Напарники
В ноябре стояли ветреные дни, ночью подмораживало, и слышалось по утрам, как потрескивал ледок на ставке, как громко каркали меж собой вороны, кружась над болотистой низиной. После Михайлова дня резко заосеняло, прошел зазимок. Мы прибодрились, надеясь, что со снегом и морозами наши охотничьи дела поправятся, и с нетерпением ждали обещанную лицензию на отстрел кабана.
Среди моих хороших знакомых были Сашка Балабан и Григорий Маврок. С ними начинал я охотиться на пушного зверя в яблоневом заброшенном саду. Маврок сбрасывал с выжлеца ошейник, тот, чувствуя свободу, резвясь, пробегал вперед, назад, вытягивал свое мощное тело, наконец, прихватывал запах и уходил в поиск. Случалось, на первом или втором круге заяц попадал под выстрел. Пока обсуждали работу гончака, вновь раздавался заливистый голос Полкана, на этот раз тот гонял косулю в ближнем пролеске, и мы садились под деревом перекусить.
– Вот ты мне скажи, – обращался Балабан к Григорию, – можно ли положить картечью вепря под триста килограммов с шестидесяти метров? – И тут же уверял, что именно с этой дистанции и таким весом он добыл двух кабанов. Маврок, одним ухом слушая свою собаку и подсмеиваясь, называл сказанное чистым вымыслом, чем приводил Сашку чуть ли не в бешенство.
– Не веришь, не веришь, – горячился тот, – у меня свидетели есть.
Голос Полкана затихал, шло время, Маврок усердно дул в гильзу, гончак не возвращался, звонил кому-то по мобильнику, в конце концов, выяснялось, что Полкан уже дома. Теперь наступала очередь ёрничать Балабану.
Были и другие причины для подколок, вызванные чьей-то оплошностью, порой слышались претензии, недовольство, ругань, и охота не вызывала уже тех чувств, на которые щедра своей сутью. «Чего это они? Соперничают, кто круче...» – думал я.
Сашка Балабан был из тех мужиков, про которых говорят «мухи не обидит», но стоило ему выпить (а пил он практически каждый день), и нет прежнего Сашки, как подменяли человека.
Две подруги – охота и выпивка – не только тесно уживались в нем, но и в полной мере характеризовали этого, в общем-то, не зловредного мужика. Балабан знал охотничьи угодья, где мы полевали, лучше своего кармана, при этом как он, никто другой не мог выставить зверя на стрелков.
Охотились мы «гаем», что несколько отличается от традиционного многолюдного и шумного загона. Добычливость здесь во многом зависит от старшего загонщика. Вот тут то и выручал Сашка Балабан, за которым закрепилась слава первого охотника на деревне, хотя и у него случались «проколы». Но, как говорят, «талант не пропьешь» и Сашка чаще был удачлив.
Помню, как собирались с вечера в доме его кума, как планировали предстоящую охоту. Прибегала Надя, Сашкина жена, рано постаревшая, смотрела бесцветными глазами с какой-то затаенной болью на мужа, уговаривая больше не пить. Тот клялся, что выпил первую и последнюю рюмку. Успокоенная Надя уходила.
– Послушай, Балабан, я предлагаю, – возобновлял кто-то разговор, – первый загон сделать в Будах, а потом…
Балабан насупившись, тупо смотрел, выдерживая паузу:
– Во-первых, не Балабан, а Александр Андреевич, – поправлял он собеседника, лупая большими на выкате глазами, – А теперь скажи, кто у нас старший?
– Кто, кто… дед Пихто, ты конечно, – насмешливо отвечали ему.
– Нет, ты серьезно? – Балабан вскакивал из-за стола, тыкался головой к виску того, кто это произнес, потом добавлял:
– Я конечно. А кто вам выставит зверя на номер?
Все иронично смотрели на Сашку, тот вскидывал вверх, топырящиеся в зажатых кулаках пальцы, переходил на крик:
– Я конечно, а вы будьте любезны, отстреляйте.
Сашку подначивали, называли имя молодого охотника, говорили, что тот может организовать загон не хуже.
– Кто-кто… этот писюн, ну, если хотите поблудить в лесу, подышать свежим воздухом, будьте любезны, но это не для меня.
Сашка умолкал, стучал рюмкой по столу, требуя налить. Разговор переводили на другую тему.
