Прогулка с препятствиями
ПРОГУЛКА С ПРЕПЯТСТВИЯМИ
(повесть-быль)
Который уже раз, вот так же, будто с разбега прыгнув в самолёт, Сергей начинал, теперь уже ленивее, прокручивать в голове все свои завершенные и не совсем дела. Мысленно пробегая глазами написанный месяц назад список неотложных задач, он с явным удовлетворением отмечал, что всё главное сделал, а с тем, что осталось, на работе больших проблем быть не должно.
Самолёт оторвался от земли, и бескрайняя равнина начала быстро отдаляться, словно забирая всё напряжение последних дней. Как обычно перед взлетом, когда рев турбин достиг высше¬го накала, и вся машина стала сотрясаться в мелкой вибрации, пёс заволновался и полез хозяину на колени. Запустив руку в густую собачью шерсть и массируя косточку за правым ухом, Сергей стал приговаривать:
– Ну, перестань, Загря. Ну что? Впервой, что ли?
Ощутив неслышимый из-за самолетного рева голос, пес заглянул хозяину в глаза и аккуратно положил голову ему на плечо. Так и простоял весь взлет - передними лапами на коленях Сергея, а головой - на плече, иногда вздрагивая всем телом, как в ознобе. Сергей знал, что точно так же он будет вести себя и при посадке, а весь полет спокойно пролежит в ногах, стараясь удобнее пристроить голову на ботинок. Его всегда удивляла подобная реакция собак на взлет и посадку что в самолете, что в вертолете. Наверное, они острее людей чувствуют наиболее опасные моменты жизни.
Пассажиры с соседних кресел искоса поглядывали на них, хорошо понимая, куда и зачем летит этот бородач. Народ в салоне был поселковый, не городской, знали, что к чему. Во взглядах, и не только мужиков, чувствовалась заинтересованность, слагаемая из нескольких чувств: страха перед тайгой, морозами, отсутствием элементарных удобств, полного бездорожья, больших снегов; чуточки восхищения: «Я бы так не смог» и недоумения: «Зачем ему всё это нужно?». Так смотрят на посвященных в то, чего другим знать не положено, сознавая, что иногда они не возвращаются.
И на лайку глядят с уважением, поскольку понимают, что она летит в этом самолёте не как член семьи из прихоти хозяина, а как его товарищ — на работу. Не замечали, что на квартирных псов и на собак «при исполнении» люди смотрят по-разному?
За двенадцать лет только раз стюардесса потребовала надеть на собаку намордник, тогда как в остальных случаях стюардессы довольствовались присутствием намордника на ошейнике или в кармане. А пару раз со словами: «Заберите и охраняйте его сами!» кто-то из экипажа, проходя мимо, ещё до взлёта совал ему в руки его же ружьё, изъятое для перевозки на контроле, нарушая этим инструкцию о правилах транспортировки оружия.
Самолет развернулся на север и пошёл чуть правее Якутского тракта. Через иллюминатор Сергей с удовольствием рассматривал извивающуюся в лесу и прямую как стрела средь желтых палей дорогу, по которой ехал всего два часа назад, забрав из деревни Загрю. Вновь с интересом разглядывал знакомые и проглядные от сброшенной листвы лесные массивы, мимолётно вспоминая прошедшие там охоты. Живо представлял ландшафт и его обитателей.
Самолёт набрал высоту, знакомые места остались позади, и Сергей откинулся на неудобном кресле. Как всегда в такую минуту пришло полное осознание того, что это всё, он летит, и изменить больше ничего нельзя. В голове постепенно возникал вакуум — все мысли, связанные с работой и городом, улетучивались, и мозг начинал заполняться предстоящим.
Тревожиться было о чём. Главное то, что сегодня уже девятнадцатое
октября, и все нормальные охотники почти месяц как в тайге готовятся к сезону — завтра официальное начало промысла, а он, вместо того, чтобы «править» ловушки по Дикой, сидит в самолёте. Отец с братом ждали его неделю и только позавчера (хоть рация работает!), можно сказать, на излёте и вроде без особых приключений добрались до Деревни, отплыв от Посёлка последней «самоходкой».
Подфартило им в тепле на двести «кэмэ» до Лены. А дальше без вариантов, только своим ходом — на моторе. Десятиметровой, сделанной Петровичем шаланде грузоподъемностью в тонну. Сначала по Чудной Большой — полтинник, а потом по Малой — ещё сотню. По перекатам, плёсам да шиверам глубиной не более полуметра, где в исключительно чистой воде то тут; то там мелькают красные обломки винтов. А ещё Брюшной перекат на себе, чтоб не оставить в нём нижнюю часть мотора. Да со стылыми утренниками и вечёрками до минус пяти, когда лодка от летящих от носа брызг обледеневает на тазах, покрываясь коркой льда снаружи, и индевеет изнутри, и ты лишний раз стараешься не вставать с места, чтобы не поскользнуться и не выпасть за борт. И благодаря отцовской интуиции находить в реке проход, поскольку он меняется ежегодно. И с боязнью вмёрзнуть в лёд посреди пути, если температура упадёт до минус двадцати, что бывало.
***
Деревня.
Одна из многочисленных, брошенных в начале шестидесятых
благодаря Никите Сергеичу, основанная, скорее всего за две сотни лет до того охотными мужиками, которые зимой пушнину промышляли, а летом крестьянствовали. Дюже место это было подходящее - широкая низкая пойма с десятком больших и малых островов и нешироких проток. Руки у тех мужиков, видать, из нужного места росли, да и не ленивые были — пабереги почистили, раскорчевали большие острова и низкие места под сенокосы. И угор, где деревня стояла, тоже. Картошку сажали, рожь, ячмень и овес сеяли. И коноплю - тогда только на холсты да семечки.
Река рыбу давала, тайга — пушнину и мясо.
И зимник-волок вёрст в шестьдесят прямиком на Лену был — «Дубровская дорога» называйся. Говорят, зимой, когда водка кончалась, гонца в этот самый Дубровск на лыжах посылали, так он, вроде, за восемь часов оборачивался. Врут, наверное.
А в марте, как малость оттеплет, да дни подлиннее становились,
когда мужики уже все с промысла вернулись и погулеванили изрядно, начинали строительство карбасов — главных плавсредств в Сибири со времён Ермака Тимофеича. К «чёрной воде» в июле карбасы готовы были. И грузили в них скот, отощавший за зиму, но успевший за два месяца поправиться и обрести вес и форму. И плыл тот скот вниз до Лены, а там баржей по Угрюм-реке до Ленских златых приисков.
Вот так и жили — не тужили века два кряду, пока власть советская такие поселения хоронить не начала.
В семидесятых, когда в государстве нашем «осень кусать захотелось», и постановление Совета Министров вышло о развитии подсобных хозяйств, когда фермы молочные аж на южном побережье моря Лаптевых строить начали, вспомнил ГОК Орденоносный о Деревне. Мудро поступил — нашел Старого Кулака Недорезанного, технику ему дал, а бригаду тот свою сколотил, чтобы работали, а не куражились, как изленившиеся к такому труду местные. И вновь мужики эти, как двести лет назад, чистили острова, низины и пабереги от кустов, «дурнины» и «некоси». Дом и конюшню отгрохали, гараж заложили и сена накосили: в первый год двести тонн, во второй — вдвое, а в третий от второго — ещё вдвое. И затюковали его всё прессами — зароды до неба поставили.
Ох, поскрипели тогда местные зубами! — ГОК-то той бригаде как старателям платал! Но и работали они похлеще тех старателей.
Ну вот. Сено-то есть, но доставить его за триста пятьдесят вёрст как? Только через год, да по большой воде баржами с колёсным теплоходом. Да капитан должен быть такой, чтобы не расхлестал эти баржи на серпантинах узкой реки. Да и качество этого сена будет уже не то. Посчитали да прикинули. Самолётом! Вот решение!
