Деревенский край
1.
В дверь постучали; сорвался со своей лежанки в каминной комнате дремавший курцхаар Алдан и забрехал в прихожей. Дед Кузьмич поспешил на сигнальный лай охотничьего пса. На крыльце, за туманным облаком вырвавшегося наружу теплого воздуха стоял дальний сельский сосед, более знатный против Кузьмича счётом годов и глубиной морщин дед Тимофей: в фуфайке ватной рабочей, с седой щетиной на щеках недельного подроста; на голове одна на другую небрежно натянуты две простенькие вязаные шапочки – морозно, стало быть, на предмартовской улице.
- Заходи, уважаемый, - приглашает Кузьмич.
Дед Тимофей устремляет взор на запорошенные снегом ноги свои в старых валенках с колошами, топчется на месте, похоже - раздумывает: надо ли заморачиваться с веником?
- Да ладно, здесь, во дворе тебя подожду. Чего мне в доме-то делать… Не рассиживаться, по делу пришёл.
- Ну, смотри… Сейчас выйду, - Кузьмич затворяет дверь, наскоро одевается. Деда Тимофея валенки привели за обещанным кроликом - договорились мужики несколько дней назад об обмене длинноухими головами для обновления кровей при случайной встрече на узкой снежной тропке короткого, через замёрзшее в кустарниках болото, зимнего пути к сельскому магазину.
С высокого крыльца на расчищенном от снега подъезде к дому Кузьмич увидел вишнёвую «пятерку»: Наташа-почтальон с мужем за рулём почту привезла. Дед Тимофей уже старчески шмыгал колошами к ним – его Наташа окликнула и от почтового ящика, он на калитке укреплён, в сторонку отозвала. Кузьмич направился прямиком к машине.
- Ну что, Андрей, готов к охоте весенней? - обращается на ходу к мужу почтальонши, выглянувшему через приоткрытую водительскую дверцу.
Наталья и дед Тимофей что-то обсуждают одаль, у зарослей голой сейчас сирени в палисаднике перед соседским домом.
- Я всегда готов: ружьё за плечо – и вперёд! - бодро отчитывается охотник, выбираясь из салона и пожимая протянутую для приветствия руку. - Крякуху только в сарае словить да в кузовок усадить остаётся…
Лицо у Андрея веселое веснушчатое и усатое. Лет сорок мужик по земле время личное без скуки отсчитывает.
- А их у тебя сколько? - вкрадчиво интересуется Кузьмич.
- Че-тыре… - укрутив радость в тоне, уже не бодро провещал Андрей. Заметно: не хотелось светиться информацией – зачуял, что вопрос способен потянуть лишние последствия. Однако вырвавшаяся цифра уже прозвучала, надо красиво выпутываться: - Да вот одна только хорошая, для себя оставил, - теперь вполне уверенно заубеждал он. - А остальные так манят... что вороны с испуга с полей разлетаются! Видал, небось, вечерами огромные чёрные стаи в поднебесье кружат – вот как раз то самое: мои подсадные кряканьем во дворе всё живое с округи погнали! А то и вовсе помалкивают: слуха с нормальным голосом, думают, что ли, нет у них и голосить потому стесняются? Они помесные с домашними, крупнее нормальных кряковых, и орут оттого намного грубее. Когда орут. Да и не орут они, считай, говорил уже. Редко очень. Разве что зимой в сарае забунтуют, если в холод раньше срока проголодаются. Не-е, никто к ним не сядет! - аргументировано подвёл Андрей к предупреждению возможной заявки и не обидному отказу на случай просьбы о временном пользовании подсадной.
Ох, и предусмотрительный в деревнях российских народец обитает – за поворот в разговоре так и норовит на пользу свою упредительно заглянуть!
- Удивительно-то как, Андрюх: от одной пары потомство, а хорошая одна – только та, что для себя! Остальные же... Чу-у-дит, порой, природа! Но хоть с одной хозяину повезло! Или, может, ты через чур разборчив? Жена вон моя утром сегодня заявляет: «Всё бы ничего, да упругость не та!» А я попробовал, ткнул вилкой слегка – по мне нормальная упругость! Для какой надобности твёрже-то под старость лет ей желать? Молодым - другое дело!..
Андрей какое-то время размышляет, потом решается детальней поинтересоваться подоплёкой Кузьмичёвой аргументации:
- Не понял: у кого не та упругость? У тебя иль у неё? - он даже голос от любопытства несколько приглушил.
- У холодца. Вечером вчера залила, а сегодня отведала и упругость ей не подошла. А по мне – нормально! И вкусно, и челюсти немолодые сильно напрягать не обязательно. Так и с неугодными тебе подсадными, - напирает Кузьмич. - Тебе – не то, а мне, может, как раз придётся! Потому, вот приедешь домой и "галку" где-нибудь на видном месте поставь. В туалете, например, на уровне глаз, чтоб каждодневно обозревалось и автоматически напоминалось: крякуху самую помесную и самую безголосую первым в стране, Андрюх – в стране!.. - Кузьмич возвысил в знак важности события руку с выставленным в небо указательным пальцем, продолжая при этом вещать без остановки, будто страшась допустить разрыв в убеждающе-принуждающей речи, - любезно у тебя я попросил! Уж прибереги, не отдавай другим. Не пожадничай, не откажи! Да и как ты пожадничаешь, ты ж не жадный!
- Кузьмич, да я ж говорю... - приложив руку к сердцу, пытается встрять Андрюха.
