Мы одной крови

Мы одной крови Андрей Томилов

В сибирских, таёжных деревнях, посёлках зачастую принято навеличивать друг друга. Называть по имени и отчеству. Порой, даже рассмеяться хочется от того, что кто-то, обращаясь к пареньку лет семнадцати, восемнадцати навеличивает его. Или, того пуще, когда по имени, отчеству называют опустившегося селянина, грязно развалившегося на крыльце сельповского магазина.

И просто в разговоре между собой, женщины, упоминая о ком-то, непременно назовут его по имени и отчеству. Не всегда так, но очень часто. Чуть школу закончил, купили родители костюм, чтобы было в чём в жизнь идти, и тут же, словно приклеили отчество. Ещё, как бы и не заслужил, а с другой стороны, это возвышает, обязывает блюсти себя.

Но, как говорится, из любого правила всегда есть исключения.

Федюня и родился здесь, на самом юге Хабаровского края, и живёт, не думая, что можно куда-то уехать за лучшей долей, да и есть ли она где-то, лучшая доля. Так и живёт в своей деревне, не бедной, даже развивающейся за счёт промысла зверя разного, да народившегося недавно лесного промысла, когда начали осваивать лес широко, размашисто, начисто оголяя ближние сопки, да распадки, проделывая туда дороги для техники невиданной. Техника та уж не по одному бревёшку тянула к посёлку, а целыми охапками, будто старалась быстрее и быстрее извести тайгу, перемалывая при этом гусеницами и подрост молодой, и нарушая все ключики да ручейки. И не замечал никто этого, да и не хотел замечать, лишь одно, поистине волшебное слово решало и определяло всё: план!

Федюня уже в школу бегал, когда леспромхоз открыли и можно сказать, что босоногое своё детство паренёк провёл без душных выхлопов лесовозов, да натужного урчания трелёвочных тракторов, от которых аж земля вздрагивает.

Школу закончил, можно сказать, отличником, всего-то две четвёрки. И не бедовым рос, не то, чтобы тихоня, но пакости не творил, к соседям относился уважительно.

А вот, не дали ему отчества, не дали. Как был Федюня, ещё с дошкольного детства, когда шнурком за дедом таскался на речку, на рыбалку, так Федюней и остался. Может это оттого, что отца у парнишки никогда не было, откуда взяться отчеству, если отца нет.

А теперь уж четвёртый десяток разменял, у самого вон, двое спиногрызов погодков поднимаются. Да и ладно. Давно уже стали звать Фёдором. Жить можно. Скандалов серьёзных ни с кем не водил, зла ни на кого не держал, и на него никто не бычился, не смотрел из-за бровей. Радовался жизни, с самого детства мир узнавал с широко открытыми глазами.

Директор в промхозе сменился, всех стал навеличивать, по ручке здороваться, сигаретами дорогими угощать. Но хватило не на долго. Уже через месяц как-то само собой случилось, что отчество отпало и все, и директор тоже, стали привычно окликать его просто Фёдором. Про себя улыбнулся, но возражать не стал. Может на роду так написано.

В промхозе, а правильнее сказать в госпромхозе, Фёдор работал давно. Ещё с дедом грибы да ягоды таскал на сдачу государству, папоротник по весне собирал. О-о! на папоротнике хороший заработок был, присесть отдохнуть не хочется. По три раза за день полные мешки пучками уложенного папоротника вытаскивал на заготовительный пункт. Денежки промхоз сразу платил, за каждую партию. Радостно.

А ещё пуще радость, когда мать, принимая от него вечером деньги, заработанные за день, всплеснёт руками, словно птица крыльями, и, ну его обнимать да целовать.

- Работник ты мой! Да золото ты моё! Да как же ты быстро бегаешь, что столько заработал. Ба-тю-шки!

Внутри становилось тепло и хотелось ещё и ещё смотреть, как мамка пересчитывает деньги. До копеечки…

А ночью, ещё и уснуть не успев, просто чуть глаза прикроешь и видишь: стеной стоит папоротник, стеной. И весь как на подбор, ровный, да толстый, а закрученные головки все в одну сторону повёрнуты, будто смотрят на тебя и улыбаются.

Утром, чуть свет, бежал торопливо к конторе, где уже ждала машина, а в кузове полно пацанов, женщин, да мужиков. Вот с тех пор и причислил себя Федька к промхозу, как к чему-то родному и близкому, без которого и жить-то не знамо как.

Особенно сроднился с хозяйством, когда на каникулы зимние попал к дядьке на участок. Ходил там на лыжах, разводил костёр и сам кипятил в котелке чай, учился обдирать белку и правильно обрабатывать шкурку. Посмотрел живого соболя.

Деда в то время уж не стало, а отца и никогда не было, вот дядька и взял шефство над парнем. То сети проверить возьмёт, то на перелёт, утку стрельнуть. А тут и вовсе, с участка приехал на снегоходе, специально, чтобы пацана в тайгу вывезти. Тогда снегоход в диковинку был, только, только стали завозить их в глубинку, да не всякий охотник мог себе позволить такую роскошь. Попусту такую технику драть не будешь, только по делу использовали.

Две недели счастья! Федьке казалось, что дни таёжного счастья уж больно быстро пролетают, больно быстро.

Ночевать в зимовье, под тёплым собачьим одеялом, на матрасе, набитом душистой лесной травой пикчей, рядом с таким сильным и смелым дядькой. Это ли не счастье!

А когда в капкане оказался живой соболёк, дядька пропустил паренька вперёд и тот вихрем долетел до мечущегося зверька и сграбастал его, не хуже молодой собаки, без какой-то предосторожности. Даже и не почувствовал, что мелкие, но очень острые зубы пробили крепкую шубенку и прилично достали руку. Именно тогда проснулся в парне азарт к промыслу. Родился охотник.

Когда возвращался из армии, честно отслужив положенные два года, от райцентра подъехал на попутке и попросил остановить именно у промхозовской конторы, не доехав до дома один проулок. Заскочил на крыльцо, улыбаясь настолько, насколько могли растянуться губы.

Дома после дембеля и дня не высидел, вышел на работу. Вышел, теперь уже полностью самостоятельным, с записью в трудовой: принять штатным охотником такого-то госпромхоза, с такого-то числа, месяца, такого-то года. Гордился этой записью и радость скрыть не пытался.

Правда, директор не сразу согласился взять Фёдора в штатьники, долго вёл разговоры об охране природы, о каких-то мероприятиях, помогающих зверям жить и выживать. Но это было так далеко и не интересно, что парень даже и не вникал в те разговоры, не вдумывался. И предложение выучиться и стать егерем, Фёдора даже рассмешило. Он отказался от предложения и настоял на зачислении в штат охотником.

Радостные чувства, восторг, переполняли молодого парня, он так и ходил по посёлку, по территории пилорамы, куда его определили на период межсезонья, с растянутой донельзя улыбкой на лице.

Может от этой улыбки, может по какой другой причине, девчонки висли на парне гроздьями. Проходу не давали. И когда перед самой охотой Фёдор объявил матери, робко переступая с ноги на ногу, о том, что они с Любаней решили пожениться, уточнив при этом, - с Валерьевной, мать лишь мягко улыбнулась, развела руки, как бы для объятий и тихо проговорила:

- И славно. Славно.

На это тихое «и славно», как на благословение, в комнату впорхнула Любаня Валерьевна, томившаяся всё это время за занавеской, и первая оказалась в объятьях матери. Фёдор тоже было двинулся к обнявшимся матери и невесте, но сдержал себя, лишь чуть дотронулся кончиками пальцев до вздрагивающего плеча своей избранницы, ни с чего вдруг заплакавшей. Тихо вышел во двор.

Труд штатного охотника не назовёшь лёгким. Там нет бригадира, начальника, который будет тобой руководить каждодневно, отвечать за тебя, думать за тебя. Сам решай куда идти, когда, и сколько. Сколько идти? Час, два, пять? Или все десять часов надо шагать и шагать, чтобы вовремя проверить капканы, пока мыши не постригли ценный мех, устраивая себе тёплые гнёздышки на зиму. Чтобы вовремя прибежать к работающим собакам, загнавшим наконец-то упорного, не поддающегося соболя. Вовремя, так как уже скоро сумерки, а там и ночь, и надо очень спешить, торопиться, чтобы добыть зверька засветло. Если отемняем, ему будет гораздо легче обмануть уставших собак и ускользнуть незамеченным из укрытия, уйти верхом, перепрыгивая с одного дерева на другое. И вся погоня, все старания целого дня пропадут напрасно.

Все жилы вытянет охотник, гоняясь за работающими собаками. В зимовьё вечером, а то и вовсе ночью, он не приходит, а притаскивается, едва передвигая натруженные ноги. А утром, чуть свет, снова торопится оставить тёплое зимовьё, торопится в лес, предвкушая трудный, но добычливый день.

Мать с молодой женой так и вспоминались охотнику всегда стоящими в объятьях друг друга. Они как-то сразу, с первой встречи, очень тепло и по настоящему полюбились, сроднились накрепко.

Любаня, лишь появлялась свободная минутка, чуть не бегом кидалась к матери, смешно растопырив руки и шевеля пальцами:

- Мамулечка - золотулечка, ну почеломкай свою любимую донечку. Ну, почеломкай…

И та, принимая игривый тон невестки, с удовольствием раскрывала свои объятья, принимала в них молодайку и, правда, начинала её горячо и нежно целовать в голову, лоб, глаза. И всё что-то приговаривала, приговаривала на своём тарабарском языке, не утруждая себя выводить каждое слово. Просто мурлыкала и мурлыкала, источая ласку и любовь. Казалось, что это кошка облизывает и нежит в лучах материнской ласки своё дитя, уже взрослого, но всё же котёнка.

По другому Любаня и не обращалась к свекрови, только мамулечка, только золотулечка. И всё это было так естественно, так искренне, что и сомнений ни каких не возникало, что это дочь и мать. Причём, любимая дочь и любимая мать.

И Тамара Павловна, каждый раз, пережив очередной порыв нежности от своей невестки, украдкой крестилась и только для себя шептала:

- Господи! Спаси и сохрани. Сохрани, Господи…

Боялась даже думать о том, что когда-то отношения эти могут вдруг оборваться, закончиться. Настойчиво гнала от себя эти дурные мысли, которые помимо воли рождались, или лезли со стороны. Гнала и сердилась на себя за них, за мысли такие, а они, проклятущие, лезли и лезли. И если чувствовала, что не может отогнать, не может справиться, уже сама растопыривала руки и призывала Любаню:

- Донюшка моя родная, моя золотая, беги быстрее к своей мамке, она тебя почеломкает, полюбит, да понежит.

И снова сливались в одно целое, любились, ласкались, и мысли дурные отступали, улетучивались, становилось легко…

Так Фёдор всегда их и вспоминал, обнявшихся, чуть покачивающихся из стороны в сторону, с любовью глядящих на него.

Даже когда прошли годы и в доме появился ещё мужик, которого Любаня, едва приняв на грудь, ещё в родовой слизи, ещё не отошедшего от родовых мук и страданий, синюшного и даже страшненького сразу назвала Феденькой, нежность между женщинами не прошла.

- Будет Фёдор Фёдорович.

А никто и не возражал, не спорил. И Федя сразу согласился, и мать закивала головой и быстро, быстро защебетала о чём-то, низко склонившись над внуком, жадно улавливая нежный запах грудного молока.