АН-2, полётный час для ГОКа — сто двадцать рэ. Время полёта от Базы или рудника Дальнего до Деревни — восемнадцать-двадцать минут. Обратно столько же. Влазит под завязку тридцать восемь тюков средним весом восемнадцать килограм¬мов. Что эти накладные для ГОКа? Копейки!
И летало сено по небу так. Пятнадцать лет кряду.
Иной борт в день, говорят, восемь раз успевал обернуть¬ся, — летуны ведь тоже на сдельщине сидели. Но и теплоход каждый год загоняли, — не без этого.
В начале девяностых, во времена всеобщего разворовывания, сменилось у Деревни за два года пять хозяев, «демократично» избранных, которые правление своё начинали с распродажи «липшей» техники себе в карман. Но начали там — в Селе, за полтораста вёрст отсюда.
Кто-то из них название Агрофирме придумал — «ПИК» — Продукция Известна Каждому. Правда, продукции той не увидел никто. Она вроде была, и продалась даже в Якутию, да, видать, растворилась в необъятных её просторах вместе с директором.
А в Деревне сено по инерции ещё косили, прессовали и складировали. Не как раньше, правда, техника-то старая - все ломалась. И бригадир не тот — новый, к тому уж пять лет как в Деревне почти безвылазно жил. Хороший был мужик, порядочный. Из охотников — «штатников». И механизатор
добрый. И руки из того места росли. Пил, конечно, выезжая в «жилуху», но это у таких мужиков — прилагательное. Такие сознательно забиваются подальше, чувствуя, что могут плохо кончить. Сергеев бывший начальник как-то одной фразой их охарактеризовал: «Очень хороший работник в местах наибольшего удаления от торговых точек!».
Санька Потапов. С сорок девятого, однако, был. Как всё сокрушался, что невеста его, пока в армии служил за другого вышла. Он здесь охотучасток себе обустроил, да промышлял помаленьку. С договором, конечно.
В девяносто третьем, по большой воде, загнал-таки последний директор-зоритель теплоход с баржами в Деревню. Напоил Саньку и сгрузил подчистую всё добро деревенское. Трактора, косилки, пресс-подборщики и гребницы. И сено — тонн триста погрузил. И коней деревенских — Борьку и Буяна. Сколько жил Сергей, таких коней больше нигде не встречал — самый
крупный бурятский «кобылоид» перед Буяном, что энзэган перед сохатым. И Борька был немногим меньше.
Да! Не жалел ГОК денег — жеребят племенных на выставках
покупать!
Бросался, говорят, пьяный Санька с ружьем на директора,
доказывая ему, что уже три года из Подхоза ни копейки денег не получал, бригаду косцов по-свойски набирал, соляру на рыбу в Угрюме менял, что по справедливости половина сена его и мужиков, которые ему помогали. И что раз уж распался Подхоз, то пай техникой ему полагается. Но посмеивался директор только. И прыгнул, говорят, пьяный Санька в лодку и поеХАЛ
правду искать. И нашли потом, говорят, лодку его, привязанную в Антонихе, в сорока вёрстах ниже— лишь кобель бегал по берегу. Искали три дня и наткнулись, вроде, на его патронташ, ружьё и телогрейку. А хозяин этого сгинул бесследно. И только памятник ему, зятем поставленный, травой зарос сейчас над обрывом реки в теперь окончательно умирающей Деревне. И смотрит с фотографии на Чудную Малую человек в солдатской форме, совсем не похожий на Саньку, которого Серёга знал.
Все приезды в Деревню неизменно отмечаются по обычаю.
И поминают они Саньку. И думается им, что не так все было, как говорят. Вернее, кончилось не так.
Тут и коню понято: «Закон — тайга, а прокурор — медведь!»
И как-то горько становится на душе.
И надежда только, что «Воздастся каждому, да по заслугам его!».
И директору тому тоже.
Сергею как-то коттедж его за Большим Городом показали. Ничего, приличный, трёхэтажный, однако.
***
Но Деревня — это только край их участка, и основной груз надо переправить до ближайшего базового зимовья. А это значит, что для начала надо всё перетаскать от Деревни до Речки за два километра. Благо, «Бочкоход» есть — тачка из бочки. Брат всё хочет послать эту разработку в какой-нибудь журнал, в рубрику «Новое в российском транспорте»! Очень выручает эта штука — тащишь в три раза больше, и не на себе. А потом весь этот груз надо поднять на маленькой лодке на двенадцать вёрст вверх по Речке. И это совсем непросто — более виртуозную езду трудно себе представить, если учесть, что половина этого расстояния — один сплошной залом, который приходится беспрестанно рубить и пилить.
А ещё им надо заготовить в Деревне дров кубов пять, чтобы отапливать огромную деревенскую хату, когда-то предназначенную под гараж, но пущенную под жильё. В ней стоят две печки— бесколенная кирпичная и сделанная ими из бочки— «вспомогач», называется. А без него они давно бы там околели.
А ещё надо рыбы наловить — и в Деревне и на Базовом.
А ещё дрова — на Базовом и Светлой.
И ещё масса непредвиденных — «а ещё...»
А главное, за собаками надо бегать — для них работа уже началась. Их не волнует, что тебе нужно успеть до ледостава груз переправить, а иначе таскай его потом на себе. А если белка в этом году есть, то собаки будут орать без перерыва, пока не очистят от неё всю территорию до границы твоего слуха.
И, видать, альтернатива будет у его отца с братом сейчас — то ли груз доставлять, то ли собак обслуживать.
Думая об этом, Сергей прикидывал их возможности. По его расчётам выходило, что они смогут выйти ему навстречу от Базового не раньше двадцать шестого. Плюс три-четыре дня и крайний срок — первого они должны быть на Полной.
Хорошо. С ними всё ясно. А что с ним?
Если он стартует послезавтра от Затона, то за десять дней должен, при нормальных условиях, тоже дойти до Полной. Путь, правда, неблизкий — курвиметром по карте за сотню вёрст наберется, а реально так все полторы. Да ещё и с двумя перевалами за тысячу над уровнем моря, да без троп и дорог, да с форсированием большой водной преграды.
Зимой на лыжах это расстояние без особого напряга от зимовья к зимовью проходилось максимум за пять дней. Сет-час у него десять, но и условия не те — пешком, не на лыжах, придётся попотеть.
Так. Хорошо. Теперь его минусы:
Рюкзак: питание на две рации и на три фонаря по три ком¬плекта, свечи — в посёлке этого не купишь, крупа для собаки на двенадцать дней и продукты для себя. Ещё топор, ружье, патронташ и по мелочи.... Итого — килограмм тридцать.
Нагулянный липший вес кэгэ двенадцать — через месяц его не будет.
Разучился ходить, но дня за три втянется.
И главное, количество снега на перевале!
А плюсов пока не видно.
«Ладно. Прорвёмся. Всё ясно».
Взглянув на часы, он увидел, что лёту оставалось не более получаса. В иллюминаторе просматривались горы — под само¬лётом была его родная Страна Гольцов. Сергей смотрел не нее и думал уже о другом.
Добрую сотню раз ему приходилось видеть эту Страну из самолёта.
И в начале июня, когда природа окончательно просыпалась. Когда в поймах многочисленных ручьёв и речек, казавшихся сверху белыми из-за кипения бурного потока, появлялась первая, ещё бледно-изумрудная листва и травка. Когда южные склоны гольцов освобождались от снега и ждали озеленения, а на сиве¬рах он ещё и не думал таять. Когда хотелось забраться на самую высокую вершину, встать над миром, раскинув в стороны руки и, сотрясая кулаками, вдохнуть полной грудью воздух и что есть мочи закричать, приветствуя зарождение новой жизни.
И летом, с его насыщенными зеленью красками, когда же¬лал вместо салона самолёта оказаться где-то там, «на берегу этой быстрой реки», со спиннингом или «кораблём» в руках, с головой, свободной от сторонних мыслей. С туманными про¬хладными утренниками, ночевкой под пологом у костра или в затхло пахнущем зимовье. Не обращая внимания на тучи мошки и комаров.