- Погоди, дед не всё сказал, а то с потока мысли собьюсь... - движением ладони останавливает контраргументацию Кузьмич. - Так вот, как о широких душах говорят: «Всё отдам – гармонь оставлю!» Правда, для тебя, как охотника, манная утка и есть «гармонь», выходит – как раз её у себя и оставишь? Но я ж не последнюю и не единственную цыганю! К тому ж – худшую. Чтоб отвязаться от меня как проще – удели уж одну условную крякушечку!? Знаешь ведь, я тебе плохого не посоветую! Потому как сам большей частью хороший. Но, когда страсти охотничьей дело касается – таким уж я недогадливо-настырным становлюсь... Не порть меня, пожалуйста. Сам в таком разе мучаюсь: и тебя, и себя от настойчивости неудержимой моей сейчас жалко делается! Хоть – навсегда и не за деньги, хоть – напрокат и просто так возьму. Я оттого на утку какую-никакую заявку тебе творю, что вдруг начальство охотуправления опять замудрит, в главную головёнку их мысль шальная засунется охоту весеннюю только с подсадной разрешить, а не с чучелами и манком, как прежде на Руси альтернативно дозволялось. Потому нам с напарником Лексей Лексеичем, дабы на болоте с ружьецом законно в спокойствии посидеть, всего-то и надо, чтоб помесная твоя живой была. Остальное: поёт – не поёт, на кого и чем похожа – на папу местного или на маму залётную – нам с Лёхой неважно.
Кузьмич было умолк. Андрей улыбался, расшифровывая привычную словесную атаку охотника-односельчанина. Он и сам при весёлом настрое не прочь время от времени в вольных рассуждениях для развития речи озорными монологами поупражняться.
- Я вообще-то до разговора с тобой, - продолжил атаковать Кузьмич, - думал у соседки Клавы индюшку на болото для охоты на селезня в качестве подсадной попросить, но она их порезала уже всех! В январе ещё. Да и большеваты они, «страусы слюнявые» её: тащить по распутице весенней чёрти куда в поле на горбе тяжеловато было бы. Представляешь: сверху из рюкзака голова испуганная на шее длинной торчит и вертится, а снизу ходули головы суматошной той костылями выпирают – пришлось бы прорези для "шасси" в мешке заплечном делать, вещь портить, иначе индюшка в нём не уместится. Они у Клавдии гиганты были.
- Хваток тебя быстро со «страусом» на болоте огулял бы! - улыбается Андрей. - Ты ж не дроф охотить патроны крутишь. У нас, к тому ж, их и нет давно.
- Отспорили бы. А что не так? Они в приказе пере-мудром своём настрочат шаблонно, как и всегда: разрешить охоту с подсадной. А кто она такая, подсадная эта? По рассказам других ориентироваться придётся, да самим догадываться! Ну – живая птица женского рода. Пожалуйста, скажу, щипуны протокольные, проверяйте – клюётся натурально! И универсальная – всех подряд так и манит, будто потомственная «валютная». Иной раз, глядишь – вороньё берёзу перед домом соседским сплошь облепило, стоило только подсадной этой с индюшатами во дворе без охраны дворовой - палкой вооруженной бабки Клавы - оказаться...
Андрей улыбается, внимает Кузьмичёвой трепотне.
- Смотрите, скажу, - углубляется в рассуждения Кузьмич, - егеря: чуть на привязке в воде потренировали маленько – разве птица в мокроте не обвыклась? В болоте сейчас выживает – и не болотная!? Противоречие факту будет тогда! В окончательное доказательство, что подсадная она ещё и по сути, скажу: вот изображение на дисплее фотоаппарата – птица под насестом! Сличайте – она самая, с той же эксклюзивной висючкой под носом! Насест, у любого в деревне спроси, известно – место птичьей садки! Значит: на фотографии – птица под насестом, под садкой – под-сад-ная, выходит, она! Какие ещё вопросы, скажу, будут? С подсадной я, живущей, как видите, уткой в болоте!
- Но не утка же! Не водоплавающая! - ввязывается в словесную игру Андрей.
- По Энштейну можно возразить так: все утки – водоплавающие лишь относительно. Любой гантель на шею повесь – не долго поплавком на поверхности да происхождением перепончатым кичится сдюжит. А с другой стороны – на пенопласте и индюшка поплывёт! В мире условностей много! Пингвины вон летать не пожелали и что их гордого звания птицы за то лишили? А мы ведь привыкли, что птицы непременно летают! Нашей же подсадной и плавать-то, по сути, не к чему: надобна птаха для весенней охоты; а в пору эту немало в поле найдётся луж, где длинноногой красаве Клавиной по колено. И чего ей тогда плаваньем заморачиваться, как и пингвинам учиться летать? Ну, а не утка? Утка она у нас! И с большой, я бы сказал, буквы!
- Какая утка!? Сам только что индюшкой прозвал! - смеётся Андрей.
- А мы с Лёшкой Уткой её прямо при тебе и наречём! Тебя ж и крёстным на именинах быть приговорим. Как раз и свидетелем сделаешься, если одну из своих трёх оставшихся ущербных не одолжишь. Будешь с нами по судам против охотнадзора веками мотаться - подтверждать, что птицу и впрямь Уткой кличут. Ещё и подписки об ответственности уголовной за уклонение от дачи показаний в дрожи нервной подмахивать замучаешься. Засудишься – хрен в положенное время помрёшь! Мы ж ведь каким именем захотим, так хоть кого в государстве родном, слава богу – свободном теперь, право называть с недавних пор получили. Известный Вольфович – козырное свободе сей доказательство: «Яблоко» - огрызком нарёк! И народ указание принял – известно как голосует! Да… А мою собаку взять: как десять лет назад Алданом я её посчитал, так с именем якутским по сей день сутки по земле пёс и перекатывает. Все его так только и кличут! А разве кобель мой река таёжная или город одноименный на ней?! Никакого сходства! Но страна имя признала: даже в строгой книжке, где про прививки от бешенства прописывается – властями ветеринарными Алданом пёс поименован! Да что там пёс: гусей да лебедей взять – разве они утки?
- Ну, нет, конечно, - мнётся, ожидая подвоха, Андрей.
- Вот и я говорю, что не то совсем, а по науке к семейству утиных относятся!
- Да ладно… - явно не верит охотник.
- Железно, говорю! Когда я своим пацанам по-крупному врал?! Семейство утиных – сто пятьдесят видов по белу свету, есть и нелетающие! Недавно читал. И лебеди, и гуси – из семейства утиных! Как тебе это нравится?!
- Правда, что ли?