Маврок был прямой противоположностью Балабану не только внешностью. Кряжистый, круглолицый он выгодно отличался от долговязого Балабана и внутренним устройством, и отношением к жизни. В армии Маврок пристрастился к стрельбе, исполняя обязанности начальника полкового тира, там то и «дошел до степеней известных».
В тот день охота не кабана не заладилась. Звери, будто вымерли, хотя во влажных местах, на остатках снега, изредка встречались отпечатки следов, обрамленные ошметьями грязи. Но свиньи чуяли приближение опасности и скрывались по неизвестным нам переходам, оставляя резкий запах.
Время неумолимо уходило, усиливая разочарование. Небо над Быковней затянуло мглой, ветер завихрял, кружил снежинки. Пахло снегом, хвоей, подгнившими листьями.
Впереди идущая «Нива» взревела, прибавив обороты и выбросив тугую порцию сизого дыма из выхлопной трубы, медленно выползла из жирного месива грязи и снега, качнувшись, остановилась. Вслед за ней замер весь «кортеж». Егерь увидел свежий переход, свиньи перебрались через канал в другой массив леса. Все вышли, молча, стояли в ожидании, смотрели на Балабана. Тот разговаривал с егерем, кивал головой, с чем-то соглашаясь, а сам буравил глазами чащобу. «В полголоса, в полголоса», – уходя, тихо напутствовал он трех загонщиков. Вот они скрылись за деревьями.
Второпях, разошлись по дороге на номера. В нескольких метрах от меня стал егерь. От него дорога резко уходила вправо, закрывая обзор чапыгой, изгибом пролегла нитка канала, покрытая водянистым льдом. Время, казалось, остановилось, не слышалось привычных звуков, по которым отслеживался ход загонной охоты. Две вороны резвились в воздухе. Одна, набрав высоту, камнем падала вниз. Сцепляясь, они пикировали, но, не долетев до земли, пластали крыльями, взмывая в воздухе, и опережая друг друга.
Наконец, я услышал: «гоп-гоп!». Сдавленный голос повторился, потом донеслось и по центру, из глубины леса. А сам лес будто натужился, потемнел от сумрачного неба. Вот оно, началось!
Зверь обложен, но у него есть выбор: бежать от криков в тишину леса, где с ружьями стоим мы, или, поборов страх, – броситься навстречу ненавистным крикам, где шансов спастись – больше.
К дороге приближался первый загонщик, и это был плохой знак. Но грянул выстрел. Я видел, как качнулся телом егерь, приставив к плечу многозарядку, так и стоял, словно уснул, потом медленно опустил ружье. Прогремел еще один выстрел, раздался чей-то мат, все стихло.
– Во рту были, во рту, – издавал у чапыжника вопли Сашка Балабан, нервно дергаясь то влево, то вправо, тозовка сползала с его плеча. Сашка резким движением определял ее на прежнее место, но ружье также падало вниз, будто осаживало за руку своего взвинченного хозяина. Егерь Гапоненко, опухший, подорванный здоровьем после вечернего возлияния, уставший от охотников и их претензий («С какой стати нам дают лицензию в последнюю очередь»), молча, щурился, резко обозначились на его мясистом обветренном лице, толстой шее глубокие морщины.
Каждый по-своему переживал неудачу, не обращая внимания на вышедшее вдруг из-за туч солнце, залившее светом деревья, низину канала, пробитую кабанами синеющую дорожку воды с плавающими кусочками льда, его обрывистую левую сторону, с жирными следами на гребне.
Начали обсуждать причины провальной загонки.
– Сколько было кабанов?
– Трое. По своему следу не пошли.
– Понятно, здесь низина, переход лучший. А может все-таки подранок?
– Какой там подранок. Ты бы видел, как они сиганули по воде, как наверх забрались.
Свиньи проскочили именно в том месте, где и предполагали Сашка Балабан с егерем и куда стал на номер Маврок, как лучший стрелок. Тот находился сейчас поодаль остальных, и даже в его фигуре была заметна сильнейшая удрученность. Окаменевшее лицо ожило, когда на грубую реплику Балабана он хотел возразить, раскрыл, было, рот, обнажив ровный ряд белых зубов, но промолчал, весь скукожился, уставившись в сторону пролеска, будто вновь ждал выбегающих оттуда кабанов, готовый снова разрядить свое ружье.