И в сентябре с его исключительно прозрачным воздухом и такими же речками, когда с набирающего высоту самолёта можно, казалось, пересчитать каждый камушек на дне. Когда растаявший только в июле снег — на гольцах упрямо лежит и не тает. Когда жёлто-оранжево-красно-зелёная тайга манит к себе брусникой, посвистом рябчиков, пролётных уток и гусей в преддверии наступления скорых холодов.
И зимой, когда только от одного взгляда вниз что-то стынет в груди. Когда зелень стлаников, кедров, елей, пихт и редких в этих местах сосен, густо заваленных снегом, видится только вблизи, а уже с полукилометровой высоты они приобретают чёрный цвет. Чёрное и белое. Белое и чёрное — цвета скорби. Черно-белые долины рек с белой полосой посеве очерченные языки чёрно-белого леса, вонзенные в девственную белизну гольцов, -картина, лишенная жизни.
Самолет снижался. До Посёлка оставалось уже недалече. Тайга внизу была узнаваема и знакома. Где-то справа, по другому борту – Чудная Большая, которая скоро сделает изгиб он должен увидеть треть предстоящего маршрута.
И вот река развернулась - долина Малой Боронды показалась нескончаемо длинной и широкой. Чудная сильно обмелела, галечные острова и косы были гигантскими. Вода текла по-предзимнему вяло.
Перевал остался километрах в десяти левее. Снег лежал, но не много.
Самолёт вышел точно на радиопривод. Под крылом на расстоянии нескольких сот метров мелькали кедровые стланики седловины Гитлера — гольца, нависшего над Посёлком. Но вот они резко отлетели назад, и взору открылся весь Посёлок, суровый и серый Угрюм, зажатый между скал и крутых бе¬регов, и голубая долина Чистой, лежащая под острым углом к Угрюму.
Почти не снижаясь, выпустив шасси, проскочили за гору на правой стороне Угрюма, и только тут самолёт, резко встав на левое крыло, начал проваливаться вниз по ущелью, обходя голец с намереньем выйти на траверс посадочной глиссады примерно в её середине, определённой правилами приземления в этом аэропорту. До мелькающих скал и деревьев, казалось, можно было дотянуться рукой.
Чувствовалось, что за штурвалом сидел ас, который не эко¬номил полётное время и лишнюю сотню литров керосина, а, зажатый строгими правилами лётного расписания, на девяносто девять и девять уверенный, что контроля посадки не будет ПОЛУЧИТЬ вместе с экипажем свою толику
Привычные ко всему пассажиры сидели спокойно, Загря, поскуливая, снова лез на колени.
На Угрюме ни лодок, ни судов не было видно — навигация давно кончилась, и даже в самолёте чувствовалось, что Посёлок погрузился в гнетущее ожидание скорой зимы.
Сели. Прошел, весело переговариваясь и посмеиваясь, к выходу экипаж. Удерживая Загрю, Сергей пропустил вперёд всех пассажиров. Одним из последних встал, забрал из хвоста самолёта свою сумку, поблагодарил и попрощался со стюар¬дессой, получив взамен улыбку и пожелание хорошей охоты. Спустился с трапа, отдал поводок и сумку встречающему его зятю, а сам пошел к переднему грузовому отсеку забрать свой рюкзак, по пути здороваясь и перебрасываясь приветливыми фразами со знакомыми.
Почти у машины встретил Игоря, своего — поселкового, живущего теперь в Соседнем Городе, командира эскадрильи АН-2. От него узнал, что завтра в Посёлок придёт вертолёт по заявке энергетиков проверять с воздуха электролинию от М-кой ГЭС, потом он пойдёт к связистам на Гору и вроде бы должен дойти до Чудной Большой, забросить Охотоведу продукты и горючее. Информация была ценной, в Сергеевом предприятии явно прорисовывался плюсик. Пожелав друг другу удачи, они разошлись.
Эту же информацию в машине выдал и зять, работающий в аэропорту. И даже больше — сам Охотовед здесь.
***
Посёлок.
История его начиналась ещё во времена царя Алексей Михалыча — в тыща шестьсот пятидесятые, когда прошелся по сим местам казак государев Сидорка Васильев на пару с письменным головой Еналеем Бахтияровым, да нашли оне тут шибко ценный минерал, Московию потом прославивший и название своё от этого имеющий.
В первый год Петра Великого царствования, ещё по приказу князя Василь Василича Голицына, пришел сюда на «московита» Добычу казак государев Петруха Дураков и развернул ее. В Петровы-то времена особливо много минерала требовалось. И в строительном деле шибко нужон был, а уж для иллюминаторов военных кораблей так просто незаменим. От пятидесяти копеек до пяти с половиной рублёв казна за фунт того минерала купцу-добытчику платила, а уж почем там разным Англиям да Германиям его продавала, о том история умалчивала.
И продолжалась добыча та до последнего десятилетия девятнадцатого веку, пока окончательно мир не перешел на искусственный минерала этого заменитель.
А через пять лет всего, опосля прекращения первой добычи,
Попов вдруг радио изобрёл. Но Россея-то, известное дело, чаще изобретать, а не делать горазда. А в «радиве» том лампы разные были, которые без минерала оного и сделать то совсем нельзя. А тут еще и всемирная электрификация неожиданно нагрянула, и оказалось, что ничем этот минерал и в электропромышленности не заменить - всяких там приборов, генераторов да электродвигателей без него не сделать. Но сначала все там - в Америках,
Германиях да Италиях разных электромашины и радио то делали. Да и в России помаленьку начинали, по царским ещё временам.
А минерал-то где взять?
Нет! Не Ося Бендер лозунг: «Заграница нам поможет!» — придумал. Он тогда ещё, в районе Первой русской революции возник, благодаря минералу этому. Зачем его, свой, лучший в мире, добывать? Понятно же, что «в чужом-то рту и огурец завсегда слаще». Тем более что добычу аж полтора десятка лет как прекратили. Так что мы лучше у немцев, индийский да американский купим, да по баснословной тогда цене - три золотых рубля «кэгэ»! Во как!
Ну а потом важные дела начались в России — новые революции. Тут уж не до добычи и производства стало, хотя американцы, датчане да германцы в годах двадцатых концессию Советской власти на месторождение это предложили. Но отказали им — свои планы строили.
А вот как Вождь Народов индустриализацию затеял, да как задумался:
«Да как же ленинский план ГОЭЛРО-то выполнить? Да без минерала этого?»
«А как в такой стране огромной без радио мозги народу пудрить можно? Как без него, родимого, отчёты о свершениях получать? Да всё без минерала того?»
«Да никак не можно!»
И поехали в двадцать восьмом туда геологи, ставшие потом великими. Да как начали жилы искать!
И Рудоуправление для добычи создали, ОГТУ его подчинив, да как давай народ в него вербовать. А народ-то не шибко вербовался — не шибко по тем временам длинные рубли были, а кому охота за копейку малую в карьере иль штольне горбатиться да сопли морозить?
И задумался тогда товарищ Менжинский Вячеслав Рудольфович со товарищем своим Иегодой Еноном Гершоновичем, больше нам как Ягода Генрих Григорьевич известным, какими силами тот минерал добыть.
Проще всего, конечно, лагеря построить, да зэков привести.
Вон они! — как раз косяками попёрли! Да то ж, проблема
— вдруг поперемёрзнут они здесь, да и со снабжением как быть? Навигация-то всего четыре месяца в году, и та зависит от уровня воды в Угрюме, а пароходов — раз-два и обчёлся. Да и с охраной пока не совсем технология отработана— потом уж, лет через десять, идеальную систему создадут.
Светлые головы у старых чекистов были — придумали они!
