Корень зла. (История Миитээ)
Несколько лет назад я попал в больницу на краю города. В палате нас было двое. Рядом лежал человек, иссохший, как щепка, весь в фурункулах и язвах. Никто к нему не приходил, еду не приносил. Он лежал, отвернувшись к стене, молчаливый, безмолвный, лишь изредка тяжело вздыхал и кряхтел. Мне стало его жалко, поделился своей едой. Он принял. Оказалось, это был еще не старый мужик. Звали его Миитээ. Он попал на операцию из-за незаживающих язв на ноге. Хлеб не ел, предпочитал одну только гречку. "Глянь-ка на мои болячки, – сказал он как-то. – Это следы от тигра. Вот как было дело. Служил я в армии под Хабаровском. Полюбил я тайгу ту, рыбу ловить, зверя бить. Решил остаться – поступил в училище геодезии и картографии. Ну, и ездил потом в экспедиции. Работа тяжелая, адская, но платили сразу, наличкой, без задержек. В городе мы эту "копеечку" и пропивали. Очнулся я как-то после такой попойки – ни паспорта, ни денег. Оказалось, лежу я на окраине, в китайском поселке. Хозяин дома, китаец, железным голосом заявил: "Ты, балбес, вломился ко мне, дом сломал. Долг огромный. Будешь работать, пока не отдашь. Ты же саха, значит, дитя тайги. Отправляйся в лес, собирай лимонник, женьшень. Весной, когда рыба на нерест пойдет, красную икру добывай". Так и решилась моя судьба на ближайшие годы. Наутро мы с двумя китайцами и нашим скарбом отправились в далекие синие горы на здоровенной моторке. Мои спутники по-русски не понимали ни слова, объяснялись со мной жестами. К вечеру добрались до реки, затаились в зарослях у протоки. Мои китайцы оказались глазастыми, как филины. Тот, что на носу сидел, оживленно болтал с товарищем на своем языке, балакая, словно дитя. А я под гул мотора задремал. Проснулся, когда лодка ткнулась в берег. Стемнело. На берегу несколько человек метались с фонарями. "Эй, принимайте конец!" – гаркнул по-русски мой китаец с носа, и я аж подскочил. Мужик с берега, зайдя в воду по пояс, схватил наш канат и притянул лодку. Пока мы выгружали вещи, китайцы мои, даже не глядя на пришедших, схватили поданные им берега мешки, бережно сложили и дали газу. Лодка рванула прочь. "Мужик, не стой! Бери лапник и заметай следы!" – скомандовал по-русски человек по кличке Косой. Я взял собранные в метлу ветки кедра и начал заметать наши следы на песке. Долго шли, пока не вышли к добротной землянке. Возле дома какая-то баба суетилась, как курица. Увидев нас, она быстро накрыла на длинный стол под навесом. Мы поели. Еда была простая – гречка с мясом какого-то зверя. За едой я пытался понять, с кем же я теперь, чем буду заниматься все лето. Огляделся: сбились в кучку какие-то отчаянные рожи: у одного щека рассечена шрамом, другой без уха. Покурили после еды. Косой подозвал меня и стал допытываться: кто я, откуда, чей сын. "Тут у нас база. Корневкой занимаемся, то есть женьшень ищем. Порядки строгие. Против меня не перечь – себе дороже. Крысятничать не советую – разорвем на куски. Бабу не лапай – не твоя". Косой окинул всех колючим взглядом, блеснув черными, как уголь, глазами. Все лето мы искали женьшень. ходили по отрогам Сихотэ-Алиня, высматривая древние метки – "хаошухау", как их зовут местные. Найдя такую, ночевали рядом. Говорили, китайцы такие метки ставят, чтобы потом вернуться за молодым женьшенем. Некоторые метки выглядели древними, вековыми. Возле такого "хаошухау" мог попасться "панцуй-липие" – женьшень столетний. Он самый ценный, за каждый корешок-отросток дают десятки тысяч зеленых. Косой рассказывал, будто один мужик нашел "панцуй" аж с тридцатью отростками. Я страстно мечтал найти такой, но попадались лишь "альтязя" с двумя ростками или "ципие" – с четырьмя. И те были редкостью – надо было везение иметь. Те, кому не везло, получали от Косого по первое число, их гнали прочь. Косой держал меня при себе, раза два "арендовал" Бабу Маринку, что еду готовила. Весь наш сбор забирали приезжавшие китайцы, оставляя взамен еду, водку «паленку» – "на подъем". Косой держал дисциплину крепко, зря водку не пил. Когда снег выпал, некоторым разрешили съездить в город. Я попросился, сказал, что копейку скопил, домой хочу. Косой отрезал: "Ты с нами зимовать будешь. Кабан и Молдован остаются. Тигра будем промышлять. Из Китая заказ пришел. Большие деньги". И вот однажды на рассвете мы вышли в тайгу. Накануне Кабан вернулся с разведки, взволнованный. Говорил, нашел след большущего тигра. Пока шли по лесу, пошел снег, густой и поздний, замел все тропы. Кабан предложил идти по гребню хребта. Шел я по гребню, и вдруг вспомнился рассказ Косого. Он говорил, что в Китае у тигра в ход идет не только шкура – все, до кишок. Кровь, глаза, жилы, кости – все в лекарства идет. А один важный китайский чиновник, мол, даже мясо тигра отведать захотел. Косой сказал, что если сегодня охота удастся, озолотит и отпустит меня домой. От этой мысли на душе потеплело, я даже запел себе под нос. Вдруг нога провалилась в снег по колено. Я упал. Винтовку сдернул с плеча, вскинул, приготовился стрелять. Осмотрел место, куда провалился: под снегом торчала лосиная ляжка, точнее, то, что от нее осталось. Зверь был загрызен, засыпан снегом, но подтаявшие пятна крови проступили наружу. Я огляделся: вокруг ни следа. "Эх, – подумал, – если тигр тут, то он нас чует и кружит стороной. Надо бы эту ногу прихватить, а то давно мясца не ели". И вдруг неведомая сила рванула меня вверх. Очнулся я от того, что огромная, с разинутой пастью, морда с клыками, острыми как кинжалы, нависла надо мной. Позже ребята рассказывали, услышав мой крик, они кинулись вверх и увидели, как тигр, словно играя со мной, как кошка с мышью, подбрасывал меня в воздух и швырял оземь. Его шкура переливалась, как шёлк. Несколько выстрелов уложили зверя наповал. Меня доставили в больницу. Год пролежал, лечился. Выписавшись из больницы, бомжевал. Документов никаких не было. Скитался, копался в мусорных баках, заглушая безысходную тоску пьянствовал. Как-то у вокзала увидел Косого, разъезжающего на новеньком "Крузаке". Хотел было кинуться к нему, да не решился. Домой рвался, но как? Без документов, без гроша? Так и болтался, пока один русский парень, видя, что я голодаю, не взял меня к себе в батраки. Спас, можно сказать. Потом повезло – встретил якутских автоперегонщиков, договорился с ними, добрался до родных мест. Дом мой… крыша провалилась, окна зияли черными дырами… Мать… Мать моя, не выдержав, что я пропал, будто камень в воду, вскоре умерла… А я… Я живу… хоть и недолго осталось… Но я рад… рад, что хоть упокоиться смогу в родной земле… – Миитээ замолчал, его потухшие глаза уставились в потолок палаты.
Степан Сивцев-Хамалга