Но вот он выпрямился, сорвал с головы шапку и с размаху ударил оземь, укрытой свалявшейся мокрой травой:
– Ну, не мог я промазать, не мог, – крикнул с отчаяньем, доказывая свою правоту и уже не Балабану, а себе самому. – Мужики, я же видел, как …
– Жарили печенку на сковороде…
– Что-то в этом роде… – чуть не плачущим голосом проговорил Маврок.
– Ну, если печенку видел, то дохлый номер, стрелять надо без уверенности, что убил…
– Может и не промазал, только покажите нам тушу кабана, будьте любезны, – ехидно заметил успокоившийся и отчего-то повеселевший Балабан.
– Надо все-таки пройти, что бы там ни было, – предложил егерь. Начали возражать, мол, скоро стемнеет, пустая трата времени, да и как перебраться на ту сторону.
– Там осину ветром повалило, высоковато, но если захотеть…
Захотели. Я, молча, смотрел, как маленькими шашками передвигались по толстой деревине охотники, как приседали в коленях, как изгибались их тела, а руки судорожно хватали ветки осины.
– Ты со мной? – спросил Балабан, за кем я стоял последним в очереди.
– Я лучше обойду, – буркнул он и направился по дороге, я поплелся за ним. Мне хотелось послушать Балабана.
Твердь лесной дороги сменила подтаявшая за день пахота, ноги вязли в густом черноземе, с каждым шагом утяжеляя сапоги, я едва поспевал за Сашкой.
– Ты думаешь, там что-то есть, – спросил он на ходу безразличным голосом, – дырка от бублика.
Мы уже шли лесом, направились на голоса охотников, те, столпившись, что-то живо обсуждали. Стоял мужчина, горделиво приосанившийся, расточая благодушную улыбку. В нем трудно было узнать Маврока. А в центре круга на выдубленных дождем и снегом дубовых листьях лежал здоровенный вепрь, такого же бурого цвета, с торчащими клыками, и, глядя на него, каждый не мог понять: как удалось животному, пораженному пулями, на что указывали два входных отверстия с жирными багровыми пятнами на шерсти, перемахнуть такую переправу?
Последний рывок для него был последним. Только на время отвернулся от нас фарт, как бы решив еще раз отмерять толику веры, сомнений, переживаний и тут же захлестнул другой волной – радостными «ахами», уважительными взглядами на главного загонщика и стрелка.
– С полем! – не сдерживая улыбку, проговорил я, стаскивая перчатку. С какой-то детской отзывчивостью Маврок протянул свою ладонь. Балабан, насупившись, тоже уставился на лежачего кабана, трудно было понять, что происходит в его душе:
– Два года за ним гонялся, – наконец вымолвил он. – На кровях, хлопцы, на кровях!
Не пьющий Маврок то ли с особым пиететом относился к давней охотничьей традиции, то ли тренировал силу воли, но каждый раз, собираясь на охоту, не забывал положить в рюкзак бутылку хорошей водки. Балабан знал о «запаске» в известном ему рюкзаке.
– Какой разгово!? – засуетился Григорий, ища глазами рюкзак у дуба, с подпертыми и висячими на сучьях ружьями.
Бутылка тут же была извлечена из рюкзака и пошла по кругу чарка.
– Так, хлопцы, времени нет. – Сашка задрал край куртки, расчехляя и доставая нож – все знали, освежевать тушу сноровистей, быстрее и чище Балабана никто не сможет.
А потом была приготовлена печенка на огромной дореволюционной медной сковороде, доставшаяся Балабану от бабки. В дворике помолодевшего новой крышей дома доходил, томился в казане шулюм, чья-то заботливая рука вовремя выдергивала из костра полешки, дабы укротить жар. Дана была команда: «Садимся!» Свалив в кучу одежду, несмело усаживались на длинные лавки охотники, тут же внесли казан, шипящую сковороду, и все не отводили от них взглядов. И у всех на лицах была какая-то непонятная робость, стеснительность, сосредоточенность, будто сейчас предстояло пройти и пережить еще один загон, и на этот раз действительно последний.
И только Сашка Балабан светился, приговаривая, когда наливал в стакан Маврока кока-колу:
– Вот это стрелок, вот это снайпер! Вот это я понимаю!
На что Маврок щедро расточал улыбку:
– Та чего там! Если бы не ты, Сашка…
Лучшие комментарии по рейтингу
