Да простят меня модераторы...
Да простят меня модераторы.., Знаю что по правилам нельзя публиковать чужие произведения, но думаю автор будит не против.
Нашел этот рассказ на просторах интернета, возможно баян, возможно вы его уже читали, но все таки хочу его суда выложить, что бы те кто ео не читал - прочел.
Жизнь на охотничьем зимовье
Леонид Киселев
В предлагаемой публикации представлена глава из готовящейся к изданию книги «Охотничьими тропами Красноярья».
Испокон веку охота в жизни человека считалась не только увлечением, но и способом его существования. Исторически сложились два вида охоты на дичь или зверя: охота любительская и охота промысловая. Существует и две категории охотников. Охотник–любитель и охотник–промысловик. Между ними, несомненно, много общего, однако они отличаются друг от друга по степени участия в ружейной охоте. Охотник–любитель участвует в так называемой свободной охоте как любитель, не ставя перед собой задачи большой охотничьей добычи, например, дичи. Охотник–промысловик занимается охотой с целью добычи дичи или зверя, предусмотренной специальным соглашением, которое называется договором. Если охотник–любитель, добывший на охоте пару уток, тетеревов или гусей, освобождается от сдачи их в заготовительную контору, то охотник– промысловик согласно заключенному договору, добытую пушнину, а так же часть дичи обязательно сдает в соответствующую заготовительную организацию.
Людей, увлекающихся любительской охотой много. А тех, кто занимается охотничьим промыслом, намного меньше. Охотничий промысел тяжелый, сопряжен с большими усилиями. Чтобы им заниматься, надо жить в отрыве от цивилизованного населенного пункта, на своем становье.
Охотник–любитель выезжает на охоту всего на 3–5 дней. Местом его охотничьего пристанища может быть развесистое дерево, шалаш, палатка, или избушка. Охотник–промысловик охотится долго, его охотничий сезон длится несколько месяцев, пока не выполнит обязательства по договору. Он имеет постоянный стан на месте охоты и живет в собственной избушке. В охотничьей жизни, как у охотника любителя, так и охотника–промысловика есть много общего, интересного, увлекательного, порою приключенческого.
Мне счастливо повезло. На своем жизненном пути я повстречал охотника–промысловика, который большую часть своей жизни посвятил интересному, охотничьему промыслу, хотя и очень опасному. Персонаж этого повествования – Михаил Кириллович Мутовин, охотник–промысловик. Много раз мне приходилось бывать на его заимке, быть свидетелем его охотничьей жизни. Я заслушивался его увлекательными приключенческими рассказами об охоте. Все это и послужило основой этого повествования об охотничьей жизни Кирилыча. Мы встретились на жизненном пути, не благодаря какому–то необычному случаю. Эта встреча вытекала из естественного хода событий.
Первые навыки стрельбы из ружья и вхождение в увлекательный мир ружейной охоты я получил еще в детстве от своего отца Василия Фокеевича на весенних удерейских разливах, куда утки залетали на дневку. Любовь к ружейной охоте вывела меня на охотничью тропу, которая часто переходила с одной таежной речки – Удерея на другую таежную речку – Удоронгу. Названия этих речек, начинаюшиеся с буквы «У», придуманы давным–давно местными кочевниками–тунгусами, и связаны с самым главным, что имелось здесь в горной породе – золотом.
Выход на речку Удоронгу произошел осмысленно. В доме, в котором проживала наша семья, во второй его половине, жил Михаил Кириллович Мутовин, охотник – промысловик. Он был сыном охотника–промысловика Кирилла Ильича Мутовина, поселившегося несколько десятков лет назад на речке Удоронге и обустроившего здесь свое охотничье становье. Признавая за Кириллом Ильичем главенствующую роль в семье и по существовавшей в этих местах традиции, его уважительно звали просто – Кирилыч. В последствии и Михаила Кирилловича тоже звали Кирилычем. Он поселился на заимке отца еще перед войной. Прошел через смертельный фронт от первого до последнего дня, уцелел, и остался живым и невредимым, и снова вернулся жить на заимку. Жил здесь и охотился вместе со своим отцом Кириллом Ильичем. Они каменские, родом из соседней деревни Каменки, что стоит на реке Каменке, а она – приток Ангары. Деревня находилась от заимки в восьмидесяти километрах.
Весной того года его отец Кирилл Ильич напоролся на проснувшегося от зимней спячки медведя. Охотник ранил медведя, и между ними завязалась схватка. Зверь сильно помял охотника. Кирилыч, теря силы, кое–как добрался до поселка золотодобытчиков. Однако от ран, нанесенных медведем, через две недели умер.
Кирилл Ильич был человеком хорошо известным среди охотников. Через много лет, когда я стал заниматься литературным творчеством, посвятил его памяти рассказ под названием «Кирилыч», который был опубликован в 2014 году в Москве, в Альманахе с произведениями номинантов национальной литературной премии «Писатель года 2013». После смерти отца, его сын Михаил Кириллович сохранил за собой становье на речке Удоронге и переселился туда жить на правах полного хозяина, там он жил постоянно, охотился на белку и соболя, постреливал хозяина тайги медведя и сибирского великана лося. Словом, он стал продолжателем жизни отца на охотничьем становье.