От самого истока Лены Великой до самого Угрюма, почи¬тай, полторы тыщи вёрст будет, да по большим судоходным притокам ещё полтыщи наберётся. Итого, считай, две тыщи вёрст. Через каждые тридцать вёрст, ну, может, где погуще, а где пореже — деревня стояла. Всего, значится, на то расстояние около семи десятков деревень было. А в каждой той деревне по-бо-ле, чем по десятку крепких мужиков набиралось, которые работать могли и ничего не боялись. Да и, известное же дело, в Сибири кулаков-то отродясь не бывало, и не эксплуатировал никто никого.
Земли вволю - корчуй, паши да сей! Да и тайга кормила - не ленись только.
В тридцать первом с вешней водой поплыли лодками вниз по Лене ответработники ОГПУ, в каждой деревне тормозя Долго ли собрание собрать и на глаз, по дому, крепкого мужика определить, приговор ему вынести и сутки на сборы дать?
А с отставанием на эти сутки карбасы, баржи иль просто плоты плыли — осужденных собирали. Да не мужика только? Нет! Всю семью до единого, со стариками в придачу!
И Сергеева деда с бабкой, да с восемью ребятишками, от года возрастом до семнадцати, в родной их деревне на плот посадили — очень уж новый дом дедов под Правление колхоза да Сельсовет новой власти приглянулся. По сей год в этом качестве стоит!
Тётка после рассказывала, как пьянь деревенская, которая и потом-то пила и не работала, у них на тазах амбар и дом вычищала, да не в колхоз, нет! — к себе домой всё тащила. А работящие-то совестились и «Бога побойтесь» говорили.
Как разрешили взять только по одному узелку на человека и один сундук на семью.
Как конь дедов любимый вырывался из рук хозяев новых, ржал-плакал взахлёб, когда они отплывали.
Как благодарны они были оперу тому, который закрыл глаза на то, что в сундуке у них не шмотки были, а целый куль муки, по маленьким мешочкам рассыпанный. Ведь запрещено было продукты с собой брать.
И собрали таких сто восемьдесят семей в Усть-Угрюме, погрузили в августе на баржи, которые пароходом до Посёлка дотолкали, и высадили их на берег дикий четвёртого сентября, когда снег на горах уже первый лежал и по сиверам не таял.
И бросились мужики землянки копать — в землю как медведи
зарываться. А как малость обустроились, так их всех на разные работы послали. Несколько женщин только с ребятишками малыми сердобольный комендант отправил тогда последним пароходом в Большой Затон, что в семидесяти километрах ниже по Угрюму. Куда дед Сергея зимой на лыжах быстрее иного марафонца бегал попроведовать их - в субботу в три часа дня убегал, а в воскресенье, в семь часов вечера, к комендантской проверке должон был быть, как штык, иначе тюрьма, и все восемь ртов его на тот свет от голода!
И в зиму ту все дети до двенадцати лет, что в Посёлке остались, вместе со стариками вымерли поголовно! И тётка Сергея, Маша — старшая самая, в прорубь нырнула из-за того, что до неё помощник коменданта домогался, а у неё жених на родине был.
И выжил тогда род Сергея в Посёлке только благодаря муке той спрятанной, да потому, что дед умел рыбу ловить, а уж налимов в реке всегда хватало.
В тридцать втором ещё народу подкинули, таких же кулаков, но теперь уже из Центральных областей да с Украины.
А мужики те сосланные, «из Сибири в Сибирь» привезённые, и возродили промысел минерала, так стране нужного. Потом уже рассказывал Директор Старый, как один управляющий на планёрке себе кадры выторговывал:
— Ты мне лучше одного ссыльного дай, чем десять твоих вербованных!
И прав, говорят, тот управляющий был — ссыльный больше, чем десять тех, стоил. Всё мог! И работал на совесть, потому что по-другому не умел!
Позже реабилитировали всех. Отец Сергея даже компенсацию
за дедовский дом получил, аж шесть миллионов в девяносто шестом! Пару телков купить было можно.
Нужен был минерал Оборонке и космосу Советскому, и не жалело государство денег на его добычу. Но и ГОК, из Рудоуправления и Треста выросший, трудился не покладая рук. И Экспедиция Орденоносная, что минерал искала, в своем министерстве любой другой сто очков вперёд дать могла. Область выдвигала Посёлок в Союзные лауреаты по благоустройству, и рудники не хуже были. Зарплата добрая. Снабжение московское, когда на Большой земле уже «лапу сосали» В а пять-восемь самолётов, бывало, в день садилось. В аэропорту по пять-восемь самолетов, бывало, в день садилось.
Спокойно и мирно жили. Без пива, сигарет и матов ребячьих на всю улицу, как ныне.
Каждый каждого если не лично, то в лицо знал. Пять тысяч всего народу в нём было, а в районе двадцать. Но рухнуло все в одночасье.
* * *
Из машины Сергей уныло глядел на некогда красивый и уютный посёлок, на покосившиеся заборы, зияющую пустыми проёмами окон контору склада готовой продукции, на совершенно выбитый асфальт, и тоска сжимала его сердце.
* * *
Он собирался. Под низ было надето фланелевое солдатское бельё, на него — тонкое трикотажное, с начёсом. Плотная руба¬ха, тонкий свитер и сверху противоэнцефалитный костюм. На голову — плотно вязанная шерстяная шапочка, в мороз сверху наденется ещё одна. Пару драповых и пару тонких шерстяных «поддёвочных» рукавиц засунул в карманы суконной куртки. Тёплые кальсоны с рубахой, ещё один свитер, брюки с помо¬чами от суконного костюма, пара запасных рукавиц, запасная пара толстых шерстяных «верблюжачих» носков — пока будут в котомке.
На ноги - тонкие х/б и шерстяные носки, толстые шерстяные носки и суконные портянки. Сверху резиновые болотные сапоги.
Одежда - едва ли не самое важное для человека в тайге. Опыт тысяч промысловиков за несколько веков определил
основной принцип:
«Одежда должна быть лёгкой, но крепкой».
«Материал — только хлопок и шерсть. Они хорошо впитывают
и отдают избыточную влагу. Искусственные материалы исключаются».
«Любой компонент одежды должен быть сшит в «одинарку». Такая одежда очень быстро высыхает, что крайне важно при сушке у костра в экстремальной ситуации и экономии времени в зимовье. Двойная одёжка и подкладки исключаются. Лучше надеть два тонких свитера, чем один толстый.
В нагрудные карманы «энцефалитки» засунул складной нож, компас, газовую зажигалку, пачку «мелкашечных» патронов и хорошо запаянный в целлофан резервный коробок спичек. Большой нож пока будет в кармане рюкзака. Там же — небольшие пассатижи, трёхбатареечный фонарь, пара десятков разных гвоздей, средний тюбик клея «Момент», пара метров прессовочной и метров пять контровочной проволоки, небольшой моток верёвки, метр широкой и полтора узкой, капроновых строп, на случай, если придётся делать юксы для лыж. Маленький приёмник. Туда же небольшую аптечку, десяток дробовых, четыре пулевых запасных патрона, пару пачек — маленьких. Четырёхметровый двойной кусок чёрного широкого полиэтилена.
Два котелка: двухлитровый алюминиевый и литровый из банки для чая. Кружка, чашка, ложка. Спички. Продукты. Батарейки. Свечи. Литр спирта в пластиковой бутылке. Ружьё. Патронташ. Небольшой надёжный топор с длинным топорищем. Всё. Оптимально и ничего липшего.
Котомка — станковый рюкзак «Ермак» набит под завязку. Потом в аэропорту он его взвесит — тот потянет двадцать во¬семь килограммов, без ружья и топора.
Зять приехал. Пора. Минут через тридцать «борт» будет, уже с возвратом с ЛЭП. Присели на дорожку. Поцеловал маму. Она перекрестила. Загрю в машину. Вперёд!
В аэропорту, в ожидании «вертушки», разговаривали с Охотоведом.
Тот поведал все охотничьи новости и как всегда выдал прогноз на этот сезон. Сказал, что сам пока в тайгу не пойдет - приболел, но там у него сейчас Вузовский и Городской.