- Да ты и сам намёк на то с детства помнить должен, со сказки «Гадкий утёнок». А там ведь о лебеде молодом речь шла. Видишь, как в действительности неожиданно и невероятно порой выходит, если по-научному к проблеме подойти! Вот и в нашем случае: индюшка – в натуре относительно водоплавающая подсадная птица по имени Утка. Всё формально соблюдено: и подсадная есть, и Утка она! А уток, которых охотнадзор в приказах и путёвках своих неуважительно с маленькой буквы прописывает, ещё неизвестно – на каком основании и правильно ли областные умники так кликать птиц этих стали?! Вон учёные иностранные – все другими словами под картинками схожие силуэты именуют! И не нашими буквами – латынью! С этим местным разнобоём с мировой наукой ещё разбираться и разбираться. Иногда переводчики такое напереведут… Золушку, к примеру, взять – нам перевели, что хрустальную туфельку на балу потеряла, а в подлиннике на родном языке посмотреть коли – так всего-то меховую! Тапок обычный из шкуры, а не ценность!..
- Да ну?!
- Я тебе говорю! Так что, не так просто всё, как начальнички от охоты, от чаяний людских оторванные, в неге кабинетной монотонить заученно привыкли. Ладно, чего уж теперь, порезала индюшек Клава… Не пригодятся рассуждения мои.
- Как продумано-то, - улыбается Андрей.
- А как же! - соглашается Кузьмич. - Наши проходы через их просторные правовые прорехи, недомыслие и противоречия внешне важноголовых проложены! Ведь нормативно установленного и потому официального толкования понятия «подсадная утка» у охотнадзора нет! Ни в каком правовом документе не определено: «Подсадная утка – это…» - ну и дальше, как положено у юристов, через род и видовое отличие определение недвусмысленное сформулировать. Не удосужились! А коли нет – как хочешь, стало быть, каждый, так и понимай смысл двух увязанных слов «подсадная утка». Они – так устно считают, мы – по другому мыслить можем, и никто ни для кого мнением своим юридически не обязателен, потому как каждый по-своему только для себя и прав. Свобода понятию в сём вопросе у нас сейчас! Как и в тюрьме - там тоже большинство по понятиям живут. А у них и вовсе «подсадной уткой» зека-стукача величают. Значит, и с ними охотники на болоте постреливать вправе!? А врачи и любой другой медперсонал взять, так те вообще с уткой, что в стационарах у больных под кроватями «пасутся», к шалашу поохотиться припереться сообразят! На неё ж не только ложиться, но и садиться можно… Чем их утка не подсадная?
- Скорей – подзадная она! - возражает Андрей.
- В букве одной разница тут хоть и усматривается формально, - соглашается Кузьмич, - но нужный смысл не страдает и при таком варианте попытки вставить медицинским охотникам «палки в колёса», поскольку при подсаживании второго зада на эту же «птаху» она с очевидностью из одноместной подзадной становится коллективной подсадной. После фиксирования такого факта – актик простенький и надо-то всего двум-трём охотникам в свободной форме составить – с каждой подобной уткой всем, успешно подсевшим на данный прибор, вместе охотится вполне допустимо! Разве не логично? При тяжбе данное обстоятельство наглядно и уверенно доказывается экспериментально. Подружней только охотничкам держаться надо и права свои настойчивей отстаивать. Видишь, сколько неправедно угнетённому братству нашему перспектив при дотошном подходе к теме открывается?! Пусть радуются начальнички от охоты нынешние, что на их протоколы о «нарушениях» с самодельными обвиняющими «понятиями» юристы толковые пока не часто реагируют! Охотначальники на что привычно уповают: в суд, дескать, придёте – а там в мантиях люди их, благодарные за путёвки бесплатно-поощрительные, сидят-дежурят!.. Вы в прокуратуру – и там опять свои, за лицензии на копытных обязанные… Ладно, обломаются ещё – народ грамотней и смелей становится. И до Страсбургского суда тропу через правовое охотничьей бездорожье российское проложит. Ну что, про помесную-то договорились?
- Договорились, - весело кивает Андрей.
- Что и требовалось доказать: если с человеком по-человечески - много чего достичь можно! Ну а крякать за безголосую твою сами уж из шалашей станем. Они ж про кряк в приказе пока ни гу-гу: кто заливаться должен – непременно сама она, мы, или молчком всем средь кочек да кустов сидеть позволительно? Раньше-то, когда с чучелами охотиться дозволялось – всех с ружьями на болоте крякать строго настрого власти принуждали! Сидят, бывало, мужики по весне в шалашике, в грязюку приболотную сапоги, а то и зад в задумчивости отвлеченно погрузив, и крякают, крякают зазывно в тучи и туман… Лёшка, напарник мой, так во времена те губами и языком наловчился селезней и не только их скликать!.. Сколько раз по вязкой как кисель пашне к нему охотнички на брюхе даже с соседней области к болоту, бывало, будто загипнотизированные приползали… Да-а! А он, как натешится видом крадущихся из-за региональной границы оттопыренных и обманувшихся камуфлированных задов «шпионов» ихних, конкурентов наших, из кустов красиво, будто пограничник из секрета, гордо ка-ак вскочит с достоинством, сверху на них вдруг как рявкнет: «Кря-кря-кря…» Столько мата понаслушался бедный Лёха, и я с ним, да и многие в соседних полях тоже – громко ползуны правду свою несогласием за излишнюю подлинность обманного кряка Лёхе изрекали! Он и сам языком этим бесстыдным безупречно владеет теперь! Обучился у весенних луж, да! Такой матёрый профессор стал! Без печатного текста лекции вещать по теме сей сложной способен! Подолгу. Правда, удивляюсь: как под кряки его его же и не подстрелили! Не поверишь, Андрюх, – боюсь с ним в одних кустах даже в отдалении присесть: по его схрону промажут, а в меня зарядом как раз ненароком и угадят!.. В этот сезон по пословице охотничьей зарёкся – с Лёхой на одном поле ни-ни… ни за что не сяду! Стрелки-то вокруг какие: если уж слуха нет ни хрена, коль на Лёху отовсюду чуть не колоннами по беспутице прут, может и глаза тоже… в раскоряку пристреляны! По Лёшкиным кустам наметят, а дробь ни за что соседу достанется. Мне! При Лёхе разве только в окопе в полный рост, как на фронте, зарыться вблизи рискнуть можно. На гуся когда, с общими профилями… Гранатку-то, думаю, на "осадку" натуральную его в засидку не бросят?! Хотя, от братвы тамбовской что угодно и без заказа давно уж в любой точке государства, да что там – на глобусе огрести реально возможно…
- Да-а, - соглашается, Андрей, - Лёшка языком владеет классно… Виртуоз! У него на каждые четыре слова – три, как на эсперанто, повсеместно известные. Но... запретные. Я с сыном как на горизонте его по тропке заячьей бредущим завижу – однозначно обхожу: рано мальчонку пока к Лёхе на расстояние слышимости подпускать. Вот школу закончит – тогда сам приведу: молодой мужающий деревенский мозг должен вовремя всю правду о скрытой житейской действительности Лёшкиными суровыми словами без утайки познать. Потом жить легче средь матёрого нашего времени мальцу станет! Надо же: выражениям таким нигде не учат, но знают их все, а Лёха, так вообще - в полях на досуге ишь какие обороты мудрёные образцово освоил! Кладезь секретно-известной "мовы" народной он, я бы сказал, теперь!