Однажды Михаил Кирилович появился, по своим делам в поселке и сказал мне, что весной на Удоронге забазировалась геологическая партия, возглавляемая главным геологом Дмитрием Петровичем Вотинцевым, которого я хорошо знал. Геологической партии было поручено выполнение секретного правительственного задания поиска, каких–то минералов. Позднее стало известно, что геологи искали в окрестностях речки Удоронги уран и нефелин, которые требовались для атомной и алюминиевой промышленности. Кирилыч сказал мне, что если я захочу поработать в геологоразведке, Дмитрий Петрович зачислит меня в свою партию.
На Удерейский Клондайк хлынуло долгожданное летнее тепло. Днем оно расползалось по удерейскому лесу. А к середине ночи хребты окутывал прохладный туман, освежая нагревшийся за день лес. Обрушившееся тепло подталкивало к тому, чтобы ринуться в далекий путь. И я решил воспользоваться переданным Михаилом Кирилловичем предложением главного геолога Дмитрия Петровича Вотинцева прибыть на речку Удоронгу для работы в геологической партии.
В один из дней, рано утром, по холодку, я повесил на одно плечо отцовскую одностволку, положил в мешок его алюминиевый котелок, коробок спичек, краюху хлеба и не сказав, никому по дому, ранним утром вышел за околицу поселка и махнул по знакомой Каменской дороге, уходившей тянигусом далеко вверх, и далее через глухую тайгу на речку Удоронгу.
Двадцать пять верст, которые предстояло мне пройти по таежной дороге и добраться до речки Удоронги, меня не страшили. Проскочу их, как я сам считал, на одном дыхании. Район речки Удоронги, северо–восточная окраина Удерейского Клондайка. Здесь в уединенном, прекрасном природном месте и находилась охотничье становье Кирилыча, на котором гелогоразведчики облюбовали для себя базу. Появившись на Удоронге, я был принят на временную, сезонную работу в геологическую партию. Мне приходилось выполнять разную работу, какую поручал главный геолог, начальник партии Дмитрий Петрович Вотинцев: крутил ручки динамомашины, когда телеграфист отстукивал телеграфным ключом азбуку Морзе, передавая сведения в некий штаб. Ходил в разные места глухой тайги, где рабочие рыли шурфы, выбрасывая наверх камни, серый плитняк, которые служили геологическими образцами. Камни я складывал в мешок и приносил на базу, на зимовье. Уходил в дальний путь, в поселек золотодобытчиков, приносил хлеб для геологоразведчиков из приискового магазина, преодолевая за один день полсотни верст. Иногда выскакивал с ружьем в тайгу, в надежде пострелять дичь. Перед тем, как отправиться в глухие места тайги, я спрашивал Кирилыча как лучше туда пройти. Он в свою очередь подсказывал, в каких местах какая водится дичь. В глухих заберегах Удоронги водились утки, в густых ельниках – рябчики, а на опушке сосняка мог вспорхнуть и молодой глухарь. Кирилыч предупреждал, что в глухой тайге надо быть очень вниательным, чтобы не напороться на злющего медведя или коварную росомаху.
Жизнь на заимке Кирилыча не была замкнутой, наоборот, была разнообразной. Главное, приходилось видеть воочию, как живет Кирилыч и готовится к промысловой охоте. На таежной, охотничьей заимке Кирилыча мне посчастливилось бывать в разные времена года: весной, летом, осенью, в начале зимы и даже в лютую зимнюю стужу. И каждый случай жизни на заимке не был похожим друг на друга, в каждом из них было, что–то свое, особенное, запомнившееся навсегда. Описывать отдельные эпизоды вообще жизни Кирилыча, не интересно. Куда интреснее проследить его занятие охотничьим промыслом в течение длительного периода, например, года. Такое описание дает возможность узнать, чем он занимался еще кроме охоты.
Охотничье становье Кириллыча располагалось на небольшой поляне, размером примерно тридцать на пятьдесят метров, окруженной высокоствольными лиственницами. В летнюю пору над поляной весь день висело горячее солнце, и от этого кругом было светло и приветливо. С весны поляна, на которой находилась охотничья заимка, сплошь покрывалась цветами, огненными жарками, а на ее кромке виделись сиреневые цветы саранок и густые корни малинового марьина корня. А летом им на смену приходили синие незабудки и голубые колокольчики. Кроме расшитого разными цветами ковра, привлекала речка Удоронга. Вода в речке светлая, лучезарная, словно слеза младенца. Облизывая песчаные берега, и протекая по каменистым перекатам, вода речки певуче струилась и журчала, напоминая замысловатые музыкальные звуки. Когда наступала осень, листва на деревьях покрывалась серебристо–золотистым цветом, и, падая на землю, пахла терпкой прелью. В начале зимы над поляной, заимкой и рекой начинал сыпать густой снег, он обрушивался лавиной, закрывая все вокруг белым покрывалом. В зимнюю пору избушку заносило глубокими снегами, и увидеть ее можно было, когда из трубы, словно воткнутой в рубленый скат крыши, струился синеватый дымок.
С правой стороны от речки, поляна упиралась в густой подлесок, на опушке которого стоял добротно срубленный из бревен лиственницы дом- зимовье. Внутри него вдоль стен широкие палати, тут же кирпичная печь. В доме зимой часто останавливались ямщики, водившие зимние обозы с продовольствием из деревни Каменки на удерейские прииски. В зимовье и разместились геологи и рабочие геологической парти.
Кроме поляны с высокими лиственницами, которая имела разный природный вид весной, летом и зимой, привлекала собой внимание избушка, в которой жил Кирилыч. Избушка стояла поодаль от зимовья, на обрывистом берегу Удоронги. Она была сердцевиной охотничьей заимки или охотничьего становья, как выражался сам Кирилыч.