На невестку с той поры и вовсе не давала пылинке сесть, только и прихорашивала, только и поглаживала по головке. Целовала в темечко. Очень любила, даже болезненно.

Когда появился второй внук, Ванечка, поняла Тамара Павловна, что всё, сложилась семья, крепкая, надёжная, добротная. Как-то даже успокоилась. Нет, не отступилась, дочку так же челомкала – целовала, и наглаживала прихорашивала, и лучшие кусочки за столом всегда ей невзначай подкладывала, но душой успокоилась. Отвалилось, отстало то бешеное напряжение, которое ни спать ни есть не давало, свербило и свербило какими-то дурными мыслями, что не может быть всё так ладно, да складно. А оказалось может. Вот, уже и деток двое. И все здоровы, веселы, и Федя всегда прибран, постоянно с шутками, да прибаутками.

Все жизни рады. А и как не радоваться-то? В таком краю живём! А страна какая! Ни душой, ни взглядом, ни даже мыслями за один раз не охватить. И правда счастье!

Фёдор охотился. Первые годы после женитьбы выбегал из тайги через каждый месяц. Попроведать. И ничто ему тяжёлые таёжные тропы, или совсем безтропье, длиной в три дня и три ночи. Ещё и мяса кусок тащит. Доберётся до лесовозной дороги, подсядет на попутку и, считай, дома. Два, три дня отдохнёт, на диване поваляется, всех поцелует и назад, на работу.

Детки народились, остепенился. Не стал так часто бегать домой. На новый год выберется, и на том спасибо.

Новый директор, почему-то завёл старую песню. Тоже предложил Фёдору перейти в егеря. Рассказывал, что работа нужная, сложная, что не всякий зверь сможет прожить и выжить без помощи человека. А в чём эта помощь заключается, можно прочитать вот в книге. Он листал книгу, рассматривал картинки, показывал охотнику. Потом и вовсе, сунул книгу ему в руки:

- Почитай на досуге, как созреешь, приходи.

Тайга притягивала к себе молодого мужика и удерживала крепко накрепко. В передовики Фёдор так и не вышел, хоть и старался, добросовестно работал, пушнину всю сдавал государству, под чистую. Но считался хорошим промысловиком, крепким, умелым, удалым. Надёжным считался.

Вечерами, перед лампой, когда была свободная минутка, открывал книгу, подаренную когда-то директором. Она называлась «Обязанности егеря охотничьего хозяйства» и жила здесь, в зимовье безвыездно уже не первый год.

Соседом по охотничьему участку у Фёдора был Николай Аверьянович. Запросто его звали просто Аверьянычем, но получить разрешение на это «запросто» мог далеко не каждый, с кем Николай Аверьянович опрокидывал горькую. Это нужно было каким-то неведомым способом заслужить. Гулял же Николай Аверьянович, в межсезонье, кажется, не пропуская ни одного дня. Как он сам говорил, с трудом задавливая острым кадыком надоевшую икоту:

- Быстрее бы зима, да отдохнуть от этого зелья проклятущего. Наливайте мужики, выпьем за то, чтобы больше не пить.

И все с удовольствием поддерживали его, стукались кружками, стаканами, торопливо разевали обрамлённые щетиной рты и плескали туда горькую.

Пьянки эти могли длиться днями, неделями и месяцами, плавно перемещаясь то под какой-то навес, то на берег, так сказать на природу, то в промхозовскую кочегарку, не взирая на то, что там идёт ремонт котлов и пыль, вперемешку с сажей так и висит в воздухе сплошной стеной. Выбирались оттуда чёрные и страшные, как шахтёры после трудовой смены.

И всё-то у него отговорки были заготовлены, на любой день:

- Я в отгулах, гуляем!

- Сегодня отпуск дали, обмываем!

- Что-то спину пересекло, больничный у меня…

- Мать старуха, совсем занедужила, вот, взял по уходу…

И так может плести и плести. Но что удивительно, на промысле он, и правда, не позволял себе даже стопочку.

Фёдор первые годы прибегал иногда к соседу, повидаться, новости какие обсудить. Захватит с собой пару фунфуриков боярышника, настоянного на спирту. В деревне этот продукт за милый мой идёт, по высшему разряду, а тут… Как вроде что сломалось:

- Нет, сосед, не обижайся, не принимаю я в тайге.

Выставил Федя флакушки на оконце и тут же забыл о них, так как и сам-то был не ахти каким выпивохой, просто угостить хотел.

Когда на другой год, а то и на третий, вновь доводилось ночевать в этом зимовье, отмечал, что спирт так и стоит не тронутым. Удивительное и необычное дело для тайги.

Охотился Николай Аверьянович старательно, даже усердно. Собак хороших держал и путики добрые. За щенками аж в сам Хабаровск ездил, будто там питомник есть, где разводят зверовиков, элитных кровей. Своих щенков не раздавал, - будто сука непутёвая, закусывает новорожденных. Может и правда.

Медведя брал каждый год, а то и пару. Правда, один не ходил, берёгся. Выследит берлогу, или на дупло наткнётся, собаки ли укажут, обмозгует всё, обдумает и бежит к соседу.

- Феденька, слышь, выручай. Делов-то на ладошку, а всё с мясом будешь. С мясом, говорю. Легче зимовать-то с мясом.

Фёдору и мясо-то не особо нужно, он уже и так оправдался, нашёл табунчик кабанов в дальнем распадке и пару поросят выбил. За два дня сносил всё к зимовью, прибрался, - можно и зимовать. Но соседу не откажешь, да он и не отстанет, пока не добьётся своего, будет канючить:

- Ты же знаешь, я бы и жиром поделился, да сам видел какая у меня маманя больная. Половину ей, а половину продать надо, опять же на лекарства. И с желчью, сам понимаешь, я же бухаю по чёрному. Если бы не желчь, давно бы ласты склеил.

Замолкал, ждал, что сосед отзовётся, но тот молчал.

- Не веришь, каждый день принимаю. Только на ней и держусь. Помоги по соседски.

Фёдор вздыхал, но соглашался. Знал, что неделю потеряет, выбросит из промысла, но отказать не мог. Они готовились, через день – два выходили к берлоге, заламывали, как положено, страгивали зверя и уверенно, без мандража и суеты добывали.

Разделать, занятие привычное, вот таскать продукцию по этим перевалам, да шерлопникам, вот тяжёлая мера. Хоть и привычная, но тяжёлая. А что делать? Добыли, значит обязаны прибрать.

Шкуру, жир и желчь Николай Аверьянович выносил сам. Фёдору доставалось таскать мясо. Не один день уходил на такое занятие. Когда всю работу заканчивали, Фёдор торопился в своё зимовьё, напарник по охоте на медведя шустро взбирался на лабаз и доставал оттуда, выкидывал прямо на снег пару кусков медвежатины. Конечно это были не те куски, которые бы хотелось взять, но Фёдор молчал, запихивал ребровину, или хребтину в мешок, приматывал к поняге. Торопливо простившись, не выслушав до конца слова благодарности за помощь, уходил.

Жир, шкуру, желчь и медвежьи лапы Николай Аверьянович, по окончании сезона продавал китайцам, которые в последние годы с удовольствием скупали такой продукт. Многие охотники так делали, и особо это не считалось секретом. Просто кто-то удачливее, смог добыть, а кто-то нет, не удачлив. Да и от пушнины, которую кто-то утаивал, не всю сдавал государству, китайские скупщики не отказывались. Платили при этом гораздо больше, чем промхоз.

Николай Аверьянович, приходя к Фёдору в зимовьё, увидел как-то ту самую книгу, про егеря.

- Это чо?! Это чо такое? Ты в егеря что ли собрался? Это чо?!

Глаза выпучил, рот открыл, тычет в книгу корявым пальцем, слов подобрать не может. Разволновался.

- Успокойся, Николай Аверьянович, ни в какие егеря я пока не собираюсь. Хотя, если честно, мне многое не нравится в твоей работе. Сам посмотри, у тебя на участке уже кабарожий след не найти, ты же у каждого залома всё петлями загородил.

- Ой, кабарогу пожалел! Да кому она нужна? Мясо только на приманку, а струйка, сам понимаешь, хорошие деньги стоит, вот и путаюсь с петельками. А сам-то не так разве?

- Пойди по моему участку, посмотри. Я разрешения на кабаргу не брал, как и ты.

- Ну, ты даёшь! Какое разрешение? Кто нас здесь проверять будет? Ты так и медведей запретишь мне промышлять?

- У меня прав таких нету. А вот кабаргу зря под корень изводишь, петля она не разбирает кого ловить, и маток всех душит.

- Во! Правильно, что у тебя прав нету. И не лезь тут с нравоучениями. А кабарга расплодится и без нас с тобой. Вона, с твоего участка ко мне переселится и будет жить да поживать. Хе-хе. Не печалься, Федюня, всё образуется в лучшем виде. Не будь дураком, бери всё, что можно взять.

Вроде и спотыкнулись, набычились вроде друг на друга, но удержались от открытой ссоры. Не гоже соседям в злобе жить.

А тут, как-то случилось Фёдору самому берлогу найти. Правда, собака-то у него больше по пушнине, но на кабана тоже, смело приступал. Вот и здесь, к дуплу подошли вместе, обследовали всё аккуратно, без лишнего шума. Лаз был хоть и не высоко, но понятно сразу, что спит белогрудка. Обычные медведи, бурые, в дупло не ложатся, они в земле берлогу делают. А эти, гималайские, в дуплах.

Правда и деревья выискивают такие, что только удивляться приходится. По всей Сибири больше таких деревьев не сыскать, как здесь, на юге Хабаровского края. Особенно добро раздаются в ширь тополя. Не те тополя, что по весне пух пускают по городам, нет, эти, таёжные тополя называются тополь Маака, в честь учёного, впервые их открывшего.

Вот в таких огромных деревьях гималайский медведь и устраивает себе гнездо, спаленку на зиму. Заход в такую берлогу может быть очень высоко, тогда не понятно, в каком именно месте ствола дерева расположено гнездо. Охотники простукивают дерево обухом топора, пытаясь определить место залегания зверя. Если выпугнуть, выгнать хозяина не получается, дуплистый ствол прорубают. Там же в гнезде стреляют медведя, потом совсем вырубают и вытаскивают. Дупло при этом, как место зимовки, погибает, становится больше не пригодным. Кто из охотников понимает это, тот не занимается такой охотой.

А медведь, бывает, так крепко залежится, особенно медведица с только что народившимися медвежатами, что ни какими силами, ни какими приёмами её из дупла не выгнать.

Был однажды такой случай. На нижний склад леспромхоза привезли лесовозом хлысты. Их туда много привозят каждый день, можно сказать, потоком идут, без всяких там выходных. Разгрузили тот лесовоз, скинув хлысты в общую кучу и стали кряжевать, разделывать на баланы по определённому размеру и сорту. Чтобы сортность определить, что на пилораму, что на дрова. Так вот, когда распилили на баланы, увидели в одном огромное дупло, отбраковали на дрова. Зацепили трактором и утянули на специальную площадку, снова свалили там в кучу. Только тогда из дупла выскочила медведица и, прижимая к груди совсем крохотных детёнышей, по человечьи побежала в сторону леса.

Многие рабочие смеялись, видя, как медведица неуклюже бежит на двух ногах, со страхом оглядывается на улюлюкающую толпу людей.

Но были и такие, кто понимал, что зверь уходит на свою погибель, что она не сможет спасти ни себя ни детей. Они не кричали, не смеялись, молча смотрели на происходящую трагедию, но помочь уже не могли.