Договорились, что если места для того сейчас в вертолёте не хватит, то Сергей полетит один и сгрузит весь его груз. А если мужиков там не будет - всё приберет и оставит им записку с его поручениями, которые он передал на словах.
Для Сергея важно было запомнить, ответственность за какие мешки и ящики лежит на его плечах, зная, что будет ещё и груз на Гору, упакованный точно так же, как и этот.
* * *
Уж сколько раз, при ажиотажной разгрузке в грохоте не выключающего двигателей вертолёта, вместо одних мешков и ящиков выкидывались другие.
Сергей ухмыльнулся, вспомнив, как в те времена, когда ему приходилось летать много, это было странной закономернос¬тью — путали даже тогда, когда каждое место своим знаком помечали. Однажды в тундре это едва не привело к гибели их промывальщика деда Луки, когда ему, оставшемуся на буровом участке на месяц, чтобы «встретить Новый год в трезвости», вместо продуктов и новой рации взамен отказавшей сбросили геофизическое оборудование. А на участок геофизиков, на котором никого не было, улетели продукты, сожранные впос¬ледствии белым медведем.
И спасло тогда Луку только то, что был он старым, ещё Дальстроевским, прошедшим сталинские лагеря «малоетным» тундровиком. Будь на его месте другой — погиб бы от голода и собственной нервозности.
Они тогда больше месяца думали: «Чудит старый, на связь не выходит!» — рация вроде рабочая была. То погоды, то «вертушки» под рукой не было, а таг лежал всё это время в скрытом пургой по крышу вагончике, в спальнике в анабиозе, дабы энергию не тратить, вставая раз в два дня, чтобы соляру в печку долитъ. К их прилету в мумию превратился. Но шутил, что встретил, наконец, как много лет мечтал, Новый год в трезвости и строгом посте. И улыбался беззубым ртом своим.
* * *
Мужики оказались на месте. Под посвист винтов и приглу¬шенный рёв, бегом всё разгрузили. Вертушку встречал ещё и Иван — часть груза была его.
Последний раз внимательно осмотрев вместе с техником внутренности вертолёта, заглянув за желтый дополнительный бак, занимавший треть грузового отсека, сжал ладонь технаря, махнул рукой в знак благодарности второму пилоту, - тот ответил со своего кресла кивком головы и, отворачиваясь, пошевелил губами. В ту же секунду двигатели взревели, и Сергей выпрыгнул на гальку косы.
Мужиков почему-то рядом не было, только за кустами маячил Иван.
Повинуясь рефлексу бывалого вертолётного пассажира, на глаз определил самые лёгкие мешки в разбросанном по косе бутаре, быстро скидал их в одну кучу и, натягивая наголову капюшон энцефалитки, завалился на них сверху — приходилось когда-то лазить в воду за унесёнными струёй манатками.
В воздушном вихре, вышибая из-под гальки песок и листву, пригибая прибрежные кусты и деревья, в страшном рёве турбин, на прощанье, обдав Сергея теплом и вонью отработанных газов, «вертушка» приподнялась метров десять над землёй и пошла не прямо, а вбок, с набором высоты.
Разом всё стихло, не слышно было даже удаляющегося вертолёта.
Сергей поднялся со своей «лежанки», сбросил с головы капюшон, распрямился, развёл в стороны-вверх руки и потряс ими. Кричать не стал, лишь улыбнулся. Тишина. Лёгкое журчание воды за камнем. Голубое небо с видимостью «миллион на миллион» и запах осенней тайги. Его окружала своя — с детства милая сердцу стихия. На душе было сладостно и покойно.
Из-за кустов вышел Иван, за ним бежал Загря с волочащейся
верёвкой на шее, а чуть поодаль какая-то замухрышистая тощая сучка. Загря подошел. Сергей снял с него верёвку и сунул в карман.
Поздоровались за руку с Иваном, внимательно глядевшим на Сергея. Тот рассматривал его с неменьшим интересом. Не виделись они лет пятнадцать, а когда-то проучились вместе весь седьмой класс. Правда, восьмой Ванька кончал почему-то в параллельном — наверное, там хулиганов было поменьше. Изменился Иван не очень, лишь возмужал, и в тазах появилось лукавство. Его невысокая и крепкая сухая фигура, обветренное и тщательно выбритое с утра лицо сорокалетнего мужика, подернутое сеткой первых морщин, спокойствие во взгляде и в движениях говорили о том, что «кто-кто, а Ванька себе цену знает!»
Сразу говорить не стали. Иван по каким-то ему одному известным приметам начал отбирать свои вещи из наваленной кучи тюков и ящиков, а Сергей отправился на поиски исчез¬нувших мужиков.
Впервые он здесь оказался, когда ему было лет двенадцать. Последний раз — лет двадцать назад. Тогда на той стороне реч¬ки стояло маленькое зимовье — полуземлянка, в которой едва помещались два человека. Потом был разговор, что Охотовед отстроил здесь большую базу, но Сергей шёл по тропинке и ничего такого впереди не видел. Зимовьё было не очень боль¬шим и каким-то покосившимся, на вид очень старым. Тамбур имелся, но совсем маленький. Дровяной навес стоял без дров, которых в округе было не видать — не только напиленных, но и подсоченного сушняка. Баня расположилась ближе к речке — далековато. Как-то не вязалось увиденное с тем, что люди живут здесь круглый год.
Мужики возлежали на нарах и курили в грязном, чёрном и вонючем от табачного дыма зимовье. Сергей зашел, поздо¬ровался с ними за руку, сел на край нар и передал всё, о чём просил Охотовед. Наставления были выслушаны молча и без видимого энтузиазма. Принятие к сведению подтверждалось лишь короткими кивками бородатых, давно не стриженных голов. Игнорируя законы таёжного гостеприимства, хозяева чаю гостю не предложили, что его удивило. Он сам налил с их разрешения, сполоснув самую чистую кружку.
Молчали. Ожидаемых, пусть даже из вежливости, расспросов о жизни в «жилухе» не последовало — она их не занимала. Они существовали своей, отличной от других жизнью.
В проёме двери появился Иван, но заходить не стал, и как бы нехотя, с презрением буркнул:
— И долго ты в этом гадюшнике будешь чаи распивать? Пошли ко мне!
Мужики на это никак не среагировали. Всё было понятно. Попрощавшись, Сергей вышел.
Иван ждал на вертолётной площадке. Он уже успел оттащить всё своё добро к кустам, закрыть брезентом, тщательно подоткнув его под шмотки и обложив камнями, чтобы тот ненароком не слетел от порыва ветра. Один не очень тяжелый, заполненный только наполовину мешок он приторочил к поняжке, которую уже набрасывал одной лямкой на левое плечо, держа вторую лямку на вытянутой правой руке. Опустив руку, чуть подкинул груз, и на нижний правый «рог» на ощупь надел петлю второй лямки. Несколько раз, «устаканивая» на спине груз, поелозил плечами. Протянул руку за карабином и, вскинув его на правое плечо, развернулся и ходко зашагал берегом вниз по реке.
Километра полтора Сергей почти не отставал от него, тем более, что тот нарочно сбавлял ход. Заметив, что Сергей стал сдавать, сбросил поняжку и сел покурить. Серый тоже с удовольствием стянул заметно потяжелевший рюкзак. Так всегда бывает: если утром ты надеваешь на плечи десять килограммов, то к вечеру там будет все сто.
Пока сидели, вернулся убежавший вперёд Загря. Было заметно, что первый день в тайге ему тоже доставляет массу удовольствия. Он с упоением обследовал всё, что попадалось ему на пути, и реагировал на каждый звук и шорох, раздающийся в лесу. Опасение Сергея, что за ними увяжется мужиковая сучонка, к счастью, не оправдалось; видно, у неё, некормленой, не было ни сил куда-то бежать, ни настроения.
