Рассказ. Куда не прилетают жаворонки...
КУДА НЕ ПРИЛЕТАЮТ ЖАВОРОНКИ…
Рассказ.
В десяти минутах ходьбы, на пригорке, виднелась маленькая деревушка с мрачновато-тёмными бревенчатыми избами. Угрюмыми валунами казались эти избы на фоне буйной осенней палитры леса.
В необозримые лесные дали опускалось солнце, неестественной позолотой высвечивая берёзки. Ветер стих. Отлепетали листья. В полной тишине я стоял, опустив на землю рюкзак, разминал усталые плечи и думал: где заночевать, в лесу или в деревне? Посидел на «колодине», отдохнул, любуясь красками догорающего дня и пошёл в деревню.
Деревня называлась «Слободы». На невысоком, потрескавшемся от времени столбике, красовалась металлическая табличка с такой надписью. Вся во вмятинах и дырах от дроби.
У крайней избы, старуха в платке, телогрейке, юбке неопределённого цвета и синих сапогах, загоняла кур в покосившийся от времени дверной проём под крыльцом; долго звякала засовом, вдевая в петли дужку огромного амбарного замка.
В избе, на подоконнике, сидела девочка, лет около семи и внимательно, сквозь стекло, меня рассматривала.
Я спросил у старухи разрешения заночевать и услышал стандартный в этих краях ответ: «Заходи, места хватит».
В жарко натопленной избе вкусно пахло тушёной капустой и древесным дымком. От подоконника, на котором сидела девочка, над стеной до угла, стояла длинная лавка, от угла, над другой стеной – такая я же. К лавкам придвинут громоздкий стол. У двери, на небольшой лавочке – ведро с водой; на стене рукомойник, с тазом на этой же лавочке.
За большой русской печью – диван. Другой обстановки не было.
Немного отдохнув, я снял штормовку.
«От..,- сказала старуха и отодвинула у двери занавеску, скрывавшую вешалку,- котомку и ружьё, в чулан снеси, нёкто нё вОзьмёт».
За окном быстро стемнело. Я сидел на лавке, прислонившись к бревенчатой стене. Свет не зажигали. Старуха ходила по комнате, наводя какой-то порядок.
- «Пошто» к нам,- спросила она?
- В отпуске… Хочу отдохнуть и поохотиться.
Старуха удивилась.
- Один, в лесу-то?
- Один.
- Не страшно?
- Пусть меня другие боятся… При мне ружьё,- с шутливой интонацией отвечал я!
- «Будёшь» откуда-то?
- С Кавказа.
- Где «тока» деревня находится?
- Отсюда очень далеко,- ответил я улыбаясь.
- «Она-а»!?
Ещё долго сидели в темноте.
- Электричество сюда не доходит,- спросил я?
- Уж «больно мотат»,- ответила старуха и щёлкнула в темноте выключателем, маловаттная лампочка под потолком, испустила жиденький свет.
Загремела печная заслонка. Ловко управляясь ухватом, старуха поставила на стол чугунок с картофелем, потом достала ещё один – с тушёной капустой. «Отведай,- сказала она мне,- Поди, оголодав за динь».
Девочка, на своём подоконнике, всё это время сидела молча. Куклы её, самодельные, тряпичные, с нарисованными лицами были уложены в рядок и укрыты цветным лоскутом. С прислоненной к стеклу фотографии смотрела молодая улыбающаяся женщина: в заснеженном лесу, красной куртке, круглолицая и темноволосая.
Наверное, я очень долго рассматривал фотографию. Девочка взяла её и прижала к груди.
- «Мамо» моя,- сказала она.
- И как же зовут… Твою маму?
- «Танё». (Таня)
- Она сейчас на работе?
«Велькатся… Втору нидилю дак,- ответила за девочку старуха,- Ноне и рОбить нИчого. Ранё в деляны сучки отклеиват ёзьдили, а сей год и роботы не нАйти».
Слово «велькаться», означает в этих краях – мелькать, слоняться без дела. На делянках сучья отклеивать – удалять сучья с поваленных деревьев, на лесоразработках, при помощи топора.
