды и завертелась. Я ослабил лесу. «Белянка» пошла вверх. Минут через двадцать она лежала у нас в лодке. Мы сделали еще заплыв и взяли трех «белянок», а три сошли. Шесть поклевок за два часа! Редкая удача! Вот что значит попасть в момент захода большой партии рыбы. «Не было бы счастья, да несчастье помогло», — вспомнилась мне поговорка.
Вечером возвратились мои товарищи. Они принесли по одной рыбе и были удивлены моими трофеями.
— Ну и бо-ля-щий, — нараспев произнес вожатый.
Еще один день миновал. У меня еще болела рука, и товарищи ушли без меня. Вслед за ними вышел и я к реке, но забросы не удавались, я присел и закурил. Ко мне подошел человек на одной ноге, с костылем.
— Разрешите прикурить? — обратился новый знакомый.
Затянувшись, он положил костыль и сел рядом со мной.
— Люблю я это дело, — сказал он, взглянув на спиннинг, — да вот ногу потерял, не могу забрасывать. Нет твердой опоры.
Я уже слышал, что в селе проживает инвалид Отечественной войны — знаменитый рыболов. «Наверное, он», — подумал я.
В пяти-шести метрах от нас, почти у самого берега, показала свой синий горб крупная семга. Глаза моего собеседника загорелись охотничьим огоньком.
— Что же вы сидите, не забрасываете? — спросил он меня.
Я показал ему на свою забинтованную руку и в шутку сказал:
— Соединить бы ваши руки с моими ногами...
Скоро мы увидели горб и хвост другой семги, также почти у берега. Из литературы я знал, что семга идет обычно посередине реки, у основной струи. А тут она у самого берега показывает нам хвост.
Мой собеседник несколько смутился, но тоном человека, уверенного в своих знаниях, объяснил мне:
— По моим наблюдениям, семга идет там, где ей хочется, и меньше всего боится людей на берегу и в лодке. Вы обратили внимание, что и при забросах, и с лодки на «дорожку» семга чаще берет на разворотах блесны, ближе к берегу? Вот и думай, что хочешь. То ли она гналась за блесной от середины и схватила ее у берега, как утверждают некоторые рыболовы, то ли она у берега была и схватила блесну, лишь увидела ее. Бывают случаи, когда семга хватает на середине реки и чуть ли не налету: не успеет блесна погрузиться в воду, как уже сидит семга. Вот и пойми ее. Бывает и так, — продолжал инвалид, — что бросаешь и все хочешь подальше забросить, блесна описывает большой полукруг, метров на сорок от тебя, а в нескольких метрах от конца удилища показывает горб и хвост проходящая семга.
Я вспомнил: два дня назад у меня было два таких случая за какой-нибудь час лова.
— Вот видите, — оживился мой собеседник. — В таких случаях лучше бросать поближе к берегу, чтобы чаще разворачивалась блесна. Рыбу надо искать, а не ждать, пока она тебя найдет. Как увидишь: рыба идет берегом, тут ее и лови. Нельзя терять времени, когда рыба идет. Пройдут косяки и потом долго не увидишь ни горба, ни хвоста, и сколько ни будешь бросать, рыба не клюнет. Надо искать ее тогда выше в плесах, где она отстаивается... Простите, — вдруг засуетился инвалид, — заболтался с вами, а я спешу — сегодня кончаю кладку печи в колхозе... Знаете, — сказал он помявшись, — а ваша идея мне понравилась.
— Какая идея? — спросил я, не понимая, что он имеет в виду.
— А насчет ваших ног и моих рук, — ответил он, громко засмеявшись. — Завтра у меня свободный день. Пойдемте на яму, там проплывем на лодке до семужного порога, посмотрите интересные места и рыбу поймаем. Та, что идет здесь, сегодня, завтра будет там.
Я, разумеется, согласился.
— Меня зовут Константин Кузьмич, — сказал он на прощанье. — Живу я вон в том домике...
Вечером по пути я зашел к Константину Кузьмичу, чтобы уточнить время. Застал я его в окружении молодой женщины и шести ребятишек. Старшим двум девочкам было не более 13—14 лет, остальные — мал-мала меньше.
— Сведенные. Вот этих трех она привела, — сказал Кузьмич, указав на молодую женщину. — Их отец убит на войне. Остальных привел я. А вот этот — виновник смерти моей жены и своей матери, — сказал Кузьмич, кивнув в сторону четырехлетнего мальчика с оживленным личиком и веселыми глазенками. — Умерла жена от родов в больнице. Колхоз дал мне козу, вот и зажили мы с ним на козьем молоке. Ну-ка, Коля, прочитай дяде стихи.
Мальчик сначала надулся, затем весело посмотрел на меня и по-детски начал декламировать:
«Великой Отчизны свободные дети,
Сегодня мы гордую песню поем.
О партии самой могучей на свете...»
* * *
Рано утром я пришел на яму. Константин Кузьмич поджидал меня в лодке.
Мы сделали три заплыва у слива. Поклевок не было.