Иван докурил и начал собираться. Светлого времени оставалось немного, и Сергей сказал ему чтобы тот шел, не дожидаясь его, а он уж как-нибудь доползет. Как ходоков их сравнивать сейчас, конечно, было нельзя. В Сергее массы без груза было на добрых сорок пять кило поболе, а с грузом так вообще - два жилистых Ваньки. Да и не ходил он так уже месяцев восемь — всё больше на машине. А Иванова бегучесть круглый год определялась его желанием либо находиться дома с семьей и ежедневной провокацией на загул, что у него случалось, либо здесь — в тайге. В сущности, здесь тоже был его дом родной. Они с ним были как рысак и тяжеловоз. Иван мог быстро без груза бежать, а Сергей мог долго и монотонно с большим грузом
идти — но только когда организм к ходьбе привыкнет.
До Иванова зимовья было семь километров. Он его специально в том месте построил, на оленьем переходе, и уже по слухам, пару раз прямо от зимовья оленей отстрелял. Мясо было его страстью, согласованной с внутренней философией, что соболя в капкан поймать почти каждый сумеет, а вот мясо добыть — не каждый. И возвышало это его в глазах окружающих,
и грело собственное самолюбие. И карабин для него был ближе жены родной. И медведи, которых он не любил за пакостливость, ревели от него горючими слезами.
Особо не насилуя себя, с частыми остановками, уже под темноту, Сергей добрался до Ванькиной «фазенды».
* * *
Чуть ниже распадка с ключом, на высоком ровном берегу стояла ОНА.
Большое, примерно четыре метра на четыре зимовье, два больших стеклянных окна которого выходили — одно на реку, другое в распадок.
Напротив зимовья, дверь в дверь, на расстоянии трёх мет¬ров, находилась большая, с раздевалкой, баня. Между баней и зимовьем был устелен помост из тонкого жердняка, уходящий немного вглубь, в примыкающий к нему большой, до отказа забитый дровами дровяник, примкнувший к бане, закрытой на висячий замок кладовке.
Зимовье, баня и помост имели общую высокую двускатную крышу, красиво крытую корьём. Под крышей гирляндами были развешены банные веники и пучки лекарственных трав. Дровя¬ник и кладовка имели свою односкатную крышу, стыкующуюся с основной. Всё закрытое сверху пространство было огорожено жердняком, чтобы его не задувало снегом.
Входа было два. Главный — со стороны реки, с навесом над ним, порогом и дверью. И от дровяника — ведущий в стоящий поодаль сделанный из корья туалет. Там же была выкопана большая выгребная яма.
Подальше, в лесу, чтобы не было особо слышно, стоял сарайчик для бензоэлектростанции. А чуть в стороне, ближе к берегу — крытая летняя поварня, за которой виднелись две сотки раскорчёванного огорода.
Лес на зимовьё и баню заготавливался весной — вся кора с него аккуратно была снята, а сам он был изумительно чистым и белым, может, чуть пожелтевшим на солнце. Всё было срублено качественно и с любовью.
К приходу Сергея станция была запущена, и вся «фазенда» светилась электрическим светом. Первыми словами, когда он снял котомку и ружьё, были:
— Ну, Вано! Слов нет!
Знал Иван, что Сергей польстит ему, ждал этого — не первый тот был.
Хозяин уже что-то готовил на ужин и поставил варить Загре.
Своей собаки у него не было — когда на лодке поднимался, выпустил сучку молодую пробежаться по берегу, вот она и увязалась за кем-то. На груженой лодке возвращаться смысла не было, а когда разгрузился и вернулся — на берегу её не нашёл. Останавливался у каждого, спрашивал. Только Кабачок на Зимовейке сказал, что у соседа шкуру свежую видел, но отпёрся тот сосед жуликоватый: «Не был тогда на берегу - в зимовьё дальнее ходил, продукты относил. Напутал что-то Кабачок».
Что скажешь? Не пойман — не вор. И закон у таких один «Дави конкурентов!» А собака, известное дело, иногда ого-го! какой конкурент. А поймал бы Ванька ворюгу, не дрогнула бы рука. Чтоб соблюдал, сволочь, Законы тайги.
В хате у Ивана тоже всё было на высшем уровне: идеально вымытый, хорошо топором проструганный и подогнанный пол, двое нар — на двоих и одного, аккуратно заваленных спальниками и оленьими шкурами, накрытых покрывалами. Под ними - коврики. Стены у нар завешены старыми гобеленами с оленями да медведями. Стол застелен новой скатертью, две лавочки при нём. Чистые керосиновые лампы. На стенах полки с книгами и журналами. На столе мурлыкающий приёмник «Океан». А рация на своей — специальной полочке.
Кухонный угол со столом отдельно, где умывальник, веник и мусорное ведро. Печка — экономка, которая дров в три раза меньше жрёт, и к которой даже в самый лютый мороз надо не больше двух раз за ночь вставать — подкидывать. Сергей с братом «Спасибо Петровичу» эти печки зовут. Петрович заказал их когда-то в мехмастерских и продавал недорого в охотничьем магазине.
У порога обрезанные валенки-шлёпанцы, чтоб на улицу зимой выходить, и три пары тапочек. Комфортно, как человек Иван в тайге жил.
Сергей начал распаковывать свой рюкзак, пытаясь достать продукты, но Иван только буркнул, что всё есть, и что ещё неизвестно, что ждёт того впереди.
На столе в основном было всё домашнее, даже разные шанежки, испечённые Ивановой женой Зухрой только вчера, а сегодня отправленные ему вертолётом.
Сергей разбавил граммов сто спирта, но Иван пить категорически
отказался, снова буркнув:
— Чё? Не знаш, чё ли? Я ведь и охоту брошу— на Базу побегу.
Поужинали. Сергеи выпил. Иван сидел, курил на малень¬кой специальной лавочке в печку. Разговаривали об охоте, об оружии — он рассматривал Серегин «Север» и показывал свой СКС. Поговорили о медведях. Гость рассказывал про изюбрей и косуль, которых хозяин никогда в глаза не видел.
Потом Иван сказал, что Григорий в это время по Малой Боронде никогда не ходил, и утверждал, что пройти там сейчас невозможно. А почему Григорий так заявлял, он не знает.
На вопрос Сергея, как ему завтра переправиться через Чудную, сухо ответил, что завтра и посмотрим, как-нибудь переберёмся.
Иван сходил, заглушил станцию, и они улеглись спать.
* * *
Сергей лежал и думал над словами Ивана. Тот знал, что говорил, и сказал это не просто так.
Иван родом был из самой известной промысловой династии в районе. Дед его во время войны орден Ленина на промысле заработал. Сколько Америка с Англией техники тогда за его пушнину Союзу поставила? Из трёх сыновей его двое — Николай и Григорий — были «штатниками», когда тех по пальцам пересчитать можно было. У каждого из них «епархия» размером с Голландию была, Николая, отца Ванькиного, ещё в шестидесятых медведь заломал, и мать вскорости умерла. Троих пацанов сестра старшая, Юля, на себе тащила. Анатолий постарше был, в отцовских угодьях промышлял, простудился, заболел в тайге и помер. Андрюшка – младший, в городах где-то сгинул. Иван, почитай, от армии самой плотничал в Экспедиции, да по ближним распадкам бегал – соболевал, а когда та распалась, да строить в посёлке перестали – куда податься? В тайгу только, подальше. Вот теперь тайгой и живёт.
А Григорий Константиныч, дядька Иванов, здесь на Чудной Большой охотился. Сто километров реки со всеми притоками его были. Как одному такую территорию обиходить? – вот и ходил, в основном, по Борондам, Малой да Большой.
Спокойный был, но своенравный- с характером. Никому ничего не рассказывал. Бывало, наткнутся на место, где соболями весь снег спущен, где те толпами друг за другом беспрестанно бегают, соорудят там за день полтора десятка низовых кулёмок, он пойдёт проверять, вернётся, и ни за что не скажет — сколько попалось, хоть убей его. А интересно ведь! Он одно: «Ну, попались» — и всё.
Спарщиками всё молодых да выносливых брал из спортсменов. А сколько они добывали, напарник никогда не знал.