Глядя на фотографию, которую девочка не выпускала из рук, старуха бормотала про себя: «Скоро объявиця… Пенцию принесут, дак… Заранё приидёт».
Я долго не мог уснуть. Ворочался на промятом диване и думал: в лесу, давно бы уж спал; у костра, на лапнике, под кровлей из полиэтиленовой плёнки.
На печи, старуха с девочкой тоже не спали. Девочка в темноте ходила пить воду; слышно было как сопит она в пустеющую кружку… По приступкам карабкается на печь… О чём-то расспрашивает старуху – та, недовольно кряхтит, отвечает сквозь сон междометиями. Хорошо расслышал я только следующее:
- «Бабушко, а можот дядько мой папо? Мамо говорила… он в городе, на этажах живёт и скоро, увезёт нас».
- «Отступись! Твоя матка, поди, сома не знат, кто твой папо».
Крыльцо заскрипело. Послышалась какая-то возня… звонко лязгнуло железо.
«Явився проклятушчий»,- старуха включила свет, взяла кочергу, таз у рукомойника и ударяя в него этой кочергой, вышла на крыльцо, несколько минут, шумела и улюлюкала.
Девочка, взобравшись на подоконник, прислонилась лбом к стеклу и всматривалась в кромешную темень.
- Кто там,- спросил я?
- «Медвёдь,- спокойно ответила она,- Бабушко говорила – от матки ушов, шотатца голоднюшчий, норовит насест порушить и куру съести».
Я почти не поверил сказанному, но промолчал. Да и трудно было поверить, что всего в нескольких метрах от тебя – «шотатца» медведь!
Под утро, за стеной избы, снова кто-то ходил и фыркал. Хрустел под его грузными шагами тоненький ледок примёрзших за ночь лужиц.
Старуха слезла с печи, всё так же, не включая свет – «обиходилась»: скрипела дверью чулана, шаркала веником, растапливала потухшую печь. «Всёдно зимой околиёшь,- бормотала она,- сино косить нёкому – дак – сгинёшь».
Дождавшись рассвета, я поднялся с неудобного, надоевшего за ночь дивана и увидел девочку, сидевшую на своём подоконнике. Поздоровавшись, подошёл к ней. Она, молча, возилась со своими куклами и лицом походила на свою маму с фотографии. Я сказал ей об этом.
«Я светлёнькой родилась. Мамо назвала Светой,- ответила она,- А ты, на этажах живёшь?..»
Я замешкался: вспомнил ночьной диалог на печи и не знал, что ответить. Но девочка, по-видимому, окончательно уверовала – я из города и живу на «этажах».
- «И мы, с мамой, на этажах жили… малёнькой была… ничёгО не помню. К тебе медвёть на этажи приходит»?
- Там, где я живу, нет медведей и нет леса!..
- Там одни болота!?
- И болот нет. Есть только степи – это, такое большое поле, без деревьев.
- В степи кто живёт?
- Жаворонки. Они похожи на дроздов, но никогда не сидят на деревьях.
- Мы с бабушкой ходим по хлеб в Заречье, тоже идем через большое поле, там «далёко витко». Поляшей (тетеревов) «сгОнили», а жаворОнков, не видели.
- Среди лесов полей нет! Есть только поляны. Здесь жаворонкам будет тесно и скучно и не видно неба. Жаворонки живут там, где поля такие же огромные, как и все здешние леса. СТЕПЬ И НЕБО, в которое они поднимаются высоко-высоко, зависают, трепещут крылышками и поют свои песни, это – ИХ РОДИНА!
Вспомнив, что в рюкзаке есть яблоко, я пошёл в чулан, взял свои вещи и подал яблоко девочке. Она взяла его, очень долго рассматривала, словно игрушку, потом спросила: «А можно излОмить»?
Я догадался, для чего нужно разломать яблоко пополам.
«Мамо объявится и тоже отведает»,- подтвердила мою мысль девочка и я сказал ей, что вторая половинка быстро испортится. Она молча придвинула яблоко к маминой фотографии, посмотрела на меня с наивной доверчивостью и спросила:
- Ты ещё «придешь» к нам?
- Зайду на обратном пути, но это не скоро будет…
- Не забудь только, я подожду… А «медвёдя не тронь»!