Так вот, если мысленно проследить путь этого дупла, где зимовала медведица, где стала мамкой, то получается такая картина.

Когда вырубали отведённую деляну леса, к дереву подошёл человек с мотопилой и стал спиливать его. До этого он спилил соседние деревья. Шум пилы, скрежет цепи, падение огромного дерева, ничто не стронуло с места зверя. Потом пришёл другой человек и стал отпиливать сучья, тоже пилой, тоже со скрежетом и криками. Приехал трактор – трелевщик, люди зацепили хлыст (так называется цельное дерево, очищенное от сучьев) и трактор потащил, поволок его, вместе с другими хлыстами, на верхний склад. Там, уже другим трактором – погрузчиком, огромными клыками ухватили хлысты и погрузили в лесовоз. Стоит заметить, что всё это время медведица, переваливаясь и падая, удерживала подле себя, оберегая от ушибов, крохотных медвежат, и не думала выскакивать.

Лесовоз, грохоча и подпрыгивая на лесной дороге, доставил хлысты на нижний склад. Что было дальше, уже описано.

Медвежата погибнут на второй, третий день. Они просто замёрзнут, даже если мамка будет очень заботиться о них. Не сможет она их обогреть в снегу и в мороз. Ещё несколько дней будет носить их с собой, пока окончательно не поймет, что это уже не дети, о которых нужно заботиться, а просто кусочки льда.

Она и сама долго не выдержит. Сначала обморозит лапы, так как ладошки у медведя голые, они при обморожении пузырями пойдут, потом кожа полопается, повиснет лафтаками и зверь, как говорят «обезножит». Ходить на таких лапах можно, но уж очень болезненно. Попавший в такую ситуацию медведь начинает очень быстро расходовать свой жир, запасенный на зиму. Начинает стремительно худеть.

Отсутствие пищи, болезненная худоба и ещё более болезненное состояние обмороженных, облупившихся, загнивающих лап, делают из медведя настоящего зверя.

Приходит время, когда он пробует добыть себе пропитание, выслеживая, или укарауливая какое-то дикое животное. Но обычно эта затея ни к каким результатам не приводит, так как медведь уже ослаб, а на больных лапах и прыть не та.

И бредёт тот медведь к человеческому жилью, от которого на многие километры пахнет жизнью, пахнет теплом и ещё многим чем вкусным, съедобным.

Если на пути такого шатуна не встретится проворный охотник, который не позволит себя заломать, шустрей, да оборотистей окажется, то мучения могут закончиться. А если как-то мимо пройдёт, не наткнётся на какую-то схоронку человеческую, которую можно разломать, разорить, да жадно набить пустое брюхо, утробу ненасытную, то выходит тот несчастный бродячий медведь, пошатываясь и покачиваясь к поселению сибирскому, к деревне какой.

С первых своих шагов по чужой территории медведь башкой крутит от дурманящих запахов еды. Со всех сторон те запахи: где-то хлебы пекут, где-то скотина в стайке по тёплому навозу топчется, где-то куры в тёплом курятнике томятся, зиму пережидают. А сколько человеческого запаха… Раньше от него шарахался, боялся, а теперь нет, даже тянет к нему. Он, правда, чуть приторный, тряпичный, но и этот запах заставляет медведя нервно сглатывать обильную слюну.

А дворняги? Уже нет никакого страха перед собаками. Почти в каждом дворе есть дворовая собака, не годная для тайги, для охоты, но вполне приличная, чтобы сообщить хозяевам, своим громким тявканьем, что ко двору подходит кто-то чужой.

Вот и сейчас, гвалт по деревне поднялся, словно все собаки сговорились. А это по ночной улице, шлёпая обмороженными лапами, идёт голодный медведь. Завидев какую шавку, не раздумывая кидается следом, пытаясь поймать её, заскакивает за ней во двор. Но собачонка шустрей обычно оказывается, через какую-то щель вырвется наружу, и уже где-то далеко на задах кричит что есть мочи, призывает на помощь хозяев.

Медведь ещё чуть по двору крутнётся и в стайку, к скотине ломится. Ладно, если в доме хозяин есть, который может выскочить, заслышав зверский разбой, вытащит торопливо старое, давно не пробованное ружье, да прибьёт того медведя, раскорячившегося над увядшей коровой. Прибьёт и славно.

Славно, что отмучился и большого греха не натворил. Корову, конечно, жалко, но ведь не человека задавил. Хоть не человека.

Фёдор потоптался вокруг дуплистой деревины, заглядывая наверх, отмечая свежие, глубокие царапины от когтей. Кобель тоже ходил кругами, чуть поскуливая, заглядывал в глаза хозяину, не мог определить, понять не мог как себя вести, что делать.

- Пойдём, Кучум. Не годные мы с тобой охотники, не можем решиться на простое и понятное дело, на разбой. Не можем, душа не лежит. Вот Николай Аверьянович долго бы не раздумывал, хлопнул бы мишку и жир в мешок сложил. А мы, вот, сомневаемся.

Он ещё долго что-то говорил, говорил, разводил руками, даже приостанавливался. Кучум покорно шагал за хозяином, прислушивался к его бормотанию, но уже совершенно ничего не понимал, хотел обогнать и бежать искать белку.

Возвращаться приходилось по пологому водоразделу, который являлся и разделом двух участков. Был границей между участками Фёдора и Николая Аверьяновича. Что-то толкнуло охотника и он решил заскочить к соседу, тем более, что до чужого зимовья было рукой подать, сразу под пограничным хребтом.

- Пошли, Кучум, нанесём визит вежливости.

Кобель, будто поняв слова хозяина, радостно метнулся вперёд, указывая почти прямую линию в сторону зимовья.

Когда выбрались на путик, шагать стало гораздо легче. Фёдор, будто радуясь тому, что не добыл, не разорил медведя, как-то даже повеселел и теперь шёл легко, с улыбкой на лице. Про себя отмечал, что капканы у Николая Аверьяновича стоят гораздо чаще, чем у него. Должно быть, так уловистее. И в сторону часто следы уходили, это сосед там устраивал заломы, сваливая две – три пихты, густо увешанные древесным лишайником, желанным лакомством кабарги. Вырубал в этих заломах проходы для зверей и устанавливал там петли.

Фёдору этот промысел соседа не нравился, он понимал, что это серьёзное браконьерство, но… что он мог поделать. Беседы проводил, да тот лишь посмеивался.

- Вот, егерем станешь, тогда приходи, воспитывай, хе-хе.

- Ты же не только самцов ловишь своими петлями, у которых берёшь струю. Да, действительно ценный продукт, но ты же и маток всех подряд вылавливаешь, даже не поднимаешь их, только удостоверишься, что матка и бросаешь.

- Всё верно. А для чего она мне, матушонка-то? Струйки нет, клыков нет. Мясо и то не пригодное, только на приманку. Вот и ставлю прямо там капканчики, где кабарожка задавилась. Соболёк её сам найдёт.

- Дурак ты, Николай Аверьянович, или не понимаешь, что рубишь сук, на котором мы все сидим, или просто придуриваешься.

- Но-но! Поосторожнее с дураком. За такие слова знаешь, что бывает?

- Знаю…

Больше Фёдор с воспитательными беседами не лез, а Николай Аверьянович ещё больше ставил петель, подступался к самой границе своего участка, делал там заломы. А зверька с каждым годом становилось всё меньше и меньше.

Показалось зимовьё. Кучум уже был там и старательно обнюхивал чужое жилище, ставил свои метки на каждый угол, на каждый пенёк, высоко задирая заднюю ногу.

Уже сняв понягу, повесив на гвоздь тозовку, Фёдор хотел войти в зимовьё, хоть и понимал, что хозяина ещё нет, взялся за дверную скобу и вдруг, боковым зрением, чуть в стороне, увидел что-то жёлтое.

Шагнул в ту сторону и сразу всё понял: тигриная шкура.

Шкура висела на длинной жерди, мездрой наружу. На ней прыгали и усердно работали, отколупывая мёрзлый жир и прирези мяса, жуланчики, - таёжные синицы. Именно для них охотники и вывешивают крупные, громоздкие шкуры добытых животных. Вернее сказать, прибегают к их помощи, чтобы очистить трофей от прирезей, так сказать обезжирить, не прилагая особых физических усилий. Правда, для этой процедуры необходимо время, да его-то как раз хватает: целая зима. Вот и трудятся синички, приводят продукт в должный вид и порядок. И сами сыты, и охотнику помогают.

Фёдор долго и мрачно стоял подле растянутой шкуры тигра. Так мрачно, что со стороны можно было подумать, что он стоит над покойником. Осталось только шапку снять. Всё вдруг стало чуждо и гадко Фёдору, приторно и противно.

Стащил, содрал с гвоздя тозовку, накинул на одно плечо понягу, уже хотел двинуться в обратный путь, но кобель вдруг заворчал, залаял.

Со стороны кедрача выскочили собаки Николая Аверьяновича, принялись наскакивать на Кучума, задирать его. Но он не пасовал, скалился и огрызался, показывая хоть и жёлтые уже, но ещё довольно крепкие клыки. Подошёл торопливо и сам хозяин, ещё издали сдёрнув рукавицу и протягивая руку.

- Здорово, Федя! Здорово, соседушка! Гляжу, только подошёл, разболокайся, сейчас махом чайку сгоношим, сейчас.

Он как-то засуетился, выказывая излишнее радушие, заторопился, чего раньше, вроде как и не водилось за ним.

- Ты чего это, Николай Аверьянович, совсем съехал с катушек? Уже за тигров принялся? Ты что, не знаешь, какой сейчас настрой на этого зверя? В каждой газете пишут, на каждом собрании говорят, что если будет замечено браконьерство на тигра, хоть один случай, промхоз закроют. Весь наш район прирежут к территории заказника. Ты этого не знаешь? Ты же не собой рискуешь, ты же двадцать человек без работы оставишь, без любимой работы. Ты что, не понимаешь этого?!

- Ну, ты, парень, не шибко на меня голос-то, не шибко. Ты сперва выслушай, если интересно.

Николай Аверьянович вдруг перестал суетиться, неторопливо снял с плеча ружьё, аккуратно пристроил, примостил его на стену, стащил, отряхнул от снега, от лесного хлама понягу, поставил её у входа. Пристально посмотрел на шкуру, перевёл, перетащил взгляд на Фёдора, набычившегося, словно перед дракой.

- Ты послушай, если интересно. Никто, ни какая инспекция нас не изловит. Не поймает ни в жизнь.

- Не нас, а тебя.

- Ладно, если хочешь, меня. Не поймает. Где я, и где они, егеря твои. Они только по дорогам шастают, пацанов вылавливают, с рябчиками, да шоферов – лесовозчиков проверяют, работать мешают. А в лес они и шага не сделают. Егеря… Так что я ни чем не рискую. А главное, это же я в целях обороны. В целях защиты.

- Ну, ну… Защитник.

- А ты не насмехайся. Помнишь, у меня переход через ручей, у скалы? Помнишь? У скалы-то, где ты ещё тогда чуть не улетел с бревна-то, когда с мясом-то шли, в том году-то. Место там и правда, красивое, дивное просто. Вот там он меня и прижал. Да. Он с перехода, а я уже у скалы. Мне бежать-то некуда. Да и, было бы куда, он не догонит? Коль уж настроился на меня. Не догонит?

Николай Аверьянович закурил, помолчал, делая несколько затяжек, снова повернулся к Фёдору.

- Да он бы меня как мышонка припечатал к той скале, прибил бы одной лапой.