- У мата, Андрюх, Лёха полагает, – человеколюбивая предыстория! Так что сильно не оберегай пацана и сейчас от познания энциклопедии этой устной, - лукаво всматривается в реакцию собеседника Кузьмич.
- Человеколюбивая?! - ехидно усмехаясь, переспрашивает Андрей.
- Точно. Читал он где-то будто бы научное заключение о таком исследовании: первый человек, который мудро додумался неприлично обругать, а не раскроить привычно голову обидчика каменным топором – заложил мирные, даже – дипломатические основы цивилизации. Отсюда – мат, по Лёхе, гениальное, оберегающее человечество открытие! Представь, скольким миллиардам душ словесами такими жизнь вместо погибели за тысячелетия дарована! А мы их теперь не ценим!? Ещё и нецензурными, запретными нарекли. Вот скажи: ну не кровожадные головы ругательства спасительные применять не разрешают?! Запретители русского мата - считай, враги народа, даже всей цивилизации, получается. Иностранцы им ой как любят другой раз перед соотечественниками покрасоваться!..
- Да-а! - Андрей крутит головой. - Каков у матерщины гуманный выверт обнаружился!
- Навсегда уточку вам не дам, только на прокат, - вступает в разговор Наталья. Она вопрос с дедом Тимофеем решила, теперь высвободилась, подошла. - Навсегда жалко, я их столько кормила, кормила!.. А тут вдруг раз и дяде чужому!.. Нет уж – попользуетесь и вернёте! Ну, пока, Кузьмич, поехали мы... Почта - в ящике, - и почтальонша направилась к машине.
"Вот ведь, - подумал Кузьмич, - в стороне, с другим мужиком какой-то свой интерес баба раскручивала, а и здесь суть темы абсолютно точно ей отслежена и мимоходом в пользу свою вердикт однозначный вынесла! Без учёта мнения переговорщика мужа. Толи повезло Андрюхе, толи нет?"
Дед Тимофей тем временем приблизился к мужикам, встал возле, смирно дожидаясь Кузьмича.
- Замётано, - не торгуясь, вслед почтальонше соглашается Кузьмич. - А вообще-то, Андрюха, непременное требование подсадной на охоте совершенно непонятно; и на мой, не просвещенный думками охотначальства взгляд, не обосновано ничем. Какая при открытии весенней охоты перед охраной угодий задача стоит? Сохранить в разумных пределах селезнёвое поголовье! Так?
- Так, - согласно кивает Андрей.
- Ну, а если охотник на болоте в том же обязательном шалаше или другом укрытии без подсадной и без чучел молча мёрзнуть будет – селезней меньше на плёс к нему просто так прилетит и сядет?
- Меньше, конечно! - соглашается Андрей. - А то и вообще по нулям.
- Значит – и добыча селезней сократится, что природе не во вред! Так в чём же тогда полезная суть запрета и для чего с некоторых пор обязаловка: на охоту только с подсадной? Где городскому люду охотничьему птицу эту, много и духовито "струящую", держать? Я вот в деревне теперь живу, но курятник-утятник построить очередь так ещё и не наступила. А в весеннем поле, на болоте, на зорьке, средь оживающей природы после зимы с ружьецом посидеть аж до дрожи тянет!.. Ну и пусть с надеждой на малую удачу и понаслаждались бы засидкой мужики, лишь бы в укрытии были и по угодьям с ружьём, как в осенней поре, не шастали. Зачем же истосковавшихся нормальных людей пустым запретом от красы пробуждающейся бездумно отлучать и нарушителей из них искусственно мастерить? И разве высаженная подсадная исключает хождение по соседним болотам: привязал её и пошёл округу обтаптывать, если ненормальный... Вот таких ходунов и отлавливайте! Хотя и тут не просто – словили, а он: «А я подранка ищу-добираю!..» - и как доказать, что не так это на самом деле? Непростая задача?! Но коль вы госохотнадзор – учитесь объективные и неопровержимые доказательства браконьерства профессионально собирать, а не запрещать бездумно в собственное облегчение то, что природе и людям на пользу! Сложности доказывания – их профессиональная проблема. Не умеете, не осилили науку сию – стало быть исчерпали возможности персональные, не сделались профессионалами в деле порученном, не способными к службе оказались! Не тяните! Потому – уступите место другим, лучшим, господа!.. Что тут не так?
- Да всё так, - подтверждает Андрей, - только в последнее время для простых охотников правильного у нас не творилось и, похоже, в обозримом будущем не будет сотворено. Под богатеев охоту перекраивают. Для толстосумов специально оплаченные люди по-любому извернутся, чтобы безденежных охотников-зайчатников да утятников как помеху из угодий напрочь и начисто придумками изощрёнными выпихнуть.
- Довыпихиваются, если так и не сообразят что к чему… Всему есть предел. Охотники – народец не слабый, страстью озарённый до фанатизма. Умеют и маскироваться, и подкрадываться лучше всех… На фронтах охотников всегда особо ценили. С людьми не по-людски – не надолго «хозяевам» услада! А российских охотников не просто ограничивают, у них своё, привычное, родное в угоду Западу отнимают. Кто-то верно подметил: бойся ярости терпеливых людей.