Рядом с избушкой стоял маленький амбарчик, срубленный по всем правилам плотницкого искусства. В амбарчике Кирилыч хранил охотничьи принадлнежности и рыболовные снасти. Через речку был перекинут деревянный мостик с запрудой по его середине, сделанной из гибких тальниковых прутьев. С помощью запруды Кирилыч ловил рыбу, которой в речке Удоронге было очень много, особенно весной и летом.
На одной лини с избушкой находилась большая стайка для лошади. Чуть поодаль от нее, скособочевшись и почти повиснув над самой речкой, небольшая банька по–черному с каменком. Поляна, простиравшаяся в глубь леса, с расположенным на ней охотничьим становьем Кирилыча, разумно им использовалась для разных житейских дел. С левой строны поляны маленький огородчик, на жирной и взрыхленной земле которого Кирилыч высаживал картофель и табак–самосад.
Жизненное ядро охотничьего становья Кирилыча – избушка, не очень большая, пять шагов в длину, четыре в ширину. Вход в избушку через сенцы, с утренней солнечной стороны. У входа в избушку, у левой стены, на полу стоял короб, сколоченный из вытесанных бревнышек с песком, в котором были утрамбованы речные булыжники. На них лежала железная, пузатая, американская бочка из–под мазута, служившая печкой. Верх бочки, ее середина, между ребрами, был, приплюснут в виде площадки, на ней удобно стояли чайник и чугунок. В дверце печки круглые дырочки, через них хорошо тянуло воздухом, и дрова быстро разгорались. В зависимости от нагрева печки, чайник, стоявший на ней с кипятком, или витиевато попискивал, или шумно булькал, выпуская через дырочку в крышке струю пара.
В избушке два окошка, одно впереди, другое – по правой стене. У левой и правой стен – палати. Потолок и пол из отесанных, плотно сколоченных бревен, сохранявших в холодную погоду тепло. Между палатями, под окошком, стоял столик с лавкой, служивший обеденным местом. У входа в избушку, в правом углу, вешалка, а под ней, скамейка, любимое место отдыха Кирилыча.
Наработавшись на заимке, Кирилыч входил в избушку, наклонялся к деревянной кадке, где всегда была налита свежая вода из речки, зачерпывал ее железным ковшом, выпивал, причмокивая, садился на скамейку, снимал бродни и, откинувшись спиной к стене, отдавался минутной слабости, молча сидел, закрыв глаза.
На заимке и вокруг нее царило какое удивительное умиротворение, ощущались явное спокойствие. Около избушки было много всего того, что привлекало к себе внимание. Например, жарник, обложенный камнями кружочком, с высоким таганом из березовых кольев с рогульками на верху, с несколькими крючками, на одном из которых всегда висел медный чайник, весь закопченный до черноты. Жарник и таган стояли между амбарчиком и избушкой, близко к обрывистому берегу речки Удоронги, с видом на большую поляну, через которую вилась змейкой тропа, уходившая в глубь тайги. Жарник постоянно горел, не переставая, и около него всегда топтался Кирилыч, наслаждаясь пылающим огоньком, готовя на костре немудреное варево.
От горевших смолистых дров тянулся дым, который в ясную, безветренную погоду поднимался голубым столбиком вверх и там высоко,рассеивался. Кирилыч любил сиживать на гладко отесанном сутунке около жарника, покуривая свою неизменную трубку, попыхивая крепким самосадом.
По вечерам рабочие и геологоразведки усаживались рядом с Кирилычем на сутунки, служившие лавками по обе стороны ярко горевшего костра. Место вечерних разговоров было удачным. С речки продувало прохладой, отгоняя тучи гнуса, который к вечеру начинал свирепствовать. Рабочие рассказывали об одном, о том, как они тянули лямку в сталинских концлагеряях, на лесоповалах. Часто гвоздем разговоров был Кирилыч.
Возраст Кирилыча едва перевалил за черту в сорок лет. Он был не только заправским охотником–промысловиком, как о нем говорили такие же охотники, как и он. Бывший фронтовик, прошел войну от первого дня до последнего, остался в живых, чему сильно удивлялся. Кирилыч был человеком, хорошо и ярко запоминающимся. Невысокого роста, он крепко стоял на своих ногах и напоминал комель листвяга, уходившего глубоко в землю. Он был сноровист и вынослив. Мог подолгу раскрежевывать сутунки из лиственницы и сосны на дрова, мотаться по тайге в поисках охотничьей удачи.
С поразительным увлечением Кирилыч рассказывал о разных приключениях из своей охотничьей жизни: об отстреле медведя или лося, о ловле в конце зимы глухарей на петли. Перед тем, как начать очередной охотничий рассказ, Кирилыч следовал привычке, которой никогда не изменял. Он курил трубку, постоянно посасывал ее, дымя крепким самосадом. Курительная трубка, его собственное изобретение. Трубка была сделана из березы, по краю ее чубука и на мунштуке, блестели желтизной ободки, выпиленные из ружейного патрона. В кожаном кисете вместе с табаком–самосадом лежало древнейшее приспособление для высекания искры, кресало – железная скобка с зазубринами на ее внешней стороне. Тут же лежал камень – кварцит и трут – чага, кусок сухого березового нароста. Казалось бы, сидя у пылаюшего костра, можно было горевшей лучинкой запалить табак в трубке. Но Кирилыч этого не делал, а следовал выработанной привычке, которая в его действе считалась неким ритуальным свойством, которому он ни когда не изменял. Высеченная кресалом из камня искра попадала на трут и он начинал витиевато тлеть. Тлевший трут Кирилыч клал в трубку на табак и начинал ее усиленно раскуривать.