- Он «насест порушит и куру» съест!
- «Не порушит! У нас двёрь вона кока толстюшча, с засовом, её бабушко на зомок зопират».
Попрощавшись с девочкой, я вышел. Прямо у крыльца стоял старый лохматый конь. Старуха, размахивая палкой, пыталась прогнать его, тот, только слегка покачивал головой, не боясь ни старухи, ни палки. Изгороди, вокруг избы не было, поэтому и прогонять его было бесполезно.
- «Околиит у двири,- увидев меня сказала старуха,- Хозяин помер – дак – и сам, уж стар больно. Робяты Лобановы, хОтили на нём кортошку свести, сами воз и пихали».
- Медведь ночью приходил, что ж не задрал?
- «ПЕстун. Матка, та б дак!.,- старуха даже прицокнула языком,- Не на ЖарОво ли болото «Идите»?
- В тех местах поохочусь.
- «Аккурат, два дни ходу… Клюквы сей год богато,- говорила она провожая меня и сокрушённо покачивая головой,- О-ой, далёко Итти»!
Немного отойдя, я оглянулся. Девочка на подоконнике, грустно и не по-детски печально, смотрела на меня; белел прислонённый к стеклу прямоугольничек фотографии и рядом – желтоватое, с розовым боком, яблоко. Ещё раз, прощаясь, помахал девочке рукой и ушёл.
По пути попадались деревушки, такие же маленькие и запущенные как Слободы; безлюдные, с покосившимися избами, из окна которой посмотрит на тебя старческое спокойное лицо, да выбежит на крылечко и облает собачонка.
Далеко за полдень я вошёл в деревню под названием Литвиново. У одной из изб, собрался народ и стояли два автомобиля: милицейский и скорой помощи. Пожилая женщина, одетая примерно так же как и прежняя старуха, держась за кол изгороди, громко причитала: «Федько, Федько о-о-й!..»
У милицейской машины: парень, в рубахе нараспашку и пьяный, тупо озирался вокруг, сучил руками пытаясь освободиться от наручников, ослабевшие ноги его, то ли от осознания случившегося, то ли от слабости, подкашивались и он, скользя спиной по кузову машины, опускался на землю. «Встать,- властно приказывал стоявший рядом милиционер,- теперь сидеть тебе долго, насидишься ещё»!
У автомобиля скорой помощи, на земле, стояли носилки, на них – прикрытое простыней тело; чуть поодаль – двое парней, пьяные, как и парень в наручниках, бессвязно матерились. «Отвечайте, когда у вас спрашивают и попридержите язык!»,- советовал милиционер, находившийся с ними и, если его не слушались, резиновой дубинкой ударял в подбородок так, что лязгали челюсти. Рядом находился человек в штатском; аккуратно прижимая подмышкой кожаную папку, казалось, со спокойной безучастностью, наблюдал происходящее, держал двумя пальцами прозрачный пакет с ножом, слегка помахивая им.
«Что случилось?»,- спросил я, подойдя к людям.
«Кто знат!?,- ответили мне,- Учостковый разбЕрется… Всё вИно из магазина пОпили… Теперь – дак!..»
«Танько-Танько,- сказала стоявшая рядом низкорослая женщина,- а мой-то Серёжко, жОниться на ней хОтив… даром… с робёнком».
От жуткой догадки выступила испарина. Утерев тыльной стороной ладони лоб и всё ещё на что-то надеясь, спросил: «Не из Слободы ли Танька»?
«Из СлОбод.»,- ответила всё та же низкорослая женщина и безнадёжно махнула рукой в сторону носилок.
Между тем, происходил небольшой конфликт. В фургончике скорой помощи находилась роженица и не хотела ехать вместе с покойницей. Пришли к компромиссу: роженицу поместили рядом с водителем, врача, в фургончик.
Оба автомобиля, гуськом, выехали из деревни.
Наступившую ночь я провёл в лесу, решив, больше не ночевать в деревнях… Грелся у костра, готовил на углях добытого тетерева и пил из фляжки горькую; хотелось снять усталость дневного похода и немного успокоиться… Жаль было светленькую Свету и её маму… которая никогда уж больше не объявится и не отведает яблоко.
