Охотничья совесть.
Маленькая железнодорожная платформа. Мимо с грохотом проносятся товарные поезда, пригородные электрички. На деревянной скамеечке рядом со мной сидят двое, о чем-то оживленно беседуя между собой.
Останавливается электричка и мы вместе садимся в один вагон. Пассажиров мало. Один из них встречает нас вопросом: "Ну как?" Он подсаживается еще ближе: - Охотники для меня загадочные люди, - говорит он, - сырость осенняя, грязь, а они ходят до позднего вечера где-то в лесу. Что в этом хорошего?
- На это, миленький, вот, что я скажу: - походишь денек, ноги устанут, а телом и душой весь как-то отдохнешь. Впрочем, главное тут, конечно, охотничья страсть, - ответил один из моих соседей.
- Я не охотник, - снова заговорил наш собеседник, - а вот сын мой записался в кружок юных охотников, ходит на лекции, учится стрелять по тарелочкам на стенде. Не знаю, хорошо ли, что он будет охотником.
Охотничья совестьК нам присоединился еще один собеседник - высокий, пожилой человек с большими седыми усами.
- А помните, что писал Тургенев, - обратился он к нам: "Мой сосед был охотник, а следовательно, и прекрасный человек". - Как видите, Тургенев утверждает, что все охотники прекраснейшие люди. Хотите я расскажу вам, почему это так?
- Будем рады послушать. Расскажите.
- Охота не только развивает человека физически, как самый разнообразный спорт, она закаляет волю, воспитывает хорошие качества характера.
Как-то весной, еще будучи юношей, я шел на вечернюю тягу вальдшнепов. Солнце уже приближалось к горизонту. В лесу звенели голоса певчих птиц, а над зеленеющими полянами пели жаворонки. От лесной зелени веяло свежестью и как-то особенно легко дышалось. Мне нравилось, что я, как взрослый охотник, не боюсь заблудиться в густых зарослях и когда поздно вечером пойду домой, темнота не напугает меня, а будет только приятна. С гордостью вспомнил о том, что никто из оставшихся дома ребят не отважился бы на такую ночную прогулку.
Впереди меня в мелких зарослях с только начинающими распускаться березовыми почками раздался знакомый треск. Так трещит лежащий на земле прошлогодний сучок под ногами человека. А вдруг волк? Я остановился, спокойно открыл затвор своей одностволки и, переменив патрон, заложил картечь. Продолжая всматриваться в том направлении, откуда раздался треск, я увидел шагах в тридцати от себя в кустарниках лося.
- Нельзя стрелять, - подумал я и повторил слышанную от одного охотника фразу: "Пусть живет для украшения леса". Я пошел, раздвигая кусты, дальше. Лось шарахнулся в сторону, и я услышал удаляющийся топот его копыт.
Вдруг почти из-под самых моих ног, захлопав крыльями, вылетела тетерка. Вздрогнув от знакомых, но всегда волнующих охотника звуков, я вскинул ружье и, не раздумывая, выстрелил. Птица упала. Удачный выстрел навскидку меня обрадовал, но это было самое первое впечатление. Тут же меня охватило горькое чувство досады: "Зачем я стрелял? Ведь весной нельзя стрелять самок". Я хорошо сознавал то, что, застрелив тетерку, я лишил тем самым самого же себя тетеревиного выводка. Но и это полбеды. Горше всего то, что я теперь покрыл себя позором.
- Домой нести тетерку нельзя, ее немедленно надо здесь же где-нибудь спрятать, - рассуждал я, стоя над убитой птицей. Потом я схватил тетерку за крыло и побежал искать подходящее место, где можно было бы зарыть, спрятать ее от хищных птиц, от глаза людского. Натолкнувшись на ворох хвороста, я быстро разгреб его руками и спрятал под ним свою жертву.
Справа от меня где-то вдали куковала кукушка, коротко и одиноко бормотал тетерев. "Подманивает самку. Может быть, мной убитая подлетела бы к нему", - подумал я. Увидев в стороне дорогу, я еще быстрее зашагал по ней домой. Мне уже не хотелось охотиться. Солнце скрылось за перелеском. Постепенно смолкали голоса певчих птиц и наступала та торжественная, волнующая охотника тишина, которая бывает всегда перед началом тяги. Но мне не было радостно.