- В воздух бы пальнул. С двустволкой же таскаешься, не то что я. Пальнул бы.

- А ты меня поучи! Поучи меня! Я же пацан, первогодок в тайге. Поучи!

Пнул мягким ичигом кобеля, продолжающего задирать Кучума, бросил окурок в снег. В другое время не бросил бы. Притушил бы и в банку, на чёрный день. А сейчас бросил, и правда разнервничался.

- Ты рядом стоял, что ли? Конечно пальнул. Да только он ещё шибче припустил по переходу-то, а глаза, как стеклянные сделались. И прёт! Присел как-то, на передке-то, словно перед прыжком и ну…

Повисла пауза. Рассказано складно, однако как-то не верилось Фёдору. Не хотелось верить. Человек, он же умнее зверя, должен был найти выход.

- Ко мне тоже подходили китайцы. И бумажку с телефоном совали, и деньги большие обещали. Они всем обещали. Ты же и мясо тигриное и внутренности, всё, небось, прибрал. А мне сказку сказываешь.

- А что, выбросить надо было? Выбросить?! Да они сразу на машину дают! Коль уж так случилось, что теперь, бросить?

- Случилось…

- Да, случилось. И ты лучше меня знаешь, как они охотникам мешают. Ты же сам рассказывал, как он у тебя путики зорил. Как приманку, да капканы в сторону выкидывал. А как по пятам ходил? Сам же!

- И что теперь? Убивать за это? Машина тут вмешалась…

- Прижал бы он тебя к той скале, я бы посмотрел на тебя. Как бы ты в воздух палил, как убегал. Я бы посмотрел. Там, может, секунды всё решали…

Потоптался ещё, охлопал рукавицами штанины, но снег не отставал, крепко прилип, видно у костра обеденного притаял.

- Пошли чай пить.

- Нет, я к себе.

Фёдор сделал несколько шагов, свистнул уже замирившегося с местными Кучума, не оглядывался.

- Так мы что, поругались? Докладывать пойдёшь?

- Нет, докладывать не пойду, и ругаться не хочу. Но и дружить не буду. Гнилой ты.

Зашагал напрямую в хребет, не воспользовавшись путиком, хоть идти по нему было бы гораздо легче, да и попутно около двух километров. Кучум, кинувшийся было по тропке, нехотя двинулся за хозяином.

- Ну, ну, не заблудись… Праведник.

Два года с тех пор прошло.

Николай Аверьянович уже и жигули, купленные на тигриные деньги, утопил в реке. Вытянули их, правда, трактором вытянули, но та неделя, которую они провели в затоне, как-то серьёзно повлияла и машина больше не заводилась.

Николай Аверьянович и сам подолгу прочищал и продувал все части – запчасти, и дружки – выпивохи шараборились в двигателе, пытаясь отыскать причину, по которой мотор не работал, но результата не было. Так и стоит теперь, почти новая машина посреди ограды, только место занимает. Какие-то люди приезжали, просили продать, да уж больно малые деньги давали, пусть лучше стоит.

Фёдор при встрече головой кивает, но не останавливается, чтобы поручкаться, как бывало раньше. Не останавливается.

А Николай Аверьянович и не расстроился, особенно-то. Первый год после ссоры был небольшой дискомфорт, когда приспичило берлогу брать. Уж и так думал, и так обмозговывал, но не попустился. Хорошо подготовился, патроны свежие зарядил, ружьё хорошенько прочистил, старательно убирая смазку, чтобы на морозе не подвела, нож выточил, что бритва, на пояс пристроил, топор до звона навострил.

Утром, на подходе, слеги добрые вырубил, чтобы залом на челе крепким получился. Но особо, конечно на собачек надеялся. И всё славно получилось. Чуть – чуть косяк вышел, но его быстро исправили.

А косяк получился в том, что в берлоге той не один медведь оказался. Медведица легла и пестун рядом.

Как раздразнил, разбудил, она и попёрла наружу, на собак дико ревёт, а те и сами заходятся. Хорошо в заломе-то, задержалась на секундочку, успел отпрыгнуть, да ружьё схватить. Собаки уж повисли с обоих сторон, за штаны, как положено. После выстрела сразу осела, медведица-то, осела, на бок повалилась и ну крутиться. Ездит по снегу, отталкивается задними лапами, а передок-то уж не работает. Не стал судьбу испытывать, одним шагом приблизился и добил со второго ствола.

Собаки шерстью давятся, рвут, злобу выплёскивают. Увлеклись. И сам, как-то расслабился, обрадовался видно, что так ловко получилось, легко и просто совладал, и не надо никакого напарника, сам управился, а разделать-то и вовсе смогу.

А рано расслабился. Отворотился от чела-то, собаками любовался, подзадоривал, подначивал. В это время второй-то и вышел. Быстро вышел, стремительно. Матуха-то уже заломины раздвинула, вот пестун и вылетел, что пуля из ствола. А ружьё-то в руках охотника пустое. И собаки на добыче, не в раз поняли, что к чему. Когда спохватились, тот уж далеко улетел, со всех сил улепётывал, видел, что с мамкой натворили.

Собаки следом. А снег-то уже приличный лежал, не больно посоревнуешься. Однако догнали. Километра два отскочил, догнали. Посадили к выскорю, щипками, да хватками. Прибежал Николай Аверьянович на разбойные крики своих помощников, запыхался весь, но уж успокаиваться времени не было. Дуплетом положил.

Может этот случай повлиял, не очень гладко охота прошла, мог ведь медведь-то и поломать охотника, стоящего спиной к берлоге. Может ещё что, только на следующий сезон Николай Аверьянович взял себе ученика. Вдвоём стали промышлять.

Фёдор от работы не бегал и ни какие отпуска сроду не брал. После сезона с недельку отдохнёт, с ребятнёй наиграется, с женой намилуется и в контору. Пушнину сдаст и на пилораму. А тут как-то в бондарный цех зашёл, залюбовался работой мастеров.

Много бочат требовалось промхозу для упаковки папоротника и отправки его в Японию. Это была одна из основных статей дохода хозяйства. На одной пушнине, да мясе промхоз не выживет. Вот и приходилось заниматься ещё и побочным производством, мало подходящим под название охотничьего хозяйства. Это и папоротник, и грибы, ягоды, орехи, заготовка берёзового сока, лекарственных растений. Заготовка и переработка леса. Даже пасека своя была в промхозе, а уж рыбалкой занимались в обязательном порядке.

Для всей основной продукции тоже нужны бочки. Попросился Фёдор в бондарный цех, освоил профессию и вот уже третий год работал там исправно и надёжно. На сезон почти все бондари уходили в тайгу, на охоту, а межсезонье здесь, в бондарке.

Собираясь на охоту в этом году, Фёдор обнаружил вдруг, что Кучум стал стариком. Не то, чтобы чуть состарился, а именно стал стариком, едва ли пригодным для охоты. Как-то необъяснимо и неожиданно это обнаружилось перед самой охотой. Увидел, как тот тяжело поднимается с лежанки, как трудно делает первые шаги на одеревеневших, словно чужих, ногах. Увидел, присмотревшись, как он ложится на ту же лежанку, даже не ложится, а словно падает на бок, не в силах подогнуть непослушные ноги. Падает и тяжело вздыхает, как дряхлый дед.

Первая мысль была: заболел кобель. Так нет, явных признаков болезни нет вовсе. Потом стал считать сколько ему лет. Получалось десять, или одиннадцать, а может и больше. И что теперь делать? Искать в деревне рабочую собаку перед сезоном, - бесполезно. Расстроился конечно, но решил, что предпринимать какие-то меры уже поздно, оставил всё как есть. Не сможет, значит будем капканить. С тем и ушёл на сезон.

Завозиться в тайгу стало гораздо легче, леспромхозовские выруба подходили уже к самому участку. До крайней деляны на промхозовском шестьдесят шестом газоне, со всем бутором довезут, а там лесовики на трелёвщике доставят прямо к зимовью, только расчёт наличностью которая булькает. И что бы не жадничал. Таких клиентов уважают и завозят с удовольствием.

Правда, и зверька от этих лесовиков становится всё меньше и меньше. И лес кончают, и трактора постоянно грохочут, разгоняют живность на многие километры в округе. Да и что удивляться? Ещё пять лет назад здесь стояла вековая тайга, самые лучшие места для обитания не только соболя, но и белки, харзы, кабарги, кабана и прочей лесной живности. А теперь пустыня. Ворона летит и сесть некуда, одни пни, да поломанный, помятый подлесок. Словно варвары, с чужой земли, отвоёванной лишь на короткое время, добро чужое грабили и торопились, чтобы их за этим позорным делом не застали. Схватили и бежать.

Кедрачи выпиливают до последнего дерева, не задумываясь, откуда возьмётся семечка, орешка, чтобы возобновить новый лес, чтобы возродиться хоть через сто лет. Не нужно это. Чужая земля. А о таких породах как лиственница, сосна, ель да пихта и вообще разговору нет, всё под нож, всё под корень.

Да что кедрачи, ясень весь изводят, бархат, - реликтовое дерево. Сколько написано запретов и постановлений, сколько угроз, да посулов, а хоть бы одно выполнили.

А ещё страшнее то, что со всеми запретами и посулами ведут те промышленники варварский сплав леса по ценнейшим дальневосточным рекам. Сплав этот молевой. Что это такое? А вот что.

В ранешние времена, ещё деды наши тоже лес готовили, где-то в верховьях рек, а потом сплавляли на многие сотни километров по рекам. Только тогда сплавляли лес в плотах. Там каждый хлыст, каждое брёвнышко было скреплено с другими, каждое было на учёте. Плот управлялся специальными людьми, - сплавщиками. И пользовались те сплавщики заслуженным почётом и уважением, так как мастерством обладали удивительным. Они целиком отвечали за этот плот, порой огромных размеров, вели его по руслу и доставляли к цели, доводили туда, куда он был предназначен.

А молевой сплав, это когда на берега рек вывозят заготовленный лес и, по мере накопления, его просто сталкивают тракторами в воду, и река сама должна доставить его до места. Место это, обычно тоже за сотни и сотни километров вниз по течению. И лес, кувыркаясь и заламываясь, кружась и расплываясь по всей реке, забивает все протоки, устраивая там гигантские заломы, оседает на отмелях и косах, выбрасывается и застревает на стрелках. А такие тяжёлые породы, как лиственница, ясень, не умеют плавать, они просто тонут в ямах и омутах, на многие и многие годы вытесняя оттуда рыбу, так как начинают медленно разлагаться, отравляя воду продуктами гниения.

После того как вода в конце лета спадает, река становится более спокойной а струи более прозрачными, с берегов в реку заходят десятки тракторов. Как дикие монстры они начинают рвать и уродовать берега, сталкивая застрявшие брёвна, протыкают своими лопатами новые протоки и русла, выгребая вместе с песком, илом и гравием оставшиеся от сплава брёвна. Выталкивают их на течение, думая, что сделали работу, а брёвна те, не дойдя и до первого поворота снова садятся на мель, снова попадают в протоки или просто тонут в омуте, так как уже успели намокнуть и потеряли плавучесть.

Трактора, купаясь в реке не только губят её своей соляркой да мазутом, они разрушают русло, уничтожают тёрки, места где рыба мечет икру. Уничтожают родники и ключики, питающие эту реку. Уничтожают саму реку.

Эти гадкие мысли так заняли охотника, что он и не заметил, как трактор доставил его прямо к зимовью, урчал под самым лабазом.