— Поплыли выше, — сказал Кузьмич.
— А дождик вас не пугает? — спросил я его.
— Что Вы, погода самая подходящая.
Никогда я не видел, чтобы человек с такой ловкостью и точностью орудовал веслами. Они подымались и опускались в воду с точностью часового маятника и без всплесков. Лишь воронки вихрящейся воды отмечали сильные толчки весел.
— А вот здесь можно и заночевать, если захватит непогода, — сказал Кузьмич, взглянув на домик, стоящий на берегу. — Это для запоздавших рыбаков. Там и печка и настил для отдыха... А пока, давайте, покружим. Пускайте блесну подальше, тут глубоко — метров двенадцать, и часто семга берет.
За три заплыва мы поймали пару кумж.
— Мало. Плывем дальше, — сказал Кузьмич и налег на весла.
— А вот это «Горбунцы», — обратил он мое внимание на два выступивших из воды горбатых островка. — Тут хорошо берет семга. Был у нас в деревне рыбак, он не признавал других мест. Ловил только здесь и вылавливал иногда по 10—15 штук в день. Однажды семга его чуть не удушила.
— Как же это могло случиться? — спросил я.
— Человек был с причудами, — ответил Кузьмич. — Садится бывало в лодку, пустит блесну и гоняет лодку без устали. Как только хватит семга, он подсечет ее, бросает весла, ослабляет лесу и начинает закуривать: «Пусть, дескать, походит, погуляет».
— Сорвется, — говорили ему. А он: — Моя не сорвется, а не моя пусть срывается. Как-то хватила крупная семга. Сильно потянула, затем стала. Он, как обычно, бросил весла, обмотал вокруг пуговицы пиджака лесу, а потом, как говорят, бес попутал — закинул лесу еще вокруг шеи и стал закуривать. Семга, постояв, рванула с большой силой, пуговица полетела со свистом в сторону, на шее затянулась леса и стала душить рыбака. Не растерялся рыбак, — закончил Кузьмич свое сообщение об этом случае, — быстро перехватил обеими руками снасть и высвободил шею.
Мы сделали заплыв. Кузьмич предупредил, что возможна поклевка. На повороте, действительно, хватила семга.
— Спокойнее, спокойнее! — поучал меня Кузьмич. — Не держите крепко, а то крючок прорвет большую дырку в теле семги, а при ослаблении выпадет или разорвет семге щеку, и рыба уйдет.
Семга не ушла. Мы сделали еще два заплыва, поклевок не было. Мы поплыли дальше.
— А вот это — «Корабль», — сказал Кузьмич, указывая на продолговатый остров с большой, словно мачта, одинокой сосной. — Здесь тоже берет семга. Если будет время, сделаем заплыв на обратном пути.
Мы проплыли по реке мимо места лова под названием «Алексеев» (здесь утонул рыбак Алексеев) и, наконец, добрались до семужной губы, у самого порога. Шум порога слышен за несколько километров. Здесь же был сплошной гул. Надо было кричать, чтобы слышать друг друга.
После нескольких заплывов Кузьмич прокричал:
— Плывем на берег покурить, выбирайте лесу.
Мы в 5—8 метрах от берега. Я верчу катушку, блесна подходит к лодке. Вдруг рывок, я еле удерживаю удилище. Семга, очевидно, от укола, выпрыгнула на полметра из воды и потянула со страшной силой. Я упустил катушку, получилась перебежка, а через секунду семга, смотав около сорока метров лесы, оборвала ее у грузила и ушла.
Все это случилось так неожиданно и быстро, что я с минуту не мог толком сообразить, что же произошло?
— Видите, — сказал Кузьмич, — ждали вы ее здесь? Вот и угадайте, откуда она взялась. И вообще, пока блесна в воде, надо быть рыбаком, а не... — он не договорил.
Я не обиделся. «Поделом, — подумал я, — так и надо»...
Так завершилась эта охота. Мы удачно дополняли друг друга. Кузьмич помогал мне своими знаниями и опытом. Костыль не мешал этому страстному спиннингисту с завидной легкостью и уверенностью делать забросы и особенно мастерски вываживать крупную семгу.
На обратном пути мы поймали семгу у «Корабля».
Еще два дня я выходил на охоту в компании с товарищами. Подсчитали трофеи — восемь разных рыб на брата. Точка. Пора домой, в Москву...
Вечером мы были в Кандалакше и во дворе гостеприимного нашего вожатого смотрели на северное сияние.
Взору представилась величественная картина. Не в моих силах описать это чудесное явление природы. На небе то появлялись, то исчезали разных цветов ленты. Связанные как бы невидимыми нитками, они уходили далеко в небо. Иногда они напоминали колыхающийся огромный флаг: краски беспрерывно сменялись, нельзя было оторвать глаз от этого зрелища.
Мы прекрасно отдохнули и набрались сил для предстоящей работы. Мы повидали новые места и ощутили беспредельную ширь и богатство нашей советской Родины. Каждый из нас вез подарок семье — восемь хороших увесистых рыб.