Зрелище было любопытное, оно привлекало своим древним происхождением. Раскурив трубку и попыхивая крепким самосадом, он начинал рассказывать вспомнишевшеийся приключенческий случай из своей охотничьей жизни, сопровождая свой рассказ характерным каменским говорком. И было в его немудреных рассказах, что–то занятное, увлекательное, запомнившееся мне на всю жизнь. Словом, на охотничьей заимке Михаила Кирилловича, на речке Удоронге все было пропитано охотой на дичь и зверя.
Жил Кирилыч на заимке не в одиночестве, у него были любимцы и надежные друзья, конь Гнедко и собака Полкан. Кирилыч относился к коню и собаке как к части своего собственного тела, проявляя о них исключительную заботу. Он их сытно кормил, расчесывал, загонял в речку и ополаскивал водой. Интересная история их появления в жизни Кирилыча и на заимке. В 30-м году на села и деревни обрушилась агрессивная, тоталитарная коллективизация. Не обошла она стороной и людей, живших в деревне Каменке, не пощадила никого, досталось и Мутовиным, семье Кирилла Ильича. Ко времени начала коллективизации в хозяйстве Кирилла Ильича на свет появился жеребенок гнедой масти, получивший кличку Гнедко. Однако коллективизаторам захотелось, чтобы Мутовины жеребенка сдали на общий скотный двор.
Михаил Кириллович, будучи в то время еще молодым парнем, смекнул, что жеребенка надо спасать, и перегнал его на заимку на Удоронгу, чем и спас его от коллективизации. Коллектвизаторы, зная, что на Удоронге глушь, не рискнули туда заявляться, и жеребенок уцелел. Со временем он вырос в сильного жеребца на длинных ногах с широкой спиной и мощной грудью. В 1941 году, когда Кирилыч ушел на фронт, Гнедко остался под присмотром отца, Кирилла Ильича.
Не менее интересна история появления на заимке и собаки Полкан. Однажды, летним днем, разыгралось большое ненастье, весь день на тайгу лил ливень, как из ведра. В это время через заимку пробирались тунгусы с небольшим караваном оленей. Кирилыч предложил тунгусам переждать ливень на заимке, накормив их горячим обедом. Тунгусы никогда ничего не забывают, если человек для них сделал большое добро. Через месяц, когда тунгусы снова проходили через заимку, вожак подарил Кирилычу щенка, сибирскую лайку. Названный Полканом, щенок вырос в сильную собаку с черной полосой по спине и серыми подпалинами по бокам, белогрудым, с лапами, похожими на тигриные. Полкан был той отчаянной собакой, которая смело, вступала в схватку с медведем и не боялась загонять в тупик и лосей.
Бывая часто на заимке, слушая рассказы Кирилыча из его охотничьей жизни, хотелось рассказать, как она складывалась, например, в течение года. Годовой цикл его занятости брал свой отсчет с конца мая. С этого времни он начинал заниматься заготовкой съестных припасов впрок, как говорится. Несколько дней собирал черемшу, засаливая ее в берестяных туесах, перекладывая каждый слой мелкими речными камешками, чтобы она не закисла. Собрав и засолив черемшу, Кирилыч приступал к заготовке дров на зиму, которая падала на конец мая–начало июня. В это время древесина на рубку и распиловку очень податлива, мягкая. Срубал деревья разные, в первую очередь лиственницу. Горевшая смолистая лиственница в печке, выделяет сильный жар. Использовал сосну, березу и даже осину для топки печки в теплое время. Дрова распиливал и раскалывал большими поленьями такой длины, какой была топка печки. Дров заготавливал много. Ведь начиная с середины декабря, и по март морозы держались сильными, иногда падая до 55 градусов ниже нуля, и топить печку приходилось ежедневно и подолгу.
Распиловкой и колкой дров Кирилыч занимался с утра и до полудня. И через несколько дней на поляне появлялась длинная поленница смолистых дров из лиственницы и сосны. Закончив свой тяжелый день заготовкой дров, Кирилыч усаживался на зеленую, мягкую траву и, прислонившись к поленнице, источающих свежесть смолья, вдыхал этот удивительно терпкий, целебный запах. Он сидел на зеленой траве долго, вдыхая смолистый запах древесины, словно восстанавливая свои затраченные силы на заготовке дров.
Управившись с засолкой черемши и заготовкой дров на зиму, Кирилыч несколько дней работал на своих покосных делянах: вырубал мелкий кустарник, кочкарник, сжигал сухие сучья. Вычистив сенокосные деляны, ожидал, когда спадет в речке Удоронге весенняя вода, чтобы приступить к ловле рыбы. К концу июня большая вода в Удоронге спадала. Вода в речке свежая и проточная, а это любимое место обитания ельцов. Для их ловли Кирилыч делал специальное сооружение. К мостику, перекинутому через Удоронгу, он приспосабливал деревянную перегородку, а в ее середину вставлял большую, конусообразную корзину, сплетенную из гибких прутьев ивы. Такая корзина в рыбацком деле называется мордой. Рыба, сплавляясь по реке, попадала в корзину. За лето Кирилыч вылавливал и засаливал впрок ельцов несколько берестяных туесов. И этой добычи хватало на целый год. Посуда из бересты – величайшее изобретение русского человека. В ней хорошо и долго сохранялись соленья.