2.
С уткой договорились, распрощались с почтовой четой; Кузьмич с дедом Тимофеем направляются к дому.
- Разбередил ты меня разговорами охотничьими, Кузьмич. Я краем уха про подсадных услышал, - глуховато говорит дед Тимофей. - Уж думал всё, не буду больше с ружьём ходить… - дед хромой: ступает, припадая правым плечом. Ему много лет, за семьдесят, живёт бобылём на другом конце Кузьмичёвой улицы. - Я ж всю жизнь охочусь. Думал, только капканами заниматься теперь и осталось. Глаз не тот стал, и далеко-то не уйти уже. Подсадных тоже нету. А тут ещё под боком на реке выдра, как на грех, развелась, на капкан провоцирует спробовать по-тихому добыть, раз по закону охотится не по возможностям простонародью деревенскому стало...
- А что, ловил раньше? - удивляется Кузьмич: не ожидал столь выраженной охотничьей страсти у этого незаметного и неторопливого, но, казалось, крепенького ещё мужичка.
За разговором оба подошли к небольшому кроличьему вольеру за двором – территории, огороженной волнистым шифером.
- Не здесь, но ловил. А вот барсука… - он смотрит за Кузьмичёв огород, - вон как раз за тобой, на той стороне, за рекой… Там на краю леса барсучьи норы есть.
- Под дубами, что ли, на крутом склоне?
- Ну да. Я там как-то двух барсучков взял.
- А я считал норы те лисьими. У меня в них даже как-то лиса-подранок ушла: ночью в засидке стрельнул неточно, она кувыркнулась вниз и кустами под бугром по снегу в норы те и утекла.
- Да нет, барсучьи они, там и следы их особые. Их с лисьими не спутать. О норах этих тут многие охотники знают. У меня зять присмерти был, сказали: один-два месяца – и не жилец. И я тогда барсучка для него добыть озадачился – жир-то барсучий целебный очень. Разузнал где водятся… Вот и взял по-тихому двух, повезло. Жиром тем растирали, поили тоже им. Поддержали, конечно, но через полгода всё одно умер. А недавно, по осени прошедшей, я не утерпел: на лодке вечером переплыл и там же два капкана в темноте уже поставил. Решил: для себя теперь барсучка сподоблю. Болячек-то и у меня хватает. Думаю: утром ранёхонько приду, проверю, а на день капканы сниму – за мной же охотовед Степанов из соседней области давно охотится, граница-то рядом... А он про норы те знает. Потому днём мне светиться возле нельзя, а ночью он и сам к ним не полезет... Утром прихожу – капканов нету моих, а на норах петли стоят. Думаю, снял, гад, мои капканы, а сам петли браконьерские поставил! Хоть и капканы мои браконьерские тоже... А они дорогие сейчас, по восемьсот рублей – мне с обычной пенсией моей, которая тоже, как петля, жизнь стариковскую душит, - так запросто их не укупить. Я его силки тогда в отместку тоже снял и ходом домой. И, вот тебе – Митяй Ротан на тракторе с брёвнами в тележке, в лесу делянку для пилорамщиков валит, заявляется, и с порога: «Ты петли мои снял!..» А я сообразил и в ответ ему: «А ты мои капканы унёс!» Разобрались потом: он петли раньше поставил, а я в темноте не заметил их. Проверять же петли он под бугор раньше меня засветло заявился - на делянку попутно ехал. Видит – капканы чужие на петлях! Разозлился и снял мои ловушки. Меня потом издали на подходе отследил. Отдал я ему петли, а он капканы вернул. Миром разошлись - свои ж мужики, и недоразумение по непонятке приключилось. А тут барсуков-то много. Сейчас мне подальше уж не дойти, а в лесу на Бычине большое поселение их есть. И на Багряне тоже. На Багряне, наверно, лет сто уже барсуки колонией большой, рассказывали мне, живут! А это хорошо, что кролики у тебя на свободе, - вдруг меняет тему дед Тимофей. - Я-то думал, что в сарае, как у Васьки с Октябрьской – он мне отказал: нету, говорит, лишних. Да и правда – маточное поголовье едва и осталось, молодняк весь крысы погрызли. Иду к тебе и думаю: выпущу твоего у себя на волю, а к ней кролик непривычен, если в тепле, в сарае зимовал. Сгинет же на морозе. А так – тоже открытый вольер, нормально!
- Показывай, какого хочешь? Кроля или крольчиху?
- Крольчиху. А помёты не от родственников?
- Нет, чистые, плановые; инбридинг я не допускаю. Белые, правда – от твоей самки пошли, а серое потомство – без участия её.
- Ну, вот давай эту вот, если самочка она, - дед Тимофей тычет через забор на светло-серого кролика, безмятежно жующего сено. - Сачок-то у тебя где?
- Они меня не пугаются, и так поймаю.
Кузьмич входит в вольер, кролики привычно жмутся к ногам, ожидая раздачи корма; отлавливается за уши приглянувшийся деду Тимофею:
- На, держи. Пол его сам определяй. Знаток, небось, по этой части к старости сделался. Не перезапамятовал же, как тот дед: "Помню, - говорит, - что по-молодости всё за девками бегали! А вот чего за ними бегали - не помню?.." Главное: убедись, что не мужик – в этом-то ошибиться не должен; потом и сомневаться нечего – она, баба, стало быть, третьего-то у нас пока не дано, не заграница гейропейская чай.
Дед Тимофей привычно засовывает голову кролика подмышку, задирает хвост:
- Самочка, - уверенно заключает он. - Сейчас мешок из-за ремня достану…
Кузьмич выбирается из вольера, закрывает за собой внутреннюю и наружную двери, а дед, подняв полу фуфайки, тянет из-за пояса брюк сложенный в несколько слоёв белый мешок из-под сахара. Вместе опускают крольчиху в мешочный зев. Тимофей забрасывает тару с «добычей» за спину, достает из кармана несколько сотенных:
- Сколько с меня возьмёшь?
- Нисколько...
Тимофей, не дослушав, энергично возражает:
- Ну, как это нисколько!? Так нельзя! Положено хотя б рубль дать и у охотников, и вообще...