У Сабанеева Сергей как-то вычитал, что вот такие они характером, промьшленники-соболятники угрюмские в восемнадцатом веке и были!
Константиныч тоже здесь здоровье оставил. Умер два года тому, шестьдесят семь всего было. Рак, говорят; желудок конченый, да и ещё куча болезней всяких. Это сейчас Ванька такие хоромы строит, а Григорий Константиныч всю жизнь свою под корчами да по юртам и землянкам бедовал, и считал что так и надобно, чтоб фарт не спугнуть.
Думая об этом, Сергей задремал.
* * *
Вдруг услышал, что его позвал Иван. Совсем рядом с зимовьем
азартно лаял Загря, но постепенно лай стал удаляться.
Загря попусту никогда не лаял. Не зажигая лампы, начали торопливо одеваться. Сергей натянул на голое тело энцефалитку и штаны, сунул босые ноги в сапоги, быстро надел куртку. Схватил ружьё, выдернул из патронташа пули, одну загнал в ствол, а три сунул в карман. Иван приготовил карабин. Взяли фонари и выскочили из зимовья.
Загря лаял метрах в двухстах за небольшим бугром. По характеру лая было ясно, что это не медведь и не большой зверь. Сергей даже подумал: «Скорее всего, летяга. Кто еще мог от собаки ускользнуть за двести метров?». Но летяг Загря за объект охоты не считал.
Не доходя до полайки, Сергей провёл лучом по вершинам деревьев и увидел блеснувшие изумрудные глаза. Сомневаться не приходилось - там сидел соболь. Стрелять из карабина Иван не стал и пошел за ружьём.
Соболь бы на березе, лазил по ней, урчал и фыркал. От зимовья до этой березы небольшие деревья стояли плотно, верхом сюда и доскакал. Если бы попалось на пути большое дерево - он бы на нём залёг.
Иван подошел и издали выстрелил. Попал, но неудачно. На березе дробью стрелять хуже некуда — нельзя закрыть от выстрела тело, чтобы не испортить шкурку. Если зверёк сидит на большом хвойном хвойном дереве, то почти всегда есть возможность встать для выстрела так, чтобы видна была одна голова, в которую и приходит заряд. А, как известно, дыры до передних лапок - не бракуются. Надёжнее, конечно, выстрелить по головке "мелкашки" — либо промах, либо наповал.
Сергей, конечно, мог и сам выстрелить, но тогда бы он имел право претендовать на добычу — его собака и он добыл. Но ему не хотелось ставить Ивана в неловкое положение — его территория, пусть сам и стреляет.
Иван подошел ближе и снова пальнул. На этот раз соболя смело, он начал падать, но в ветках зацепился и повис, не подавая признаков жизни. Ничего не оставалось, как идти спать — со¬боль висел крепко, и берёзу следовало только валить.
* * *
Проснулись по-таёжному — в шесть, Иван сразу включил рацию и несколькими сухими фразами переговорил с Зухрой. За посылку не благодарил — считал, лишнее. В трескучем и шипящем эфире раздался далёкий голос Виктора, вызывающего дом. Схватив тангетку, Сергей позвал брата. Удалось передать, что он у Ивана и сегодня выходит. Определил и контрольный срок выхода на Полную — двадцать девятое.
Берёзу спилили. Кот был крупный, но бусоват. Утиной тройкой его тремя дробинами прошило навылет.
Пока пили чай, Сергей рассказывал Ивану, чем стреляют они.
Оптимально надо стрелять семеркой, но можно шестеркой или восьмёркой. При нормально подобраном заряде и равномерной осыпи в белку попадает две-три дробины, которые, почти всегда бывают смертельными, хотя и не прошибают ее насквозь. Дробь остается под шкуркой с другой стороны тушки. Кровоподтека никогда не бывает. Белку стреляешь «на шевеление» и, как правило, дробь все равно её найдет. Сплошная экономия времени: подошел, бахнул в ту сторону, подобрал
добычу и пошел дальше.
Но есть одно большое НО — нельзя патроны газетой заряжать, как делает большинство охотников. Надо заряжать нормальными пыжами, выверяя заряд пороха и дроби.
В девять вместе тронулись в путь.
Иван всё утро в основном молчал и не говорил, как они будут перебираться на ту сторону реки. Молчал и Сергей, ожидая, что Ванька сам скажет, что задумал.
В пути Иван быстро обогнал своего гостя и ушел вперёд. Километра через два, где река делала правый поворот, а на её середине был большой галечный остров, Сергей увидел сидящего Ивана. Рядом с ним лежало два свежевырубленных сухих еловых шеста.
Всё стало понятно — они пойдут через Чудную вброд.
Осторожно приступая мелкими шажками, но стараясь для большей устойчивости пошире расставлять ноги, при этом каждый раз выверяя надёжность поставленного на камень в кипи потока сапога, обеими руками опираясь на шест в борьбе с сильным течением переката и ежесекундной боязнью начер¬пать в максимально поднятые сапоги, они тронулись в путь. Сразу от берега было глубоковато, но вскоре стало помельче, боязнь зачерпнуть в сапоги уменьшилась, и их движения ста¬ли более уверенными. До острова брести было метров двести, но, пройдя половину пути, Сергей остановился и начал звать кобеля, который, поскуливая, метался по берегу, не понимая куда уходит хозяин.
Воды Загря не боялся, только не любил ее - в реку его мог загнать лишь азарт или необходимость.
Уже дойдя до острова и оглянувшись в надежде, что кобель все же плывёт, но убедившись в обратном, Сергей, абсолютно уверенный в том, что эта река для его собаки не преграда, оставил на камнях ружьё с котомкой и повернул назад, прежде всего для того, чтобы совершенно исключить возможные проблемы.
Он без труда дошёл до берега, подозвал к себе Загрю и, взгромоздив на плечо, пронёс его, придерживая за задние ноги, половины пути и бросил в воду. Какое-то время тот плыл, но почувствовав дно, прыжками, поднимая массу брызг, добрался до острова.
Следующую протоку перешли без проблем — она оказалась
совсем мелкой.
На берегу Сергей с Иваном передохнули, попрощались, пожелав
друг другу удачи, и разошлись в разные стороны. Один пошел вниз до Малой Боронды, а другой вверх — подымать свои ловушки.
* * *
Перейти Боронду в устье особого труда не составило.
Прямо от речки, по диагонали, стараясь сократить путь, Сергей начал пересекать пойму, чтобы подойти к борту высокой, заросшей болотным багульником и жидким сосняком плоскотины, протянувшейся более километра от берега Чудной до ближайшей горы. Там идти было легче и ровнее, и там же проходил путик Юры — другого охотника.
Сунувшись в пойменную урему, уже через сто метров Сергей понял, что чёрт его попутал это сделать. Лучше было пройти по берегу ещё метров триста и там, пройдя всего сто метров, выйти на путик.
Все поймы местных рек и речек отличаются от джунглей Амазонки разве что отсутствием лиан. Сумрак высокого плотного леса с едва просвечивающим небом в вершинах деревьев, Ямы и колдобины под ногами. Огромные упавшие деревья с вывороченными корнями, поросшие толстым слоем мха, которые приходится обходить. И небольшие, зацепившиеся, под которые постоянно надо подныривать или перелазить. Всё это заросло пихтовым стлаником, боярышником, ольховником, черемухой и ещё добрым десятком разных кустов.
Пройдя в выбранном направлении не более двухсот метров, он остановился у зарослей рясно усыпанного ягодами черемушника. Наломал, пробуя и выбирая послаще, веточек с кистями, развернулся и по самому короткому пути начал выходить на путик.
Вышел точно к Юркиной ловушке.
* * *
Всё. Сергей находился в начале своего долгого пути, где он будет с этой дорогой один на один, и случись что, ему никто не поможет. Надо было присесть и подумать.