Фёдор деловито сгружал мешки, баулы, коробки, какие-то свёртки и узлы. Кобель, мельком обнюхав знакомую уже много лет зимовьюху, упал на бок возле двери, принялся вылизывать лапы, не обращая внимания на суету хозяина. Тракторист, устроившись на широком, уже трухлявом пеньке, торчащем здесь ещё с времён постройки зимовья, ковырял зубами пробку на бутылке. Наконец, откупорив зелье, поискал глазами посудину, куда можно бы налить, но ничего подходящего не нашёл, а в зимовьё зайти не решился, - кобель лежал прямо под дверью, сделал несколько глотков прямо из бутылки. Криво сморщился.

Фёдор закончил разгрузку, отдал ещё бутылку и стоял, смотрел как трактор лихо развернулся почти на месте, раздирая все кустики и выдирая с корнем молодые сосёнки, так весело топорщившиеся совсем недавно. Закончив разворот, трактор упруго выпустил чёрную струю дыма и стал удаляться в обратном направлении, снова огорчая охотника тем, что поехал не своим следом, где уже сломал, смял молодой подрост, а покатил рядом, опять заминая растения.

Ещё несколько дней у зимовья воняло соляркой и отработанными газами. Фёдор ждал снег, чтобы скрыть не только запах, но и те безобразия, которые натворил трактор своими гусеницами.

Сезон, как обычно, начинался с бытовых вопросов. Прибрав привезённые продукты, растолкав всё по своим местам, вытряхнув из матрасовки старую, прошлогоднюю траву, надрал свежей, духмяной, разложил её на солнышке, на ветерке, чтобы проветрилась.

Нащепал лучины, сложил её в пучок и подпалил. Разгоревшимся пламенем пропыхнул все углы в зимовье, потолок, даже под нары на секундочку сунул факел, так учил ещё дядька. Якобы спалить все скопившиеся за лето, за время отсутствия хозяина тенёта, дрянь всякую, да и вообще, от нечистой, хоть и не сильно верил.

Остаток дня пилил дрова. Благо тракторист вчера был сговорчивым и от самого перевала согласился зацепить отличную сушину. Дров теперь и на следующую зиму хватит.

Сходил на ключ, по хозяйски обследовал свой старый заездок и понял, что работы ещё на день хватит. Причём работа срочная, не терпящая отлагательств, так как хариус уже катится. Здесь, в самом верховье крупной рыбы не бывает, харюзок весь в четверть, чуть больше, и прокатывается быстро, буквально в несколько дней. Вот и надо успеть хоть что-то изловить для себя, хоть флягу засолить. И на приманку, на первое время.

Чтобы томить рыбу на приманку, или душнить, как говорят местные охотники, имеется специальная кастрюля, с тяжёлой крышкой. Рыбёшки туда набирают, ставят за печку, где постоянно тепло и ждут, когда она протухнет, завоняет. Потом можно вынести и под крышу, чтобы никто не достал, ни собака, когда голодная возвращается с охоты, опережая охотника, ни ворона, да сойка, когда хозяина нет и у зимовья только они полноправные властители.

Только на четвёртый день после заезда Фёдор, собравшись, двинулся на разведку. Хоть глянуть на тайгу, определить, каким будет предстоящий сезон, порадоваться заветным местам, поздороваться с любимыми, приметными деревами.

Кучум, на которого всё пристальней поглядывал охотник, тоже был рад тайге, рад первому походу, но, как уже и отмечал про себя хозяин, прыти прежней не имел. Отбегал куда-то в сторону, обнюхивал валёжины, интересовался невидимыми пока следами, но при любой возможности переходил на шаг, а то и вовсе, останавливался, вываливал язык, будто два часа без остановки гнал по сопкам соболя, обречённо смотрел на хозяина. Или вовсе, пристраивался сзади, чего сроду не водилось, и шагал, низко опустив голову и раскатав поленом хвост.

Смирившись с тем, что Кучум остарел, Фёдор уже и не понукал его, не направлял в поиск, даже не старался пропустить вперёд по тропе, он огорчался только на себя, на свою невнимательность к собаке, к другу, столько лет верой и правдой служившего ему. Можно и нужно было заметить, что Кучум стареет и вовремя подобрать ему доброго помощника, которого он смог бы натаскать и обучить своим собачьим приемам и хитростям. Обучить настоящей таёжной науке.

За день видели несколько белочек, суетившихся на облетевших, очистившихся от золотой хвои листвягах. Парочку добыли, но убедившись, что белка ещё второсортная, ещё не догуляла где-то с недельку, больше стрелять не стали, да и облаивать тоже. Видели рябчиков, глухаря одного подняли, свежие следы кабанов, семейка небольшая, но местная, здесь живёт, не на переходе. Это хорошо. Хорошо, что рядом есть кабан, только бы не спугнуть их, не сдвинуть с места. Как настоящие морозы упадут, можно будет сходить, мяса добыть.

Осенние холодные ветра безжалостно содрали с тайги остатки позолоты, в виде залипших, застрявших в ветвях жёлтых листьев, да хвоинок, уронили на землю последние кедровые шишки и теперь тешились, гоняя по низкому небу рваные, свинцово-блёклые тучи. Тучи эти, накрывая сопки и проваливаясь в распадки, сыпали иногда снежной крупой, а иногда и настоящим зимним снегом. Правда, снег тот на земле не отмечался, куда-то быстро просеивался, прячась в жухлой траве.

Прибрежная вода в ключе, что ворковал непрестанно недалеко от зимовья, принарядилась кружевным ледком, даже не думающим таять в обеденные, самые тёплые часы. Пришла зима.

Фёдор, хоть и остался в сезон практически без собаки, промышлял довольно успешно. Белка кормилась на лиственнице, так как та уродила шишки в этом году много больше, чем другие хвойные. А брать «листвяную» белку можно и без собаки. Просто почаще заглядывай по верхушкам просветлённых листвягов и ещё издали увидишь белку. И особенность интересная, определяющая урожайный год этого дерева: белки часто собираются на кормёжку по несколько штук на одно дерево. Издали можно заметить, как такая беличья семейка, обосновавшись на вершине, шелушит мелкие шишки. Правда, добыть всех обнаруженных белочек, практически не удаётся никогда. После первого же выстрела, они, словно по команде, бросаются врассыпную, стремительно перескакивая с одного дерева на другое. И уже через минуту ни одной и не найдёшь. Ладно, если хоть одну добыл, шагай дальше.

По первому снегу Кучум старался. Белку выискивал усердно и даже результативно. А вот соболя так ни одного и не догнал, хотя попытки предпринимал неоднократно. Несколько раз, преобразившись, даже, словно помолодев, кидался по свежему следу и уходил из виду. Охотник спешно шёл следом, отмечая про себя, как опытный кобель не выписывает все кривляки, оставленные зверьком, а срезает, спрямляет свой ход, уверенно преследуя соболя. Однако, уже через полчаса погони было видно, что прыжки собаки становились короче, а местами он и вовсе переходил на шаг. Но Фёдор ещё продолжал бежать по следу, надеясь на какое-то чудо, надеясь, что Кучум рванёт из последних сил и … Но чуда не случалось. Кучум, совсем обессилев, лежал на парном собольем следу и едва шевеля языком, вылизывался, делая вид, что он и не заметил, как его догнал охотник.

Несколько дней так мучились, гоняясь по свежим следам, надеясь, что какой-то запоздалый соболёк не будет убегать, не станет мерять хребты и распадки, а просто заскочит на ближний кедр и даст возможность отличиться и собаке и охотнику. Но такого не случалось. Соболя уходили от собаки гоном, уходили легко, будто надсмехаясь над старостью, над немощью. Фёдор прекратил охоту с собакой.

Нагрузившись капканами, вонючей приманкой, оставив Кучума на привязи, начал поднимать путики. Снег лежал на два – три пальца и шагалось очень легко. Работа ладилась, погода стояла ясная и в зимовьё охотник возвращался весёлый и довольный. Уже через три дня притащил первого соболя. Протянул его, чтобы похвастаться, Кучум лишь чуть дотронулся носом до заветной добычи и отвернулся, даже не встал, не обрадовался.

Жалко, очень жалко, дружище, что ты так быстро состарился. Жалко, что у собак такая короткая жизнь. Почему же мать ничего не подсказала? Она обычно так строго, так трепетно готовит сына в тайгу, проверяет каждую вещь, каждый узелок сверяет со списком, все продукты на зиму упаковывает только сама. Собаку всё лето сама кормит, что же она не подсказала? Не увидела?

И вдруг, ему пришла в голову мысль, от которой он невольно вздрогнул, даже изменился в лице, - а ведь мать-то и сама уже не молодая. Она уже не быстрая и энергичная женщина, всю жизнь положившая на благо сына, единственного сына, а глубоко пожилая, добрая, мягкая, но пожилая. Как коротка, как несправедливо коротка жизнь. Ведь она даже не знала, не испытала мужней ласки, не успела ещё, не сложилась эта сторона жизни так, как хотелось, как мечталось, не получилось приклониться к любимому плечу, всё думала вот потом, вот маленько погодя, вот сына подниму… Видно теперь уж в другой жизни. В другой… Как всё быстротечно…

Ночами хорошо подмораживало. Так хорошо, что за ночь приходилось дважды подтапливать печку. Когда станет достаточно снегу, можно будет сделать высокие завалинки, нагорнуть снег и на стены, придавая зимовью экзотический, сказочный вид. Тогда и ночами будет гораздо теплее. Печку топить всё равно придётся, но уже ни с какой стороны поддувать не будет, не будет протягивать холодом, - красота.

Дождавшись непогоды, сильного северного ветра с сучкопадом, с треском и завываниями, Фёдор отправился искать кабанов. Примерно зная, где они жили, довольно быстро вышел на следы, обошёл с подветренной стороны и легко подкрался. Карабин, хоть и старенький, промхозовский, но пулю клал ещё прилично, делая разброс не более десяти сантиметров, при удалении на сто шагов. Поэтому добыть подсвинка не составило большого труда. Хотел ещё одного, торопливо передёрнул затвор, в надежде, что кто-то из табунка замешкается, задержится хоть на секундочку, но, не тут-то было, семейку словно ветром сдуло. Только топорщились спинами, крутили хвостиками, выискивая в лесной подстилке и хрумкая дубовые жёлуди, и вот уже подлесок чист и светел, ни одного кабана, не считая того, по которому охотник произвёл первый и единственный выстрел.

Добыча была приятна и увесиста. И сразу пурга, закручивающая в гигантском вихре и тайгу и время, заставляющая плясать и дико раскачиваться огромные деревья, уже не казалась такой ужасной, а становилась просто временным неудобством, становилась просто природным явлением, которое пройдёт, пролетит и снова станет солнечно и радостно, снова будут свистеть рябчики и порхать неугомонные синицы.

Через два дня падера, и правда, улетела куда-то в сторону Сихотэ-Алиня, оставив в тайге художественный беспорядок в виде поломанных деревьев, да разбросанных повсюду сучьев, выдранных, оторванных от материнской плоти прямо с болью, с «мясом».

Но всё это неприглядье с лихвой компенсировалось глубоченным синим небом и ярким, чистым, как ребячье лицо после бани, солнышком. Лучи солнца проникали в самые укромные уголки тайги и были так приятны, что хотелось брать их голыми руками, останавливаться и подставлять им лицо.