С середины июля и до конца первой декады августа, Кирилыч работал ежедневно, заготавливал сено: косил, ворошил, свозил в одно место, стоговал, метал зарод. Словом, в это время его рабочий день начинался утренней зарей и заканчивался вечерней. А сена заготовить надо было много. Кроме заготовки сена для своего коня, он заготавливал еще по оплачиваемому договору для Южно–Енисейского золотоприискового управления. Заготовленное сено зимой на лошадях вывозили приисковые ямщики. Сильно уставший от сенозаготовки, он переключался на легкую работу.
Середина августа для Кирилыча была неким периодом, когда надо было многое сделать, что определялось самой природой. К этому времени вырастал табак–самосад. Кирилыч срезал листья и верхние части корней табака, и все это вместе мелко крошил ножом. И пока стояли жаркие августовские дни, раскрошенный табак выкладывал на широкую доску на солнце. Когда табак высыхал, Кирилыч его складывл в мешок, пошитый из мягкой кожи лося. Такое хранение табака придавало ему крепость и сухость. Август посвящал сбору в лесу белых груздей, засаливая их в берестяные туеса. В это же время, когда уже созревала ягода брусника и до начала холодных утренников оставалась еще сухой, он занимался ее сбором, складывая ее в специальный ларь. Весь сентябрь и до середины октября для Кирилыча были периодом охотничьей разведки. Верхом на Гнедке он объезжал места будущей охоты на пушного зверя. Приглядывался, где за лето расплодились белка и соболь. Выслеживал медведя, чтобы знать, где он может залечь на зиму и места обитания молодых лосей. В эти дни, когда выслеживал медведя и лосей, собаку с собой не брал, она могла раньше времени спугнуть зверя.
Ближе к середине октября выезжал на пару дней в приисковый поселок Южно–Енисейский, где в «Заготживсырье» заключал договор на право охоты и на сдачу добытой пушнины. На прииске одновременно запасался и недостающим харчем. Его жеребец Гнедко был крепким, на высоких ногах, с широкой спиной, и Кирилыч навьючивал его под завязку, как говорится.
Вернувшись из поселка, Кирилыч готовил ружье, курковую двустволку, заряжал патроны, укладывая все вместе, что требовалось на охоте. Особенно тщательно Кирилыч готовил заряды для охоты на медведя и лося. Отлив из свинца на колыпе круглые пули, их верх он разрезал тонкой пилкой, делая так называемую крестовину. Такая пуля, попадая в зверя, усиливала ее убойную силу.
Охотничий промысловый сезон Кирилыч начинал в конце первой, начале второй половины октября и продолжал охотиться до конца декабря, если не было морозов. А если начинала свирепствовать стужа, то охоту приходилось сворачивать уже в середине декабря. К началу охотничьего сезона ночи выхолаживались, иногда на тропах уже появлялась перенова, первый снежок, белка уже была «выходной», серой, да и соболь поблескивал серебром. У такого охотника–промысловика, каким был Кирилыч, в экипировке все было отлажено до мелочей, в ней не было ничего лишнего, а имелось лишь только то, что требовалось для охоты. Переход от осени к зиме в тайге нельзя сказать, что холодный, но и не теплый. В начале охоты, пока еще было относительно тепло, Кирилыч одевался легко. У него был удобный охотничий костюм, куртка и брюки, пошитые из шинельного сукна. На ноги одевал так называемые головки, именуемые по охотничьи как чирки. Головки были короткими, до щиколоток, шились из крепкой лосевой кожи, внутрь клалась стелька из сухой травы. Она создавала мягкость в длительной ходьбе по тайге, и не давала ноге потеть, впитывая весь пот в себя. На ногу наматывал по–солдатски теплую портянку из шинельного сукна и соединял ее внизу со штаниной, переплетая мягкой бечевкой. Такая обувка при ходьбе была очень удобной, теплой и бесшумной.
Кирилыч навешивал на одно плечо ружье, на другое – полукруглую, кожаную сумку, в которой лежали заряженные патроны. К седлу, на боку коня Гнедка, было приторочено охотничье приспособление. Оно представляло собой плоскую, тонкую, выструганную из кедра дощечку, к ней был приделан небольшой мешок, в который Кирилыч складывал добытую белку и соболей. Здесь же имелась и петля, в которую он вкладывал небольшой топор.
В дни охоты Кирилыч вставал рано, еще затемно. Первым делом шел в конюшню и проверял коня Гнедка и попутно собаку Полкана. Вернувшись в избушку, съедал добрый кусок лосиного мяса и выпивал кружку горячего брусничного настоя. Подкрепившись, садился в седло коня и в сопровождении Полкана отправлялся по известным тропам в места, где водились белка и соболь. За охотничий день Кирилыч преодолевал 15–20 километров по глухой, занесенной снегом тайге. За день он отстреливал 10–15 белок. Соболей добывал меньше. Пропорция выглядела так: на каждый дневной отстрел белок приходился один соболь. Возвращался на замку на Гнедке в сумерках.
Что ни говори, но за охотничий день Кирилыч сильно уставал. Однако назависимо от усталости, он проделывал в первую очередь ту работу, какая была определена раз и навсегда. Первым делом он затапливал печку и подогревал на ней мясную похлебку для Полкана. Потом поил водой Гнедка, приносил к нему в стойло пару охапок сена. Пока крутился возле коня и собаки, от разгоревшихся в печке смолистых дров избушка наполнялась теплом.