- Нет, это только холодного оружия касается, ножей, например. Их дарить не принято – плохая примета. Потому и извернулись за копейку покупать. Но мы ж с тобой не о дарении, а об обмене договаривались: я тебе – одну голову, и ты мне одну же вернёшь. Всё по-честному!
Дед мнётся:
- Нет у меня на обмен. Погибло много, да и коты замучили – несколько выводков молодняка уничтожили! Со всей округи на добычу легкую сбежались, - дед Тимофей содержит кроликов в конце усадьбы на огороженном рабицей вместе с берёзами и елями большом участке. - Я несколько штук отстрелял, одного капканом словил. Есть трёхмесячные крольчата, но маленькие они ещё.
- А я не говорю, что сейчас – потом вернёшь: летом или осенью. Выгодно-то как: берёшь бесплатно мою крольчиху, она тебе штук семь крольчат за помёт точно принесёт! Подрастут - у тебя остаётся бесплатная крольчиха и шесть бесплатных потомков; седьмого отдашь мне. В итоге: я ничего не приобрёл – ты ж мне лишь вернёшь штуку за штуку, а у тебя из ничего и бесплатно семь в прибыли! Ну, куда уж лучше?
Дед Тимофей молча прячет деньги в карман.
- Эх, деньги… - вздыхает он. - В Москве – у меня там квартира осталась – в общество своё охотничье зашёл, а на стене перечень висит, за какую дичь какой штраф положен. Так за выдру – сто тысяч!.. - возвращается он к прежней браконьерской задумке.
- Ничего себе!? - восклицает Кузьмич.
- Ну не сто, почти сто, - поправляется собеседник, - восемьдесят. Мой годовой пенсион куда как беднее, не сравнить... Ни на что, кроме как на выживание трату крошечную позволить себе не могу. А тут выдра есть, и поймать её соблазн велик. Самому бы не попасться только. Рассчитываешь ведь и выдру перехитрить, и от Хватка нашего увернуться. Тут ведь не только чужой, из соседней области за мной охотится, а и этот, свой, тоже вокруг шустрит...
- И на что она тебе, выдра-то? Сам, что ли, мех носить будешь? По деревенским потребностям и возрасту твоему и того хватит, что на тебе есть: лишь бы не дырявое и не грязное.
- Не себе, дочери. Чем ещё по силам порадовать её? Я ж квартиру в Москве ей оставил. С зятем ужиться не смог: он, когда пьяный – зверем делается буйным. А пьяный он всегда. Мне с ним невмоготу. А она к нему пристряла… Мучается, а живёт. Видимся потому редко. Вот и хочется подарок ей нормальный, памятный, пока жив и двигаюсь успеть подготовить.
- Ты ж говорил, что умер зять?
- Это вторая дочь. А первая тут, в областном центре. Я как вышел на пенсию – сразу подальше от зятя московского. Домик в деревне вашей старенький купил, хотели с братом на земельке этой развернуться – он автобазой в городе тогда командовал. При возможностях дельных был... Поначалу-то и пристройку к дому вместе и скоро сладили, гараж для тракторишки небольшого, без кабинки, капитальный соорудили… Задумки богатые вынашивали! Землёй, трудом своим в хозяйстве деревенском жить собирались. А сейчас один я с задумками теми и остался: к брату болезнь пристряла плохая, трясучая. Неизлечимая. Как её?..
- Падучая, эпилепсия?
- Нет, по-другому как-то называется. Работать в прежней должности не смог, теперь вот там же слесарем из милости подчинённые бывшие терпят. Восемь тысяч в подмогу получает; на одну-то пенсию как сейчас?..
Слушал Кузьмич деда Тимофея и думалось: посмотришь издалека, со стороны – не жалуется, что-то делает, копошится молчком человек по мере сил в хозяйстве своём. Не пьяница, работал на социалистическое тогда ещё государство всю трудовую жизнь – всё благополучно, видится, у человека сложилось! А сойдёшься ближе – и столько всего, расстоянием сокрытого, но режущего остриём по-живому вылазит наружу… Правильно говорят: в каждом дому – по кому, только комья разные. Не имел простой человек достойного вознаграждения за честные труды свои при жизни активной – нет у него, чаще всего, шансов спокойно, достойно и честно скоротать последние посмертные месяцы и дни. Государство тем всерьёз не озабочено пока! Но хочется быть полезным близким даже из последних сил. А их и хватает-то на бесплатный незаконно добытый барсучий жир, да на бесплатную незаконную шкурку выдры… Бесплатные условно, если не словят самого добытчика, обманутого и обобранного во все минувшие его трудовые десятилетия безжалостно и многократно прежним, распавшимся государством, а ныне брошенного доживать в пенсионной капиталистической нищете… «Сегодня не личное главное, а сводки рабочего дня!» - по-такому высокому девизу из песни жили когда-то сегодняшние старики. Думали-то, что только «сегодня» не личное главное, а оказалось – всегда. Но только для тех личное не главным вышло, кто лозунгу тому честно и строго следовал. И сейчас ничего уж не исправить им. Ушли и молодость, и зрелость, навалились немощь и болезни вечерней, последней закатной зари гаснущей жизни. У детей – свои непростые беспросветные будни; не по-отцовски ещё и собой их обременять. Не додумался раньше сам, а кто-то очень верно подметил: молодость – есть средство обеспечить себе старость! Упущено золотое время, когда самому о старости своей, вождям не доверяя, позаботиться надо было. Не надеяться на коммунизм обещанный с его фальшивым «каждому по потребностям», который в одночасье взяли да и вместе с посулами распрекрасного в будущем житья-бытья лихо пересмотрели! Сами, дескать, плывите теперь или тоните - как хотите... Это тем брошено, от кого «по способностям» всё сполна и даже с лишком давно неотступно и жёстко стребовано…
- Встречал я выдру осенью на реке у острова, Тимофей.