Какой-либо боязни у него не было, лишь опасение случай гостей и некоторая тревога после Ванькиных слов. Путь этот был ему знаком, но ходил он здесь только зимой на лыжах. Там, по большому счету, только одна трудность бывает — бить лыжню, если её нет. А так — иди куда хочешь, полутораметровый плотный снег всё сравняет— ни ям, ни валежин, только кусты сдерживают. Да и зимой, если вдруг приспичит, всегда в обратку развернуться по готовой лыжне можно — до зимовья добежать. А наутро, да по подмёрзшей дороге, не заметишь как дойдёшь. Сейчас другое — только вперёд. Даже с ночёвками в лесу. Благо, больших морозов пока быть не должно.
Почувствовав, что хозяин остановился, сверху по путику прибежал Загря. Не добегая метров двух, перешёл на шаг, преданно взглянул в глаза, вильнул хвостом и, подойдя вплотную, зажмурившись, аккуратно положил свою голову хозяину калено.
То был знакомый ритуал, и Сергей, тормоша его за загривок и, как всегда, массируя косточку за правым ухом, заговорил:
— Ну что, товарищ Загря? Кусочек ласки пришел получить? Ну, давай, давай!
И вдруг подумав о другом, сказал:
— Чувствую, понаматываем мы с тобой, брат, сопли на кулак.
С первыми словами Загря вновь завилял хвостом, не меняя положения головы, поднял брови и исподлобья начал глядеть человеку в глаза, а хвост при этом заходил веселей.
— Ну ладно, хватит, — Сергей похлопал кобеля по боку, и тот, удовлетворённый общением с хозяином, отошел, выбрал место и, покрутившись, утрамбовывая его, лёг с задумчивым взглядом, свернувшись клубком и положив голову на лапы.
В природе что-то менялось. С утра такое яркое голубое небо подёрнулось дымкой. Стало глухо. Явно усилились запахи. Ещё там — в пойме, когда он выходил к путику, приятный аромат от кустов чёрной смородины был такой силы, что, казалось, закружится голова. И здесь от, в общем-то, далёкого болотного багульника пахло очень остро. Но похолодания не ощущалось. Если утром температура была минус четыре, то сейчас не выше плюс двух. Она и вчера такой была. Самая хорошая температура для ходьбы — не жарко, не холодно, и мухи не кусают.
Сергей прикидывал свои возможности. Сейчас начало второго — по-хорошему, надо сварить чаю и что-то пожевать, но есть не хотелось. То ли от этой сладкой черёмухи, какой никогда не бывает в «жилухе», то ли организм, настраиваясь, намерен сжигать внутренние резервы. По его наблюдениям, если сопоставить работу, проделываемую организмом в тайге, и получаемое при этом питание — с работой и питанием в жилухе, то можно сделать вывод, что в цивилизации девяносто процентов пищи просто переводится на навоз. Здесь же, в первые три дня, «хождение по большому» полностью исключается, в силу перестройки организма на другой ритм работы, и вся принимаемая пища сжигается почти на сто процентов.
Когда-то брату как руководителю школьного кружка горного туризма перед походом всегда приходилось детей предупреждать, что они не будут какать первые три дня, и это нормально. Иначе они уже на второй день начинали волноваться, боясь, что заболели.
— Ну ладно. Что мы имеем? - Сергей достал карту и, развернув начал внимательно разглядывать, хотя и помнил ее наизусть. До зимовья в Развилках было двадцать километров. За остаток дня стоило пройти как можно больше и выбрать хорошее место для ночлега, для чего в пять часов следовало обязательно остановиться, чтобы хорошо к нему подготовится.
Его немного радовало то, что на этом маршруте прорисовывался и маленький плюсик. Начиная отсюда, с устья и до Развилок шла протёсанная когда-то дорога, по которой геологи гоняли вьючных лошадей — экспедиция работала семь-восемь лет назад.
Ухмыльнувшись, он подумал, что это только для таких, как он, она — дорога, а так, всё то же - один к одному. Но всё же, было одно существенное преимущество — не нужно будет тыкаться в разные стороны и, сомневаясь, постоянно ориентироваться, правильно ли ты идёшь. Высматривай только тёсы и жми вперёд, а в том, что он их намётанным взглядом разглядит даже через столько лет, он не сомневался.
— Всё, Загря, сиди не сиди, а идти надо.
Сергей поднялся, положил на крышу ловушки недообъеденные ветки черёмухи, подумав, что её хозяин, когда будет сторожить капкан, пусть черёмуху попробует — вкусная. Что он сначала не поймёт, чей это гостинец, и догадается только тогда, когда сам придёт в Развилки.
Поправил притороченную к рюкзаку суконную куртку, чтобы она не цеплялась за ветки, проверил наличие патронов в стволах, набросил на плечи котомку, ружьё, взял в руку топор и пошел.
Загря уже убежал вперёд, и он его теперь увидит, только если сам надолго остановится, либо тот кого-нибудь найдёт.
Дорога улавливалась хорошо и завалена была не очень. Скоро
она поднялась из поймы на плоское и ровное место, сплошь заросшее пряно пахнущим болотным багульником, от которого была готова закружиться голова, и редким некрупным сосняком с небольшой примесью ольховника и других кустов. Здесь хорошо видимые до этого тёсы потерялись. Сергей сообразил, что здесь не тесали, а просто шли кромкой плоскотины. Ему важно было уловить место, где дорога вновь нырнёт к пойме, поскольку, судя по карте, имело смысл срезать пойменный уступ, чтобы не делать крюк и выйти к гольцу, у подножья которого текла Боронда.
Сергей почти не сомневался, что те геологи так и сделали, поскольку уже не раз убеждался в том, что все люди ходят по тайге одними и теми же путями — ему, к примеру, прихо¬дилось часто встречать следы плашника более чем столетней давности.
Так и оказалось.
Через час Сергей был в мыле, пот пропитал всю исподнюю одежду, и из открытого ворота энцефалитки при каждом шаге к подбородку пыхало избыточным теплом.
* * *
Главное правило гласит: прежде чем что-то делать, подумай, стоит ли это делать!
Даже поставленная не так нога может стоить тебе жизни.
Правило второе, вытекающее из первого: не ищи простых решений, ищи надёжные!
Пример №1. Шёл налегке. Впереди промоина глубиной полтора и шириной два метра. Внизу камни. Через промоину — ёлка с явно прелой корой. Понимал, что кора может соскользнуть, что и случилось, когда он был над самой ямой. Падает и бьётся сначала о дерево, а потом об камни. До сих пор непонятно, как ничего себе не сломал.
Пример №2. Идут с отцом вдоль речки, которая только что встала. Первый большой мороз — минус тридцать. Надоело продираться через ольховник, и отец выходит на лёд.
— Не выходи.
— Пошли! Лёд крепкий!
Оба проваливаются одновременно, хотя и были в четырех метрах друг от друга. Яма такая, что дна не достать, и течение в придачу. Спасло то, что над отцом была ветка, и он заце¬пился за неё, утопив при этом топор, а Сергей топор из рук не вьшустил.
Правило третье: Как бы ни был хорош корч, но зимовье лучше!
Их тысячи — кто, заработав пневмонию, умерли в зимовье.
Четвёртое: Огонь — друг твой, огонь - враг твой!
Их тысячи — кто сгорел или угорел в избушках, кто по неосторожности сжёг одежду и обувь у костра.
Пятое: Ни один соболь не дороже твоего здоровья!
И мелкие:
Не наступай на валежину, если можешь её перешагнуть.
Если можешь, отдыхай стоя — быстрее втянешься!
Старайся идти в одном темпе!
Не выходи на каменную россыпь, если можешь ее обойти!
* * *
Вдруг до слуха донёсся сначала редкий, а потом ровный лай собаки, как всегда, впрыснувший в кровь чуток адреналина Явно белка. Это её, найдя по запаху, опытные собаки начинают выпугивать отдельными «гавками», внимательно приглядываясь к вершинам. И после того, как та пошевелится, начи
А рассказ хороший. Хоть и похожий на многие другие, но такая уж у нашего народа судьба - одна на всех.