Кучума Фёдор отпустил с привязи, пусть гуляет, а может и следом потянется, пойдёт по путику, но тот лишь прошёлся вокруг зимовья, поставил пару меток и снова завалился в свой балаган, свернувшись калачиком, уткнув под хвост сухой, горячий нос.

Отойдя от зимовья километра два, охотник обнаружил свежий след тигра. Для приморской тайги это не являлось какой-то выдающейся новостью, за весь сезон часто приходится встречать следы этих зверей. Ведь буквально за перевалом начинается территория заказника, где основным охраняемым объектом и является дальневосточный тигр.

Но этот след! Фёдор таких ещё не видел, как иногда шутят охотники: «шапкой не закрыть». Пройдя по тигриному следу, просто ради интереса, охотник определил, что стороной, чуть выше по склону, параллельно первому, тянутся ещё два следа. Стало понятно, что это мамка с подросшими тигрятами.

Котята, возрастом около года, может полтора года, были пока привязаны к матери полностью, зависели от неё, в первую очередь в области добывания корма. Хоть и были они уже довольно крупные, пожалуй, что вдвое крупнее Кучума, но сами, пока, поймать ни кабаргу, ни кабана не умели.

Проводив семейство по склону сопки до густых, непролазных зарослей аралии, элеутерококка, переплетённых лианами лимонника, с ещё не отвалившимися пунцово-красными гроздьями ягод, ужасно кислыми на вкус, Фёдор ещё полюбовался отпечатками огромных следов матки и вернулся на путик, продолжил работу.

На исходе дня, уже завершая путик и направляясь в сторону зимовья, охотник снова наткнулся на знакомые следы. Распутывая их, прошёлся туда-сюда, постоял, размышляя, но ничего не придумал, чтобы объяснить себе каким образом семья наследила в этом месте. Только если вернулась назад? С какой целью? Ничего не решив, оставил это на совесть самих зверей, пришагал в зимовьё.

Кучум улыбнулся хозяину, с трудом поднялся с лежанки и, прихрамывая на все ноги сразу, пошагал вокруг зимовья. Стало понятно, что за весь день он ни разу не поднимался.

Следующий день, а вернее вечер был для Фёдора очень трагичным. Дело в том, что возвращаясь с работы, на подходе к зимовью, он снова увидел следы тигрицы. Заторопился, чуть ни бегом преодолел последние повороты, словно предчувствуя беду, выскочил к зимовью, но было уже поздно: Кучума на месте не оказалось. Прямо здесь, напротив двери, снег был испачкан кровью и от этого места в сторону сопки шёл кровавый потаск. Даже и не потаск, просто было видно, как тигрица тащила бедного Кучума, который, безвольно болтаясь у неё в зубах, бороздил чем-то, или ногами, или головой, оставляя на следах капли крови.

Фёдор задохнулся, кинулся к зимовью, зачем-то обежал кругом и бегом бросился по следу. Бежал, путался в колючем кустарнике, продирался через сплетения лиан, снова бежал, уже куда-то вверх, в сопку, пока окончательно не сбил дыхание и не остановился, судорожно разевая рот и хватая лёгкими морозный, вечерний воздух. Понял, что можно не спешить, что уже ничем не помочь другу, так страшно, так горестно закончившему свой земной путь. Грудь раздирало холодным воздухом и сдавливало болью и жалостью.

Ещё постоял, озираясь по сторонам и поплёлся назад, к зимовью. Сумерки сгущались, на тайгу легко и неслышно опускалась ночь.

Э-эх, Кучум… Э-эх, Кучум… только и шептал Фёдор, чувствуя, как давится этими словами, будто запихал в горло сухой кусок чёрствого хлеба. Э-эх…

Утром снова сходил в сопку, только теперь уж не бегом, не безрассудно, а наоборот, как-то замедленно, внимательно рассматривая все детали трагедии.

Кучум даже не успел выскочить из своего балагана – кутуха, прямо там она его и придавила, закровянив стену зимовья. Тащила в сопку не останавливаясь, не отдыхая, пока не пришла к котятам, с нетерпением ожидавшим мамку с добычей. Поляна, среди непролазного кустарника была утоптана, окровавлена, усыпана клочками собачьей шерсти. Снова подкатил комок в горло, стало трудно дышать. Жалко Кучума…

В разговорах между охотниками иногда упоминались случаи, когда собака погибала от медведя, да и тигры съедали охотничьих собак, не первый же случай. Это общеизвестно, что собака для тигра как лакомство. Был случай, опять же из рассказов, что у кого-то из охотников волки отбили собаку и съели. Но всё это было лишь в разговорах, было где-то далеко и совершенно не обязательно, да и было ли. Тем более, разве могло бы случиться такое с ним, с Фёдором? Что бы Кучум…, да это просто из области фантастики, а вот, на тебе…

Вылез обратно, с трудом продираясь сквозь стену мелкача, почти вприсядку и согнувшись в три погибели. Уже потом, подходя к зимовью, вдруг подумал, что если бы в тот момент, когда пробирался по кустам, на него набросился тигр, он бы и пикнуть не успел.

Два дня валялся на нарах, тяжело вздыхал, жалел бедного Кучума. Но, работа есть работа, снова пошёл топтать путики, подживлять капканы, снимать добычу. Посматривал по сторонам, конечно, но всё было спокойно.

Дней через пять снова пересёк след тигрицы. Будто в стену упёрся, уставился на след, словно это не местный зверь прошёл, а нечто невиданное доселе, из ряда вон выходящее.

- Припёрлась опять…

След спускался с той же сопки, утыкался в путик, где она подходила к самому капкану и долго обследовала его, обнюхивая и рассматривая. Это всё Фёдор определил по следам. Приманку не тронула, да и не должна была, ведь тигры едят только свежее мясо. По крайней мере именно так и думают все охотники. Знают, что даже свежее, но уже замороженное мясо, зверь есть не будет. Это медведь, тот с удовольствием ест всё подряд, особенно уважает тухлятину. Даже сам, поймав и задавив зверя, не ест его в свежем виде, а сперва привалит всяким хламом, подстилкой лесной, дождётся, когда запах крепкий пойдёт от добычи, тогда уж и приступает к трапезе.

Пройдя по следам, - привычка такая, охотник обнаружил кое-что, озадачившее его. Тигрица была одна, оставила котят в крепких зарослях на сопке, это говорило о том, что она опять вышла на охоту. А походив по следам ещё, Фёдор наткнулся на лежанку. Было видно, что тигрица провела на этой лежанке не мало времени, местами снег был даже подтаявший. Караулила.

- А кого она здесь могла караулить?

Любой охотник знает, что все кошачьи, что тигр, что рысь, очень терпеливые, очень сторожкие звери, могут часами и даже днями лежать рядом с тропой, чтобы дождаться свою добычу. Именно лежать недалеко от тропы, вопреки расхожему мнению, что рысь сидит на дереве и оттуда нападает на свою жертву. Никогда рысь, как и тигр, с дерева не охотится.

- Кого она здесь ждала?

Присев на корточки, охотник присмотрелся сквозь мелкие кусты в ту сторону, куда тигрица лежала головой. Метрах в сорока ниже по склону и правда был какой-то широкий след. Присмотревшись внимательнее Фёдор открыл рот… Это был его путик…

- Это что, она меня…? Она меня караулит?

Не поверив, не желая поверить в то, что обнаружил, Фёдор торопливо спустился на свою тропу и двинулся по ней, оглядываясь во все стороны.

А ещё через два дня он увидел тигрицу.

Вообще, встреча тигра с человеком происходит очень редко. Зверь осторожный, хитрый, можно даже сказать умный. И чтобы встретить его где-то в лесу, в его доме, должны быть на то серьёзные причины, или уж какое-то дикое стечение обстоятельств.

Охотник шёл от зимовья, работал на путике, когда лёгкая тень привлекла его внимание. Скорее всего, и тень-то эту он заметил, по той причине, что заставлял себя в последнее время постоянно находиться в напряжении. Он остановился, всматриваясь в ту сторону, где ему показалось какое-то движение, вдруг увидел, как плавно, изящно, словно не касаясь снега, поперёк тропы вышла и остановилась огромная кошка. Просто огромная!

Вышла и встала как раз над тропой, повернув голову и уперевшись взглядом в глаза Фёдора. Так ему показалось, - прямо в глаза. Расстояние было приличное, но волосы под шапкой, кажется, зашевелились. Кончик хвоста чуть дёрнулся и тигрица, так же легко, скрылась в зарослях.

Повертев в руках абсолютно бесполезную, в подобной ситуации, тозовку, охотник ещё потоптался на месте, покрутил головой, но, всё же пересилил себя и двинулся дальше.

День прошёл нервно. Постоянно хотелось оглянуться, прислушаться, всё казалось, что где-то верхом, сопкой пробирается давешняя гостья.

- Чего они тут остановились, что им надо?

Этот вопрос застрял в голове и требовал ответа. А ответа не находилось. Нет, не находилось. По логике и опыту, семья должна жить там, где есть корм.

- Где корм… Где корм?!

Но ведь кабанов, любимой добычи тигров, в округе нет. Нет. Была семейка, как раз под этой сопкой, так они ушли сразу, после того, как я на них поохотился. Кабарга? Кабарга на сопке есть, не очень много, но встречается. Может кабаргой кормятся...

Утром, выйдя на путик, с интересом обнаружил в руке карабин.

- Когда успел его взять вместо тозовки? ...

И не на плече, а именно в руке, готовый к выстрелу. Что это?

- Это просто нервы. Нервы. Просто Кучума жалко. Всё пройдёт, всё… Вот уйдёт это семейство, перестанут следы встречаться и всё будет по прежнему. Сколько лет охотился, ходил по тайге не оглядываясь, всё пройдёт, всё пройдёт.

…Тигрица стояла прямо на тропе и пристально, не мигая, смотрела на обалдевшего охотника, торопливо дёргающего затвор карабина.

Уже когда она исчезла, лишь чуть шевельнувшись, лишь чуть дёрнув хвостом, патрон, наконец заскочил в патронник и приклад упёрся в плечо.

Руки не слушались, на лбу выступила испарина.

- Что это? Что? Она на меня охотится?! Значит бывает такое? Бывает?

В голове переваливалась какая-то каша, из которой выплывали события двухлетней давности.

- Не поверил ведь тогда Николаю Аверьяновичу, что тигр прижал его к скале. Не поверил. А, получается, он тогда правду рассказывал. Вот как легко можно сломать дружбу и оскорбить человека. Недоверием оскорбить.

Фёдор крутил головой во все стороны, сопровождая эти движения поворотами ствола карабина. Теперь уже было ясно, что тигрица решила нападать на человека. От этой ясности легче не стало. Ведь человеком этим был он сам.

Что делать? Что теперь делать?

- Стоп! Она стояла близко, совсем близко. Почему не напала? Два-три прыжка и всё. Всё!

…Близко. Близко… Что-то не то, что-то не так. Не так!

Фёдор вдруг понял, что не так, или начинал понимать. Когда в прошлый раз она вышла на тропу боком, было всё так. Огромная, красивая кошка, только глаза какие-то потухшие. Пустые глаза, или грустные. И далековато была.

- А сейчас она стояла ко мне головой… Она же худая как доска! Она худая… Болеет?

Да, скорее всего, тигрица была больна. Её болезненная худоба чётко отложилась в памяти охотника.