Преодолев за день длинный, охотничий маршрут, Кирилыч накоротке давал отдых своему уставшему телу. В первую очередь освобождал себя от обувки и облачения, пропитавшиеся запахами снежной тайги за день.
Он садился за столик, чтобы поесть, а вернее восстановить затраченные за тяжелый переход силы. А восстанавливать их ему помогал тот харч, которым он пользовался. Тяжелый охотничий день Кирилыч завершал трапезой. Он не садился за обеденный столик, не поставив на него для закуски солонины и мяса лося. Во всей обеденной трапезе Кирилыча виделся большой опыт использования того, или иного харча. Он выпивал с устатку стакан водки, закусывал соленьями, черемшей, груздями и ельцами. Соленья растительной пищи позволяли Кирилычу восстанавливать некий внутренний баланс, который за время длительного охотничьего маршрута естественно нарушался. Выпив еще полстакана водки, наливал в большую чашку горячей похлебки с мясом лося и аппетитно с ней справлялся. Потом наполнял большую кружку горячим брусничным настоем, и не спеша его выпивал. Набивал свою неизменную трубку табаком–самосадом и раскуривал. Он курил долго, ему спешить было некуда. Все время, пока курил, наслаждался от разгоревшейся железной печки ласкающим теплом. Завершив трапезу и выкурив трубку, он ложился на согретую горячей печкой постель, и крепко засыпал. Он спал всю ночь, не просыпаясь. Но утром, как заведенный, вставал в назначенный час и уже был на ногах. Как всегда съедал кусок лосиного свежего мяса, запивал брусничным настоем, садился на Гнедка и выезжал на охотничью тропу, а впереди по рыхлому снегу бежал надежный кобель Полкан.
Дней через десять после начала охотничьего сезона, Кирилыч выходил на охоту на медведя и лося. В это время надо было заготовить и медвежьего и лосиного мяса и сложить его в лабазах, которых у Кирилыча было два. Они находились в двух верстах от заимки. Каждый лабаз стоял на высоких четырех столбах, под крутой крышей и в него не могли добраться ни медведь, ни росомаха. Охота на медведя имеет определенный порядок.
Наивно думать, что вышел в тайгу, выследил медведя и застрелил его. В действительности все не так. Медведя надо выслеживать долго, определять маршрут его передвижения по тайге, места, оставленных им меток. Кирилыч считал, лучше всего этим заниматься в середине сентября, когда в тайге еще держится теплая, сухая погода.
В один из таких дней Кирилыч оставлял Полкана на заимке, брать его с собой было нельзя. Если Полкан возьмет след медведя и настигнет его, то между ними возникнет схватка. И выслеживание медведя, где он собирается залечь на зимовку, сорвется. По признакам, которые определял Кирилыч безошибочно, он находил тропу медведя и то место, где он на ней оставлял свои метки.
Известный американский писатель Луис Ламур в своей книге «Всадники высоких скал» так описывает место медвежьих меток. «Мы оказались у одиноко росшей сосны. Все дерево было расцарапано, кора на нем была местами содрана, в некоторых местах из ствола были вырваны большие куски древесины. Следы ногтей располагались на этом стволе на высоте примерно восьми футов (около двух с половиной метров – Л. Киселев) над землей. Внизу дерево было густо измазано грязью, к которой прилипли клочья шерсти». Это было, как пишет автор, так называемое медвежье дерево, мимо которого никогда не пройдет ни один медведь, чтобы не оставить на нем свой знак. Так медведи прокладывают тропы по тайге и оставляют на них свои метки.
Кирилыч знал об этих хитростях хозяина тайги и легко находил медвежью тропу. А потом все присходило по намеченному плану. В один из дней, когда тайга уже была изрядно покрыта снегом, а легкий морозец способствовал безшумному продвижению по медвежьей тропе, Кирилыч выходил на охоту на медведя.
Охота на медведя и лося, как рассказывал Кирилыч, требовала большой осторожности и сноровки и от охотника, и от собаки. Полкан был натаскан для охоты на медведя. Кирилыч знал, что медведь обладает мгновенной реакцией. И если собака окажется впереди медведя, то ее погибель неминуема. Кирилыч подробно рассказывал, как в тот день Полкан покружив по лесу, вскоре привел его к сосновой релке, где между старыми завалами медведь уже устроил себе на зиму лежку – берлогу. Полкан приблизился к входу в берлогу и начал отчаянно лаять, шерсть на его загривке вся взъерошивалась. Наконец, растревоженный лаем собаки, из берлоги показался и мишка. Кирилыч подал условный окриг Полкану, и тот отскочил подальше в сторону на безопасное от медведя расстояние. Когда медведь встал на задние лапы во весь рост, Кирилыч вскинул ружье и метким выстрелом уложил хозяина тайги, рухнувшим плашмя на снег. Медведь оказался не только молодым, но и сильно жирным, о чем говорила его черная лоснящееся шерсть на спине. Всем, кто проживал в тайге, хорошо известно благотворное влияние на работу желудка черемши. Известно было и то, что ее употребление с медвежьим жиром ощутимо улучшает состояние всего организма. Кирилыч по своему жизненному опыту знал об этом, поэтому старался запастись и черемшей и медвежьим жиром. Кирилыч оказался не одиноким в использовании медвежьего жира для улучшения работы организма. Через много лет, читая увлекательную книгу Эрика Кольера, канадского траппера – охотника «Трое против дебрей», в которой подробно рассказывает, как он вместе с женой и маленьким сыном охотились за медведем, чтобы запастись на зиму его жиром. Освежевав медведя и разрубив мясо на части, Кирилыч завозил его на лабаз.
