Лосиные слезы
Я, конечно, человек не хвастливый, но почему бы не воспользоваться случаем и не похвалить свой добротный топор, который я, к моей великой гордости, сделал на славу? Но подождите! Начать повествование я хочу вовсе не с этого. Правильно говорит моя жена, что мыслей у меня в голове куча (по размерам не уступающая куче навоза нашего соседа Гришки Емелина!), а вот выстроить их всех в правильном порядке, да и вообще хоть как-то выстроить, чтобы избавиться от вечного хаоса, я не умею.
Погода, как ни досадно, с каждой минутой становится все хуже, словно злится за какие-то мной совершенные грехи. Но, уж простите, перечислять эти самые грехи я не буду, так как все их и не упомнишь. Я стою посреди шумного мира тайги (шумного потому, что пышная зеленая листва никак не унимается и все вторит и вторит разгулявшемуся ветру) и размахиваю своим огромным топором так, что щепки летят в разные стороны. Сейчас я нахожусь в восемнадцати километрах от деревни Старомышленниковой (именно в этом убогом месте мне приходится влачить свои земные дни) и занимаюсь ничем иным, как браконьерством.
Кстати, о браконьерстве. Вчера вечером сынишка (вечно он приходит из школы, напичканный умными мыслями, как таблетками!) просто-напросто озадачил меня, сказав, что рубить деревья без лицензии – великий грех и непослушание. Вы только представьте, как это все звучало из уст ребенка. Конечно, как говорится, устами младенца глаголет истина, но что теперь я должен верить всему, что бы ни сказал мой обормот? Вы не подумайте, что я такой заядлый браконьер, и мне плевать на все гласные и негласные законы. Вовсе нет. Я никогда не беру лишнего – я беру столько, сколько мне нужно для того, чтобы выжить, чтобы прокормить свою семью. Но не будем о грустном.
Люблю я, честное слово, люблю проводить время на свежем воздухе, даже сейчас, когда я валюсь с ног от усталости, когда я весь мокрый и липкий от пота, а руки уже будто готовы вот-вот выронить топор на влажную после вчерашнего дождя землю. Вокруг меня шныряет Килька (согласен, не самая лучшая кличка для собаки, но вот как-то так получилось), то и дело хватая меня за и без того драную штанину. Судя по ее решительному настрою, Килька желает, чтобы я, наконец, бросил рубить дрова и в самое ближайшее время поиграл с ней. Но не на того напала, старая шельма! Прежде всего работа, а уж потом развлечения!
Я краем глаза наблюдаю за усилиями собаки привлечь мое внимание, и это, уж чего греха таить, в немалой степени меня забавляет. А ведь хотел оставить старушку–лайку дома, и сидела бы она сейчас на цепи, и справлялся бы я тут один (в грусти и печали, конечно же).
Справа от меня, приставленное к корявому стволу осины, стоит ружье 12-го калибра. Не помню уже, сколько лет моему единственному огнестрельному другу, но поверьте мне на слово, что не один десяток диких зверей и птиц пал (как бы смешно это ни прозвучало) от руки этого молодца. Нет, я вовсе не привык гордиться убийством, да и, по совести, никогда особо этого не любил, но вот захотелось выразить ружью хоть какую-то благодарность.
Я вытираю тыльной стороной ладони пот, который, черт бы его побрал, все время капает мне в глаза, отчего те чешутся и слезятся. Собака замирает в стойке, и я сразу понимаю, что к нам пожаловали гости. Я осторожно нагибаюсь и кладу топор на исколотые мною паленья, после чего бесшумно подхожу к ружью и снимаю его с предохранителя.
Пока никого (или, кто его знает, ничего!) не видно и не слышно, но, если верить моей опытной охотнице, время расслабляться и продолжать рубить дрова еще не пришло, а потому я, напряженный и готовый в любой момент выстрелить в неприятеля, стою и держу ружье наготове.
Где-то справа задвигались кусты. Я вскидываю ружье и прицеливаюсь, ожидая появления зверя (но на самом деле у меня просто-напросто слюнки текут как у охотника, желающего добыть долгожданный трофей!). Кусты шевелятся с еще большей силой, и я высовываю язык, облизывая свои пересохшие губы.
Все равно, как бы я ни ждал, как бы ни готовил себя к встрече с «неизбежным», лось выскакивает так неожиданно (лучше сказать, неожиданно быстро), что я от изумления успеваю даже пару раз охнуть и лишь потом стреляю ему в след. Он проносится по поляне с неимоверной скоростью, чем, признаюсь, немало меня удивляет, и исчезает за плотной стеной ветвистых осин. Килька кидается в погоню за зверем, а я, уверенный, что промазал (а как иначе? Вот подумайте сами: нас разделяло около ста метров, лось двигался очень быстро, подобно молнии на раскаленном небе, да еще и я стрелял наотмашь, потому что был убежден, что не попаду!), ставлю на место ружье и продолжаю колоть дрова.
Вечереет, между прочим.