Когда вечерами перечитывал директорскую книжицу о работе егерей, узнавал, что егеря не только гоняются за браконьерами. Оказывается, основная работа егеря, это создавать условия для нормальной жизни животных. Это и строительство кормушек, с последующим выкладыванием туда корма, это посевы кормовых культур именно для зверей, это устройство солонцов, так как очень многие животные не могут нормально жить без соли. Да много таких работ, они называются биотехническими мероприятиями.

А ещё там описывается, что егеря должны следить за здоровьем животных, и иногда даже производить отстрел больных. Правда, это по особым разрешениям, например, больных бешенством лисиц.

- Я пытаюсь оправдать себя? Пытаюсь… Ещё не убил, а готовлю себе оправдание…

К ночи снова испортилась погода. Небо заволокло холодными, зимними тучами, порывистый ветер выхватывал из этих туч охапки снега и сыпал его по тайге, сыпал без жалости, будто знал, что снегу много, и он ещё долго не иссякнет. Этот же ветер утрамбовывал сугробы, заметал человеческие и звериные следы.

Утром ничего не изменилось, может ветер стал потише, а снег валил и валил не останавливаясь. Фёдор решил сделать выходной, устроить банный день. В такую погоду даже по хорошо знакомому путику лазить, мало приятного, тем более, если знаешь, что на тебя охотятся, хотят тебя сожрать.

Позавтракал, покрутил приёмник, взял вёдра, отправился на ключ по воду, что бы согреть её на печке и помыться. Из головы так и не выходила тигрица с её котятами.

- Где они сейчас? Голодные, или поймали кого?

Зачерпнув воды, развернулся к зимовью, до которого рукой подать и увидел её. Кошка медленно, как показалось, слишком медленно, будто крадучись, пробиралась по береговым кустам. Их разделяли какие-то шаги, может десяток шагов.

Одно ведро выскользнуло из руки и, опрокинувшись, покатилось по тропинке, издавая гнусавые, металлические звуки. Тигрица сделала мягкий, словно в замедленном кино, прыжок в сторону и исчезла.

Добежав до зимовья, сунул ведро с водой к двери и схватил карабин. Выглядывая из-за угла, пытался определить место, где она могла затаиться, но береговые тальники и молодой пихтач устроили там сплошную, непроглядную стену, сквозь которую ничего невозможно было различить.

- На меня охотится. На меня… Тварь…

Весь день просидел в зимовье, то и дело выглядывая в приоткрытую дверь или мутное, полузамёрзшее окошко. Но тигрица больше не показалась.

Ночью снег прекратился, а ветер разогнал остатки дряблых туч. Упал мороз.

Идти на путик совсем не хотелось. Топтался по зимовью, делал какую-то совсем не нужную работу, переставлял с места на место посуду, подмёл пол глухариным крылом. Оттягивал время выхода. Сам понимал это и всё оттягивал. Даже листок из старой, завалявшейся тетради вырвал, карандаш взял, но убрал и листок, и карандаш. Некому было писать записку.

- Или иди, или оставайся. – Нарочито громко сказал.

Проверил карабин, убедившись в десятый раз, что патрон в патроннике, в ожидании команды, нож на боку, легко вытаскивается из ножен. Шагнул по свежему снегу.

- Как на войну… Что за напасть? Дался я тебе.

Тигрица вышла на тропу в том месте, где Фёдор увидел её впервые. Вышла так же боком, так же неожиданно, просто появилась, как привидение. Только теперь она была совсем близко. Совсем близко…

Глаза, не мигая и не прищуриваясь пристально смотрели на человека, на своего извечного врага. Во всём облике была какая-то безысходная решимость. Она не собиралась больше отступать, убегать, прятаться. Она всем видом показывала, что именно сейчас должно всё решиться. Всё…

Сколько раз за свою жизнь тигрица видела этих несуразных, неуклюжих людей, шагающих на двух ногах. Но тогда она их видела издали, не позволяя приблизиться к себе даже на выстрел. Проявляя особую осторожность, видела их сквозь заросли, видела через реку, или плывущими в лодке по этой реке, видела на той стороне поля, на дороге, когда сама находилась в безопасности, далеко на скале, на сопке. А теперь видит вот так. Близко. Почти рядом. Рядом…

Достаточно двух прыжков и одного лёгкого удара лапой, чтобы этот человек сломался. Одного удара лапы будет достаточно, чтобы человек больше никогда не поднялся на свои две ноги, он больше не сможет ходить по тайге и стрелять по верхушкам деревьев. Всё зло в тайге от человека. Это он стреляет, пугает зверей, он ставит разные ловушки… Достаточно одного удара лапой…

Всякий мандраж сразу прошёл, да его и не было, мандража, были сомнения. Да, сомнения! Никак не мог согласовать свой ум со своей же совестью. А теперь всё встало на свои места. Теперь уже отступать некуда:

- Или я, или меня.

В голове вихрем пронеслась вся жизнь, вспомнилась мать, почему-то заметно постаревшая, стоящая в обнимку с Любаней. Любаня, чуть располневшая после рождения детей, но от этого ставшая ещё желаннее, сыновья, тянущие к нему руки, даже дед вспомнился, давно упокоившийся на деревенском кладбище.

Медленно, медленно поднял карабин и в прорезь прицела поймал лопатку зверя. Чуть ниже… Чуть… Где сердце. Вот. Да, вот же оно бьётся, вот.

И правда, было чётко видно, как шерсть чуть вздрагивала от ударов сердца.

Палец плавно потянул спусковой крючок, уже начался процесс, возврата которому не бывает. Не будет возврата. Не будет… Это как плохое, бранное слово, случайно вылетевшее в приличной компании. Становится стыдно за это слово, но вернуть его уже невозможно. Так и пуля, несущая смерть. Вылетевшую пулю не вернуть, не оживить того, кому предназначена эта пуля…

- Почему, почему она даёт себя убить? Не может быть, чтобы она не понимала, что сейчас будет выстрел. Почему так покорно стоит и ждёт выстрела? ...

Почти физически ощущая за спиной ту скалу, у которой Николай Аверьянович торопливо произвёл выстрел, Фёдор ослабил палец на спусковом крючке, но мушку от ещё бьющегося сердца не убирал. Ещё раз посмотрел в глаза зверю.

Ему показалось, нет, не показалось, это так и было на самом деле, тигрица смотрела на него с какой-то затаённой болью, взгляд её выражал страдание, тяжёлые муки, выпавшие на её долю. И сожаление. Сожаление, что человек не может её понять, или не хочет. Человеку легче пошевелить пальцем на спусковом крючке и все проблемы будут решены.

Тигрица медленно, медленно отвела тяжёлый взгляд, а потом и вовсе отвернулась от охотника.

Стало чётко видно, как на шее развалилась шерсть.

- Ошейник? Откуда ошейник?!

И тут Фёдор всё понял: это петля!!

- На шее тигрицы петля! Она где-то попала в браконьерскую петлю, затянула её и открутила, оборвала. И петля осталась на шее затянутая.

- Она… Она же хочет, чтобы я ей помог? ...

Карабин медленно опустился, тигрица снова повернула к человеку огромную голову, с широкими, рыжими бакенбардами, сразу скрыв в густом меху даже признаки присутствия петли. Подняв верхнюю губу, показала белый, кривой клык невиданных размеров. Издала короткий, гортанный рык, похожий на дальнее бормотание летней грозы, в жаркий, душный день и исчезла, словно её и не было.

Перед глазами охотника ещё стоял образ этого лесного великана и он, будто только теперь увидел, как по хребту, под шкурой проступают позвонки, а на боках увидел вдруг, торчащие рёбра, подчёркивающие высшую степень худобы, истощенности попавшего в беду зверя.

Осмысливая всё увиденное, случившееся, Фёдор шагал по путику и машинально выполнял работу: очищал капканы от снега, обметал сбежки, поправлял что-то, добавлял приманку. Уставившись на кусок рябчика, который хотел подвесить на приманку на очередной капкан, он, вдруг, понял, что котята, где-то в сопке, голодные.

- С тех пор, как они съели Кучума, прошло почти две недели, а тигрица всё это время ходила за мной. Сами они ещё не охотники, не умеют. Если ещё не погибли, их надо срочно чем-то кормить.

Развернувшись, он торопливо зашагал к зимовью. Или читал где, или просто из разговоров, Фёдор знал, что тигры не едят мёрзлое мясо. Он снял с лабаза два куска кабанятины и занёс в зимовьё, положил в ведро, подвесил над печкой.

Утром, завернув растаявшее, выделившее кровавый сок, мясо в целлофановый пакет, укутав в старую куртку, сунул поклажу в рюкзак и двинулся в сопку, где когда-то нашёл поляну с окровавленным снегом. Почему-то шёл быстро, торопился. Сам себя тормозил, и тут же набирал ход, спешил. Спешил.

В густых зарослях элеутерококка и орешника не больно разбежишься, приходится выискивать проходы, звериные лазы и по ним пробираться. Путь себе определил именно на сопку, на ту поляну, в надежде найти там котят. Но пробираться долго не пришлось, вчерашние следы молодых зверей встретились уже здесь, на склоне. Пройдя по следам какое-то время, Фёдор обнаружил две свежие лежанки тигрят. Чуть в стороне была и третья, большая, но она заметена снегом. Значит мамка не появлялась тут давно.

Постоял, раздумывая, выложил куски мяса, специально закровянив снег и испачкав кусты, чтобы было больше запаха, ушёл своим следом.

В соседнем госпромхозе была одна бригада по отлову тигрят. Трое братьев. Когда им давали разрешение на отлов, они очень серьёзно готовились, потом искали тигрицу с котятами и начинали гонку. Гонка эта, как и сам способ отлова тигрят, требовали очень выдающихся физических способностей.

Сперва все трое, на лыжах, бежали и бежали по следу тигриной семьи. Гонка эта проходит шумно, с криками, со стрельбой в воздух, чтобы заставить семейство удариться в панику, уходить от погони как можно прямолинейнее.

Преследование продолжается не один день, да и ночью, с фонарями, нужно бежать и бежать, гнать зверей, чтобы они, в конце концов, ослабли, обессилели. А мамка, от усталости, потеряла способность защищать своих детёнышей. И наступал такой момент, когда котята больше не могли убегать, останавливались и принимали оборонительную позу. Один из бригады продолжал гнать тигрицу, беспрестанно стреляя в воздух, дальше и дальше отпугивая её.

Двое других преследователей настигали котят и, отогнав одного, другого начинали ловить. Основной способ отлова, это когда люди доводят кота до отчаяния, раздразнивая его всеми способами, и он набрасывается на обидчиков, попадая в крепкие, умелые руки, оказывается прижатым к земле крепкими рогатинами. Его связывают, оставляют на месте и бросаются в след за вторым, ни минуты не расходуя на отдых. Если учесть, что такой котёнок весит более ста килограммов, то можно только догадываться, каким мужеством, сноровкой и ловкостью должны обладать ловцы этих зверей. Какая сила и выносливость должна быть у них.

Связанного котёнка укладывают на носилки и вытаскивают к ближайшей дороге. Спешат за вторым, так как зверь не может долгое время находиться в обездвиженном состоянии, он может погибнуть от разрыва сердца. Снова, чуть не бегом, несут его к дороге, к машине. И хорошо, если так повезёт, что та дорога окажется не далее десяти, пятнадцати километров, и не будет на пути таёжных рек и проток, с их вечными пропаринами, а то и вовсе не замерзающим руслом. Адский труд.

Фёдор уже спустился с сопки, выбрался на свою тропу и шёл к зимовью. Постоянно чувствовал на себе взгляд, но сам, как ни старался, как не присматривался, ни крутил головой во все стороны, никого заметить не мог.