Добыча лося особенно не отличалась от охоты на медведя. Неподалеку от Удоронги, уже занесенной снегом, в глухом осиннике, Полкан настигал тройку лосей. Среди них был большой, старый лось, и еще два молодых. Собака знала свое дело при охоте на лосей, отсекала путь последнему лосю и загонял его к отвесной стене обрыва косогора, и он оказывался в тупике. Полкан, облаивая лося, выбегал впереди него. К лосю приближаться близко нельзя, особенно со стороны задних ног. Рассвирипев и оказавшись в опасности, лось в этот миг способен изловчиться и своим молниеносным, сильным ударом задних ног убить собаку. У лося уязвимое место передняя лопатка. Кирилыч подбегал на близкое расстояние и первым же выстрелом в лопатку, укладывал лося. А дальше происходило все так же, как и при разделке медведя, освежевание лося и доставка его мяса в лабаз.
Кирилыч был охотником аккуратным и осторожным. На месте разделки туш медведя и лося ничего не оставлял. Оставлять остатки от убитых медведя или лося, которые служат приманкой для лесных хищников, нельзя. И собрав все вместе, Кирилыч сжигал на жарко горевшем костре. В день забоя лося, он обязательно готовил особый ужин, зажаривая печень на сковороде, пока она была свежая и мягкая.
Кирилыч, как охотник, долго проживший в тайге, знал толк в коже, выделанной из шкуры лося. Путем специальной обработки шкуру лося Кирилыч превращал в мягкую кожу, из которой шил все, что требовалось носить зимой, обувку и верхонки – рукавицы, в которых даже в лютую зимнюю стужу не мерзли ни ноги, ни руки. Разделывая тушу лося, Кирилыч особенно дорожил его ногами. Кожа, выделанная из шкуры, снятой с ног лося, представляет особую ценность. В этом кроется определенный смысл. На изготовление головок (обувки) использовалась та кожа, из которой ее выделывали из шкуры лося, ободранную с его ног. Как известно, в летнюю жару лоси для спасения от гнуса заходят в холодную воду речки и простаивают часами. От этого шкура ног лося самая крепкая, наиболее пригодная для пошива обувки. После специальной и длительной выделки, кожа из шкуры ног считается не только крепкой, но и водо и морозоустойчивой.
Охота давалась тяжело. Уже через две–три недели после ее начала, выпадал глубокий снег, и преодолевать тропы в поисках белки и соболя приходилось с большим трудом. Охотничий сезон для Кирилыча обычно складывался удачно. К середине декабря он был уже близок к выполнению договора по добыче пушнины. Подходил к концу очередной год, заканчивался охотничий сезон, на исходе был и декабрь месяц. Кирилыч жарко протапливал баньку с каменком по черному и долго парился густо связанным березовым веником, смывая с себя накопившуюся всю тяжесть охотничьего бремени.
В канун нового года тайга уже погружалась в морозную стужу, трещали сучья на деревьях, в речке Удоронге щелкал лед. Кругом нависал густой, трудно продыхаемый туман, сверху сыпались колючие снежные звездочки. Морозная стужа не страшила Кирилыча, и он готовился к отъезду в приисковый поселок Южно–Енисейский. Он встал рано утром, еще затемно, поил водой Гнедка, давал горсть мясных, вяленых кубиков Полкану, за что тот старался лизнуть руку хозяина своим большим шершавым языком. Кирилыч закладывал в сани несколько охапок сена, а на них два приготовленных увесистых мешка. В одном мешке новогодние гостинцы для родных и знакомых – куски мяса лося. В другом – добытая пушнина на сумму чуть более одной тысячи рублей. Такова была стоимость прошедшего охотничьего сезона промысловика Михаила Кирилловича Мутовина. За этой удачей стоял большой труд, любовь к охотничьему промыслу.
Предстояло преодолеть по тайге длинную дорогу, двадцать пять верст, прежде чем доберешься до прииска золотодобытчиков. Экипировка Кирилыча была под стать морозной стуже. В арсенале охотничьей одежды Кирилыча удачно сочетались пошитые из мягкой кожи лося унты, верхонки, короткополый тулупчик, огромная шапка из шкуры молодого медвежонка, а так же длинные рукавицы для перехода по морозной тайге. И если стояла невыносимая стужа, Кирилыча сверху накидывал на плечи длиннополую доху из собачьего меха, а ноги закрывал торбосами из лосевой кожи.
Глянув на прощанье на заимку, Кирилыч садился в душистое сено, уложенное в санях. Полкан выскакивал вперед на знакомую дорогу, как бы указывая, правильность пути, а за ним устремлялся резвый конь Гнедко. Через каждые пять верст, чтобы не залеживаться в санях и разминать затекшие ноги, Кирилыч слезал с саней, и шел впереди, коня, пока не начинал себя чувствовать разогревшим.
Встретив новый год на прииске, и весело отгуляв в компании с родными, наступившими буднями Кирилыч подъезжал на Гнедке к конторе «Заготживсырье», где сдавал добытую пушнину, ему подсчитывали за нее полагаемые деньги, на которые он тут же закупал все то, что ему было необходимо для жизни в это время. А закупал он, прежде всего мешок муки. К муке Кирилыч относился как к главному продукту, существующему в природе.