- То место Облив называется. Я тоже там видел её, и у Манятки, как раз за тобой, и на Гусарском, ну там, на повороте русла у леса… Тут же каждое место своё имя носит. А на Обливе в последнем декабре - он тёплым в который раз выдался - столько утки пролётной собралось! Чёрная какая-то. Я увидел – загорелся, за ружьём сбегал, на остров по мели перебрался, в ивняке, в кустах засел. Они разлетелись, конечно, но покружились и вверху у Манятки на реку же и опустились. А потом, знаю, вниз сплавляться станут. Кормятся они на течении всегда так. Час, наверно, ждал, когда их к острову снесёт! Двух выбил: одну - чисто. Палкой к себе с воды потом подтянул. А вторая потрепыхалась чуток и тоже затихла, но далеко, в затишке, с берега не достать. На лодке за ней пришлось плыть. Долго с последней-то из-за лодки провозился: пока за ключём сбегал, пока лодку к месту перегнал... Домой всё отнёс, на речку опять пришёл, гляжу – у моста нового, за поворотом Гусарским, пониже, - дед Тимофей махнул в сторону моста рукой, - что-то народу непривычно много собралось? Спрятал в кустах ружьишко, пошёл из любопытства поглядеть. А там охотовед местный, как его?..
- Хваток кличут.
- Ну да, Хваток и ещё с ним в подмоге кто-то. Меня с Хватком-то, чтоб всё нормально было, знающие люди познакомить хотели. Дескать, бери бутылку и съездим, посидим... Он же в соседней деревне живёт. Да не дошло как-то. Он там на машине был. А Митяй Ротан мост железный поперёк жердями сосновыми крыл, чтоб на тракторе в грязь по железу не скользить, ещё кто-то… Я гляжу – в машине у Хватка три ружья лежат, изъял на реке у этого… Дзюдоистом дразнят…
- У Шурика?
- Ну да, и ещё с ним у двоих. Довольный такой, охотовед-то, солнцем сияет. Говорит: «Охотились за одним, а поймали сразу аж трёх!» Счастье-то какое: браконьеров утиных словил! А я думаю: как меня-то от него бог уберёг!? Рядом же, считай, на реке бабахал! Утка есть, а добывать нельзя - время истекло! Пускай в Турцию летит… Растили и берегли, выходит, хоть и в России, но для чужих, не для себя. В стране нашей уж очень часто хорошее не для своих делается. За бензин вон российский и газ народный сколько шкур со своих же дерут!.. Не просим, что б как у покойного Каддафи в Ливии когда-то, считай бесплатно, но хоть сколь по-совести бы... Эх-х!.. Раньше-то на утку охотиться до отлёта всегда можно было. А теперь вот… украдкой только. Ну взял я для себе две – что за беда-то случилась? Так нет же… А на меня ещё и другой охотовед – Степанов из соседней области, насел – я уже говорил. За огородом моим из-за утиной охоты за нами как-то гонялся, ружьё отобрать хотел!
- На мотоцикле, что ли, когда по пойме тут ездил?
- Ну да. А мы с братом за огородом были: там болото рядом, ольхи… На утку под ними примостились, стрельнули раз и вот он к нам на звук залетел.
- Он и к нам тогда подъезжал. Мы втроём с тремя собаками здесь же по старицам охотились. Но к нам сильно не приставал: у одного документы проверил и всё. «Вижу – серьёзные вы охотники», - сказал тогда. Правда, мы не знали, что он из другой области и на чужую территорию с проверкой забрался. А то бы разогнали: ещё бы в Хабаровский край с тамбовским мандатом по собственной прихоти «порядок наводить» пристроился… Именуется это – превышение служебных полномочий. Они ж у него, полномочия, не по всему миру!
- А у нас ничего не было, в смысле – путёвок с братом не брали. За огородом же, дома, считай!.. Он – к нам... Проворный такой! Против стариков-то. Я тогда брату ружьё сунул, и брат через болото к огороду нашему бежать… А я, хромой, так и так не уйти – отход брата прикрывать стал. Степанов в болоте нагнал меня, а я от него палкой на тропе давай отмахиваться. Он орёт: «Стрелять буду!»
- Из пистолета?
- Нет, из ружья. Два раза в воздух так и жахнул! Брат остановился: что у дурака на уме – подстрелит ещё из-за ничего! А до ограды нашей всего-то метров двадцать и оставалось… Степанов обошёл меня, брата настиг и давай у него ружьё отнимать! Тут я подоспел: он подёргал-подёргал – не справится, нас-то двое, а он один, и от ружья отстал. Но протокол на брата всё ж составил за незаконную на утку охоту. Грозил меня потом обязательно заловить. Вот я осторожно тут теперь и хожу. Его, говорят, с работы снимали – блатные здесь в заказнике на копытных с прокурорскими на той стороне охотились, а он толи с ними был, толи против них… Против, наверное. Кто б его тронул, если б за одно с ними был?! Потом опять восстановили, понизили только. Я сам как-то под пальбу их случайно попал. Лесом домой с грибов по осени возвращался, а эти загон, оказывается, в соседнем с заказником воспроизводственном участке устроили. У них и номера-то расставлены неправильно были, не в линию, а под прямым углом: часть стрелков – вдоль опушки, что у реки, а другие – вдоль дороги, что от реки перпендикулярно в лес уходит. Получается прострел по своим поперёк прямого угла с номера на номер! Они стрельбу как открыли – картечь вокруг как заверещала… Я даже на землю за дерево залёг – прибьют же! Кому я потом ранами что против них докажу, если вообще под шрапнелью уцелею?!
Дед Тимофей переложил мешок с кроликом на другое плечо:
- Ты тут на старицах лебедей-то видал? - спрашивает.
- Не раз. Я их фотографировал даже – близко подпускают, доверчивые.
- А я в последнем мае за огород свой вышел к воде… В Ольховом Острове-то, в болоте, сети у меня на карася стояли – проверить собрался. А он белый-кипенный, огромный такой, по болоту как корабль гладь бороздит. Лебедь. Я загорелся так!.. Бегом за ружьём домой – мяса-то под боком своим сколько! Никогда не пробовал. Вернулся – сидит. Я к нему по берегу, по склону ползти… Дополз на уверенный выстрел, хвать - очки в траве потерял, пока полз. Давай ползти обратно. Очки нашёл – к нему пластаться опять. А он - на месте, дожидается меня будто, смертушки-то своей! Прицелился, а нажать не решаюсь… Шея длинная, гордая, он её вытянет, выгнет, красавец, неспешно, в воду голову окунёт изящно… Кормится спокойно. Посмотрю-посмотрю, потом отругаю себя, что не решаюсь, нюни распустил... Решусь, прицелюсь опять – и опять никак… Час целый, знаешь, мучился: туда-сюда, туда-сюда!.. Потом в открытую на берегу своём высоком встал, а он отплыл спокойно чуть подальше, к другой стороне, и не улетает, гад. Я плюнул, ружьё в траву спрятал, в лодку сел, сети проверять поплыл. Карасей вынимаю, а он надо мной из одного края на другой конец болота величественно так перелетел… Низко!..