Когда тигрица, словно из ниоткуда, опять возникла перед охотником, он, хоть и вздрогнул от неожиданности, но смотрел на огромного зверя уже другими глазами. Совсем по другому смотрел.

Он сразу увидел затянутую петлю, даже увидел, что петля изготовлена из старого, ржавого троса. Увидел, как трудно дышит тигрица, видимо петля серьёзно перетянула горло. Даже не снял с плеча карабин. Стоял и рассматривал тигрицу, впервые так близко, впервые почти спокойно. Она тоже смотрела. Смотрела в упор, определяя, сможет ли этот человек помочь ей выбраться из беды, из большой беды, в которую она попала по вине может и другого, но, всё же человека. Захочет ли он помогать. Стоит ли ему довериться? Снова показала клыки и исчезла, совершенно не потревожив ни одну веточку, ни один кустик.

Вечером Фёдор опять занёс большой кусок мяса и положил оттаивать. Нашёл на полке пассатижи и сунул в карман куртки. Ночью плохо спал, ворочался.

- Интересно, а были когда-то несчастные случаи при отлове котят? Наверное были. Может кого поцарапал… Тьфу ты…

Утром следующего дня не составило труда найти следы тигрицы. За ночь она пару раз обошла зимовьё и до утра лежала под лабазом. Только перед рассветом ушла. Фёдор встал на след, и начал неторопливое преследование. Все сомнения были отброшены, погашены. Была цель, чёткая и ясная, и он не отступит от поставленной цели. В рюкзаке кусок оттаявшего мяса, а так же продукты для себя, на три дня, маленький котелок и топор.

Когда тигрица поняла, что человек неотступно идёт её следом, что он и не думает отдыхать, а значит и ей не даёт, не позволяет прилечь, она начала нервничать, злиться. Принималась бежать прыжками, но, тут же задыхалась и останавливалась, разворачивалась навстречу преследователю и скалилась, пыталась рычать.

Дважды обогнули сопку, продираясь по немыслимым кущам и заломам. Фёдор продирался по следу только что не ползком, преодолевая дикие заросли, куда уходила от него тигрица.

Услышав, а потом и увидев приближающегося человека, она снова делала один, два прыжка и переходила на быстрый, рысистый шаг, опять и опять скрывалась в непролазной чаще. Так продолжалось весь день.

К самым сумеркам тигрица уже не убегала, хоть и пыталась скрыться, но не могла, физически не могла. Её истощённый организм не мог перенести такие нагрузки, ей требовался отдых. Трудно переступала, покачиваясь из стороны в сторону. Но когда человек подходил слишком близко, она резко разворачивалась и злобно била лапой снег, который разлетался широким веером, скалилась, сипела, шла дальше, едва удерживая огромное тело, чтобы не упасть.

Уже стемнело, а кошка продолжала шагать и шагать, правда, движения стали совсем замедленными, будто тягучими и неуклюжими. Фёдор видел, что зверь на пределе, выбрав место, где можно скоротать ночь, остановился и развёл костёр. Настелил себе толстый слой лапника, привалился спиной к нагретому у костра сутунку и сразу уснул.

За последние две недели он ни разу не спал так спокойно, как сейчас. Спал так, будто сделал самую большую и трудную работу в своей жизни, в таком случае ещё говорят: спал, как младенец.

За ночь поднимался раза четыре, подживлял костёр, переворачивался на другой бок и снова засыпал, не обращая внимания на крепкий, по настоящему зимний мороз. Звёзды заполонили всё небо, не оставив даже чуточку свободного места, подмигивали наперебой, и на душе охотника становилось ещё теплее, ещё легче.

Чуть начало брезжить, человек, напившись уже крепкого, горячего чая, двинулся по следу. Тигрица, лежавшая в каких-то тридцати шагах от преследователя, трудно поднялась и, тяжело глянув на приближающегося человека, даже не оскалилась, двинулась вперёд. Фёдор поджимал, не давал даже остановиться.

Когда солнышко добралось до своей верхней точки, двое, зверь и человек, шли друг за другом совсем рядом, человек мог бы дотронуться до хвоста тигрицы, но не делал этого, просто шёл и шёл следом. Он шагал, нарочито громко разговаривая, приучая к себе, к своему голосу, к своему запаху дикого зверя.

Тигрица уже не оборачивалась, не била лапой снег. Она трудно дышала, сипела и свистела. Уже снова, в который раз они оказались у подножья той самой сопки, где ждут голодные котята, откуда и началось это путешествие, эта гонка за жизнь. За вчерашний и сегодняшний день они уходили довольно далеко, пробираясь распадками и калтусами, но обязательно возвращались сюда. Сюда, где ждут беспомощные котята.

Когда тигрица, обессилев, останавливалась и, с трудом поворачивала к преследователю огромную голову, охотник тоже останавливался, но каждый раз он останавливался всё ближе и ближе. Расстояние измерялось уже не метрами, или шагами, а какими-то двумя, тремя четвертями.

И вот, ближе к вечеру, настал тот момент, когда тигрица остановилась, чуть повернула голову, даже не увидев человека, упала, подкосив все четыре лапы. Не легла, а именно упала на мягкий, пушистый снег.

Фёдор сделал широкий шаг и присел рядом, на одно колено, мягко положил руку на загривок кошке. Та вздрогнула от прикосновения, но уже ни сопротивляться, ни встать, ни рычать сил не было. Даже показывать клыки не хотелось, она смирилась… Отдала себя в руки человека.

Перебирая мягкую, шелковистую шерсть, Фёдор осторожно продвигал руку к голове. Нужно было спешить, ведь тигрице хватит и одной минуты, чтобы отдохнуть и набраться сил для одного удара. Нет, она может наброситься не от злобы, или другой причины, просто она дикий зверь, вольный зверь, и просто инстинкт самосохранения может в любой момент проявиться.

Нащупал петлю и просунул под неё палец. Петля была очень плотно затянута на шее зверя. Не делая резких движений, вытянул из кармана пассатижи, перехватил их поудобнее и медленно просунул рядом с пальцем. Приложив не малое усилие, перекусил трос и сразу почувствовал, как глубоко и свободно вздохнула тигрица. Какая-то мелкая дрожь прошла по её телу, но она продолжала лежать, полностью подчинившись человеку, доверившись ему.

Медленно убрал руку, ещё раз залюбовавшись красотой этого лесного гиганта. Отполз на шаг в сторону и стянул с себя рюкзак, извлёк оттуда свёрток с мясом. Кусок мяса, хоть и был укутан старой курткой, но уже изрядно подмёрз, видимо холодная ночь сделала своё дело. Положил его перед мордой кошки.

Тигрица медленно подтянула, подобрала под себя лапы, качнулась и легла на живот, подняла голову. Казалось, она удивилась, увидев рядом с собой человека, задержала взгляд на расплывшемся в улыбке лице, но ни враждебности ни страха не проявилось. Обнаружила мясо, прямо перед носом, нежно, словно лаская, дотронулась до него языком, просто прикоснулась. Ещё полежала, будто прислушиваясь к окружающей тайге, более уверенно лизнула мясо. Снова посмотрела на человека и трудно, словно после продолжительной болезни, поднялась. Опять замерла, постояла так, демонстрируя своё великолепие, словно осмысливала, что случилось, что с ней произошло, взяла в зубы мясо и медленно, тихонько ушла в заросли.

Фёдор неторопко шёл к зимовью, мечтая о том, как он сейчас натопит печь, напьётся вкусного чая и завалится спать. Ловил себя на мысли, что никак не может сдержать улыбку.

- Если кому-то рассказать, всё равно не поверят. И не нужно рассказывать.

После окончания охотничьего сезона Фёдор сдал пушнину и зашёл в кабинет директора.

- Я прочитал книгу, которую вы мне давали. Занятно. О работе егеря.

- Это сколько же лет прошло? Долго читал.

- Каждый овощ в свой срок зреет.

- Значит, надумал, созрел?

- Да, хочу работать егерем.

- Сначала на курсы отправим, это не простое дело, учиться нужно.

- Я согласен.

http://tomilov-andrei.ru/

13 июля 2016

5731

рассказчик

Курганская обл. планета Земля

552

Голосовать

Комментарии (20)

61natubo

Новосибирск

24613

13 июля 2016, 16:14

Спасибо за рассказ.

Агеич

Новосибирск (родился в Болотнинском районе, деревня Хвощевая)

1916

13 июля 2016, 17:10

Да, читал с внутренним напряжением.. Правда не правда ,но рассказ тронул душу,порадовал. А Фёдор - охотник....

khonim

Пермь

16378

13 июля 2016, 17:30

Вот это жизненный сценарий выдаёт автор.
Тонкости сплавщиков, приметы и капризы природы. И такой финал!!! Молодчина!

pet054

новосибирск

3019

13 июля 2016, 21:52

Очень хороший рассказ!

ivan34

алтайский край

2781

13 июля 2016, 21:55

Хороший рассказ!***

лева70

Томск. Тимирязево.

13 июля 2016, 23:03

Прочитал на одном дыхании,понравился +5

dedlechka

Новосибирск

1804

14 июля 2016, 11:54

Вот она..... жизнь.

jager71

Славгород Алтайского края

690

14 июля 2016, 12:41

5+ рассказ очень понравился.

yazev

Луганск

449

14 июля 2016, 17:17

Перечитал три раза! Полнейший восторг! Низкий поклон автору!!!

Sibay

Башкирия город Сибай

6768

14 июля 2016, 17:49

Кандагач

Казахстан, Актобе

23399

14 июля 2016, 19:23

Здорово!

Жгон

Новосибирск

305

25 июля 2016, 12:23

Душевно изложено! Хорошо!

MIXHUNT

Самый лучший город на земле

2372

31 июля 2016, 10:42

Спасибо вам! Очень интересно!

22регион

Смоленский район

975

17 августа 2016, 15:25

+1.

JPAmber

Новосибирск

663

18 августа 2016, 11:26

Славно написано, душевно.

Hunter_Tumen

г.Тюмень

19 августа 2016, 1:19

Супер!!!

рассказчик

Курганская обл. планета Земля

552

19 августа 2016, 12:47

Hunter_Tumen, Все хвалят, а книгу ни кто не заказал. Мне просто интересно понять: 400 руб за книгу, которая вам нравится, - это непомерно много?? Или есть другая причина. Ведь раньше за книгами стояли в очереди даже ночью. Мы стали другими? Вообще: это мы??

Кандагач

Казахстан, Актобе

23399

19 августа 2016, 14:13

рассказчик, от сайта регулярно приходят сообщения с книжной лавки охотника. Никак не выберусь в Россию, где всегда брал свежую литературу. Вопрос наверное не в цене, для российских охотников, надеюсь. Я бы взял книги с охотничьим содержанием, без слов.

Askar

Новосибирск

23 августа 2016, 9:16

Отличный рассказ, спасибо автору!

serzh9889

Железногорск

24 сентября 2016, 16:07

Спасибо автору за интересный рассказ . Событие с тигром - на грани фантастики. Я сам в детстве жил в Приморье в совхозе "Оленевод" и много раз ходил в тайгу по сопкам за грибами. Один раз даже удалось увидеть тигра, правда издалека. И хоть был за металлической сеткой (ей ограждали территории оленеводческого хозяйства ), но чувство страха осталось надолго..

Добавить комментарий

Войдите на сайт, чтобы оставлять комментарии.

Войти

Войти на сайт

Мы одной крови

Добавить комментарий