Испытавший в жизни много разных невзгод, в том числе и голод в период коллективизации, прошедший через смертельный фронт, он говаривал так. Если есть в запасе мука, то в тайге при дичи голод не страшен. Из муки он пек на печке сочни, приготавливал заваруху, сдабривая ее медвежьим жиром. Закупал Кирилыч добрую дюжину буханок хлеба, соль, чайную заварку и водку. И конечно, закупал охотничий провиант: порох, дробь, капсюля для патронов.
На исходе января Кирилыч принимался за выполнение договора перед Южно–Енисейским приисковым управлением, изготавливая деревянные лопаты. А их на прииске требовалось много. За зиму выпадали глубокие снега, и чтобы приисковый поселок не утонул в снегах, его убирали, разгребая дорожки и тропы этими лопатами. Он выбирал в тайге толстые осины, срубал их, распиливал на сутунки и раскалывал на широкое дранье, которое служило материалом для изготовления лопат. Осина очень мягкое дерево и легко поддается обработке. Не ахти, какой заработок был у Кирилыча от изготовления осиновых лопат, по 10–15 рублей за штуку, но все же это подспорье для жизни. Сделанные лопаты он отправлял с ямщиной в феврале, когда она появлялась на заимке, чтобы вывезти с нее заготовленное летом сено.
Так, в работе, незаметно подбегала середина февраля, заканчивались вьюжные метели, cнег в тайге твердел и можно было пробраться в любой ее угол. Кирилыч начинал готовиться к охоте в ловле глухарей на петли. Подготовка к этому промыслу, как рассказывал Кирилыч, требовала много времени и усилий. Она начиналась с изготовления петлей, которые в охотничьем деле назвают силками. Петли для ловли глухарей испокон веку плели из конского волоса. И тут без жеребца Гнедка не обходилось. Вырвав из хвоста коня необходимое количество волосин, Кирилыч сплетал из них тонкие, крепкие петли. Глухарь, попав ногой в петлю, не мог ее порвать.
В середине–конце февраля Кирилыч запрягал Гнедко в легкие сани и отправлялся в места, где обычно бывают глухариные тока. К этому времени на твердом снегу уже появлялись глухариные «чертежи». По ним безошибочно определялись места будущих глухариных токов. Можно было и не прибегать к этому. Ведь Кирилыч знал все глухариные тока, какие могли быть вокруг.
Кирилыч к устройству места глухариной ловли относился основательно, выбирая площадку, которая одним боком упиралась в густой ельник, обязательно рядом со стоявшими высокими елями. Хвоя ели для глухарей всегда служила хорошим кормом. От выбранного места отходил метров на 200–300 и вырубал пару елей и свозил их на площадку.
Срубленные ели, и густые ветви раскладывал вдоль опушки площадки. После этого привязывал незаметно к толстым сучьям елей петли и вокруг посыпал овсом, который служил не только приманкой для глухарей, но и лакомством. Глухарей Кирилыч отлавливал весь март, иногда захватывал и апрель. При ловле глухарей Кирилыч не жадничал, он соблюдал меру. Отловив десяток–полтора мошников, он на этом останавливался. И в середине апреля, когда дорога затвердевала настом, и можно было легко проехать в Южно–Енисейский, он снова выбирался на Гнедке из тайги. А это обычно падало на дни накануне святой пасхи.
Кирилыч, следуя своему правилу, опять привозил родным и знакомым пасхальные гостинцы – мясо сохатого и добытых глухарей. Как охотник промысловик, часть отловленных глухарей сдавал в «Заготживсырье», а оно передовало в приисковую столовую, где повара готовили глухариное жаркое, а посетители, отведав его, вспоминали добрым слово Кирилыча. Так, с весны и до весны проходил каждый год в жизни Кирилыча. И он, не делая себе никаких послаблений, начинал готовиться к следующему охотничьему сезону.
Прошло 20 лет с тех пор как я, будучи мальчишкой, впервые оказался на охотничьем становье Кирилыча и начал общаться с ним. В один из приездов в Южно–Енисейский, я узнал, что Кирилыч больше не живет на Удоронге, а переселился сюда, в дом на одной из улиц. С самого детства я хорошо знал эту улицу и этот дом, и пошел к нему на встречу. Встреча была неожиданной. Мы крепко поздоровались, и долго стояли, обнявшись. От Кирилыча исходило родное, отеческое, он был старше нашего отца всего на три года. Он казалось, совсем не изменился, все такой же кряжистый, с белесой круглой головой, с неизменным каменским говорком, выглядел бодрым и здоровым. Идя на встречу с Кирилычем, я зашел в приисковый магазин и купил водки. Он спустился в подпол и достал берестяный туес с традиционной своей закуской, солеными ельцами, чем меня сильно удивил. Мы выпили горькой за встречу и закусили ельцами, вспомнив их ловлю на Удоронге.
А вскоре я получил из Южно–Енисейска известие: Кирилыч умер от разрыва сердца. С этим известием во мне будто что–то оборвалось, тело пронзила жгучая боль. Ушел из жизни один из тех, кто многое знал и умел в охотничьем промысле, сильно его любил. Михаил Кириллович Мутовин был последним из удерейских охотников–промысловиков. C его кончиной перестала существовать промысловая охота на Удерейском Клондайке.
Картина народного художника РСФСР Т. В. Ряннеля.
Россия – Сибирь – Красноярск – Новосибирск, март 2014 г.