Я оглядываюсь по сторонам. Уже прошло не меньше пятнадцати минут, а собака все никак не возвращается. Ситуация начинает меня беспокоить, и я уже подумываю, что глупая псина умудрилась заблудиться в трех соснах (к вашему сведению, это выражение подходит здесь лучше всего, потому что местность, где мы сейчас находимся, Килька знает очень хорошо, ибо с самого своего рождения практически здесь живет). Но я по своей натуре человек сдержанный, и потому продолжаю без каких-либо признаков паники рубить дрова и складывать их в ровные небольшие поленницы.
Проходит еще минуты три, и до моего слуха (ну, наконец-то!) доносится лай Кильки. Я поворачиваюсь в сторону осин, в которых не так давно скрылся улизнувший от моей пули лось, и вижу серо-рыжий шарик, несущийся ко мне на всех парусах. Килька подбегает ко мне и больно кусает за левую ногу.
– Пошла прочь, скотина! – в сердцах кричу я на нее (еще бы! Не каждый день Килька заигрывается до такой степени, чтобы посметь до боли укусить меня) и легонько пинаю ее в жирный бок.
Килька с визгом отскакивает и садится, поджав хвост, завернутый кольцом. Она смотрит на меня долгим испытывающим взглядом, а я старательно делаю вид, что не замечаю ее присутствия вовсе. Но, видимо, Килька не из тех собак, которые привыкли падать духом перед мощью хозяина (или просто падать), и она, встав на все свои четыре лапы, снова начинает лаять, да так громко и надрывно, что я, смачно выругавшись, кидаю в нее первым попавшимся под руку паленом.
Упрямая псина успевает перебежать на другое место и уже там вновь продолжает свою нескладную песню.
– Вот тварь приставучая! – начинаю по-настоящему злиться я и швыряю в Кильку клочком земли, из которой, словно волосы Медузы Горгоны, торчат мелкие противные корни пырея.
Килька не обращает внимания на землю, которая попадает ей прямо в лоб и рассыпается по всей ее наглой морде. Собака подбегает ко мне и снова больно хватает за ногу. Я пытаюсь достать ее этой же ногой, но она снова уворачивается и умудряется еще раз цапнуть меня, правда, теперь у нее получается укусить лишь штанину. Она отбегает в сторону тех самых осин и, глядя мне прямо в глаза, возобновляет свой отчаянный лай.
Я в который раз повторяю все известные мне бранные слова, но все же поддаюсь на, скажем так, уговоры. Килька дожидается, пока я подойду к ней вплотную, а после срывается с места и бежит по следу скрывшегося от меня лося.
Ружье, я, конечно же, беру с собой, а то, знаете, не очень-то хочется угодить в лапы какого-нибудь обиженного медведя неподготовленным (или просто угодить!). Я, как и моя собака, перехожу на легкий бег, в противном случае рискую отстать от быстроногой суки и совсем упасть в ее и без того слишком наглых глазах. Ветки безжалостно хлещут меня по всем защищенным и незащищенным местам, но я, превозмогая усталость и ненависть, закипающую в моей жаром пышущей груди, продолжаю бег.
Собака выводит меня к узкой речке, ласково именующейся нами Поганкой, от которой (тут уже никакие патриотические чувства не заставят промолчать) за версту разит застоялой водой и царством вечной тины. Я напрягаю глаза, пытаясь увидеть причину такого поведения лайки, и с ужасом ее нахожу: в десяти метрах от меня лежит лось (такой здоровый, что я даже присвистнул от изумления) и зализывает кровоточащую рану в боку.
– Попал все-таки, – произношу я вслух.
Глаз мой наметан, чего уж поддаваться скромности, и я сразу определяю, что с таким ранением лосю не протянуть и до начала темноты. Я делаю шаг вперед, и лось, наконец, меня замечает. Килька же по какой-то лишь ей известной причине отстает от меня и начинает тихо поскуливать.
Я вскидываю ружье и прицеливаюсь, чтобы одним точным выстрелом освободить лося от мучающей его предсмертной агонии и добыть себе мяса на бог знает сколько месяцев вперед.
И тут я застываю на месте, не в силах ни сказать что-либо, ни даже сделать вдох. Лось поднимается так, словно время замедляет свой ход. Он еле держится на ногах, и я как будто даже чувствую на себе, с какими невероятным усилиями дается ему первый шаг. Он чуть наклоняет голову вперед и идет ко мне, навстречу ружью, готовому вот-вот выстрелить ему прямо в лоб. Он смотрит мне в глаза, как будто хочет сказать что-то важное, то, что я никогда не пойму, ибо я – человек, алчный и жаждущий крови.
Я готов провалиться сквозь землю, потому что мне больно и стыдно за все то, что я сделал в жизни плохого, и за то, что собираюсь сделать сейчас. Лось плачет. Он идет ко мне с опущенной головой и из его широко раскрытых честных глаз льются настоящие, искрящиеся под светом вечернего солнца слезы. Лось знает, что я его убью. И я тоже это знаю.
Я хочу повернуть время вспять и даже мысленно пытаюсь это сделать. Но время меня не слушает, ведь я слишком мал и слаб, чтобы отдавать ему приказы.
Лось останавливается в метре от моего вытянутого ружья и замирает. Я делаю выстрел. И тут же падаю на колени. Я не могу сдержать слез – я тоже плачу, чувствуя, как вместе со зверем умираю и я сам.
16 января 2013 года