Дед Тимофей взглянул на Кузьмича, и прочитался во взгляде немой вопрос: как к слабости его в качестве добытчика охотник Кузьмич относится?
Кузьмич с Тимофеем едва знакомы: ну встречались как-то в старицах на утиной заре за дедовым огородом, пару кроликов у него для обновлёния кровей Кузьмич года два назад купил, видел деда в лодке, проверяющим сети в Ольховом Острове, когда по утру на зарядке в лугах трусцой мимо пробегал. Что сказать ему? Прошло время поучать: то хорошо, это плохо – старик он, на излёте…
- Видел я того лебедя, Тимофей: с Алданом по берегу гуляли, а он на вашем болоте плавал. Алдан к краю камышей подскочил, посмотрит на красавца диковинного, потом на меня взглянет, дескать: ну что, какая команда будет? Я ему: «Налюбовался – пойдём, мешать не будем: горе у птицы – осиротела. Видишь – одинокой, горемычной судьбинушка его сделалась… Другие к гнездовьям улетели давно, а он всё надеется пару свою пропавшую дождаться. И жизнью без половинки исчезнувшей откровенно не дорожит». Не пугался нас совершенно, потому и добычей лёгкой и заманчивой для кого-то другая половинка лебединая сделалась. Они ещё и в полую воду по разливу за огородом моим плавали, шесть штук. Такие же доверчивые: на лодке мимо гребёшь - не шарахаются! В том же мае прошлом вдоль реки бегу, а на повороте у Манятки лебеди мне путь пересекают: летят низко-низко над лугом, к излучине, к реке плавно скользят… Подпрыгнешь – достанешь. Тоже – шесть штук белых лебедей. Шеи вытянули, строй – в струнку, крыльями машут как-то особенно, с достоинством: неторопливо, размеренно! И вот они, прямо предо мной!.. Я остановился даже, от восторга оторопел. А они над водой потом совсем низко опустились, едва крылами по глади не чиркают. За другой излучиной с глаз сошли. На берегу женщина-рыбачка с удочкой сидела…
- Саша, что ли, соседка моя?
- Нет, этой лет тридцать пять, а твоей за шестьдесят с гаком. Смена, выходит, ей бабья на реке подросла. Я спрашиваю: «Ну и как вам? Чуть не унесли гуси-лебеди?» Они от неё совсем близко строчку прекрасную в памяти моей навсегда прочертили. А она: «Красота-то какая!..» С Лёшкой, напарником, как-то по осени глубокой на реке поздно стоим: мрак, непогода жуткая – снег с дождём косо ветер северный с напором несёт, сыростью ледяной насквозь нижет, а мы с ним утку пролётную в ивняке на берегу поджидаем, сидим… Вода по нам льётся-струится! Снег на щеках захолодевших едва тает. И вдруг – незнакомый шум, ритмичный, мощный… Уж не гуси ли, хоть – не похоже, вроде. И вот тебе: пара лебедей из тьмы и мги на нас насунулась! Рядышком, ну метров пятнадцать. Мы с Лёшкой ружья опустили, а они без опаски, как летели, так и продолжили путь во тьму, стынь встречную и тугой мокрый снег… Исчезли. Что поражает: ведь видят, что на стволы со смертью летят – не могут не понимать, утки-то понимают, шарахаются сразу! Но толи доверяют тем, внизу, у кого смерть их на побегушках, толи – пренебрегают и ею, и стрелками. А, может, проверяют?! Дескать, люди вы в действительности или твари земные, гадкие самые, в обличье человечьем... Минут через двадцать – опять тот же свист крыльев слышим: обратно они же летят, но серединой реки теперь и чуть выше. И снова будто в никуда в ночи, сначала – обликом чистым, а потом и звуком мощным истаяли. Так до сих пор пятном светлым в промозглой темени и видятся! Разное о них говорят, будто никого они рядом с гнездовьем своим не терпят, потравы где-то там за морями от них большие… Но для меня они – гордые и доверчивые птицы, и неприкасаемые. Если хочешь – священные. И впечатались встречи эти яркими вспышками в дни и ночи обыденной деревенской жизни моей безысходно.
- Ну вот… - вздохнул облегчённо дед Тимофей, - и я тогда так же тоже и не смог… - он замолчал. Молчал и Кузьмич. - Но вы меня своим разговором с Андреем расшевелили, - вспомнил опять дед. - Думал уж и не охотиться с ружьишком больше – у меня ж катаракта на правом глазу. Наверно, за дела мои неправедные наказан, за грехи. А теперь думаю: надо на селезня по весне за огород, может - напоследок жизни, с ружьецом разок ещё попробовать посидеть выйти. Душу отвести. С малолетства ведь охотился… Тянет неодолимо!.. Ладно, пошёл я, Кузьмич.
Тимофей сунул односельчанину на прощанье грубую свою ладонь, вышел за калитку, обернулся:
- Должник я… - и захрустел снегом, захромал прочь с мешком и кроликом за плечами по чистому февральскому промороженному полотну.
А Кузьмичу подумалось: не должник, а, как и прочий пенсионный простой российский люд – нетребовательный и пожизненный, из последнего - кредитор родной и любимой державы.
Лучшие комментарии по рейтингу
Мне очень жаль что человек одарённый таким талантом сжигает его на пустую деревенскую болтавню!
Думаю вы не очень обидитесь за прямоту?
Мне очень жаль что человек одарённый таким талантом сжигает его на пустую деревенскую болтавню!
Думаю вы не очень обидитесь за прямоту?