Выйдя на опушку, я тут же услышал призывные звуки то обрывающейся, то снова протяжной вальдшнепной песни. Она приближалась - вальдшнеп летел над дорогой навстречу мне. Я невольно остановился и снял с плеча ружье.
Над верхушками березняка показался знакомый силуэт птицы. Вскинув ружье, я не удержался - выстрелил. Вальдшнеп, сложив крылья, камнем упал между верхушками молодых берез. Вскоре мой напряженный слух вновь уловил обычное вальдшнепное хорканье. Это значило, что я промахнулся и вальдшнеп обманул меня. Я поднял глаза - по темнеющему просвету неба мелькал силуэт удаляющейся птицы.
- Лучше бы я промахнулся по тетерке, - думал я, уже приближаясь к дому. У порога сеней меня встретил отец, спросил о тяге, как я стрелял.
Мать ласково посмотрела на меня и вдруг неожиданно спросила:
- Что с тобой? Ты болен?
- Устал, - ответил я. - На тяге место выбрал неудачное. Стрелял два раза. Больше ни о чем мне не хотелось говорить.
Раздеваясь у двери, я слышал, как отец рассуждал с самим собой.
- Не хочется рассказывать - помолчи. После расскажешь. Хорошо, что не врешь. Охотники никогда не врут. Врут "горе-охотники".
Всю ночь мне не спалось. Утром перед рассветом я тихо встал, стараясь никого не разбудить, оделся, взял ружье и вышел из дома. Мне казалось, что кто-либо из охотников набредет на след моего преступления: по оставшимся перьям, рассуждал я, следопыт может догадаться, что тетерка была убита и спрятана браконьером. И я бежал сначала по дороге, потом кустарниками к тому месту, где была спрятана тетерка.
А в небе уже занимался рассвет. Звучали голоса птиц, рядом яростно бормотали и чуфыркали тетерева... Подойдя к куче хвороста, я разбросал его в сторону. Убедившись, что тетерка не тронута, тут же ее закопал в землю, а сверху наложил хворосту. Догадаться о том, что под хворостом была зарыта тетерка, теперь уже, казалось мне, невозможным...
Домой я вернулся более спокойным и все, казалось, пошло по-прежнему. Как и раньше, я ходил на вечернюю тягу вальдшнепов, старался выбирать хорошие места и возвращался домой с трофеями.
Утрами около сельской почты часто собирались охотники, вспоминали о разных случаях на охоте.
Эти разговоры теребили мне душу, напоминали о том, что у меня не хватило смелости признаться и рассказать о своем проступке.
Однажды на площади, около почты, собрались почти всё охотники нашего села и окрестных деревень. Раздавали порох, новые охотничьи брошюры и листовки. Когда я подошел к почте, собрание уже кончилось, но охотники не расходились. Всем хотелось поговорить, поделиться своими впечатлениями и послушать, как идут дела у своих товарищей.
- Нескоро я научился хорошо стрелять, - услышал я голос знакомого охотника. - Долго стыдился своих промахов и это мне мешало метко стрелять. Стреляю, а сам думаю: как бы не промахнуться. Дошел до того, что по сидячей птице стал мазать, если кто-нибудь смотрит. Раз по зайцу на лежке промазал, а подошедшему охотнику сказал, что на прыжке беляка стрелял, в кустах, дескать, он еле виден был. Посмотрел на меня тот охотник, улыбнулся и говорит: никогда не стыдись своих промахов, а то и стрелять не научишься. Да еще никогда ничего не выдумывай и не скрывай.
Долго и о многом говорили охотники, но я уже не слушал больше никого. Я твердо решил не оставаться отщепенцем, рассказать о своей ошибке. Не помню, как я начал, но рассказал все подробно о мной убитой тетерке.
В тот же день я опять стоял на тяге. Выбрал место у лесного ручья, у опушки березовых зарослей, прислушиваясь к голосам певчих птиц.
Временами доносилось кряканье пролетающих уток.
Одна из уток прямо с лету шлепнулась на край разлива, недалеко от меня. Я взглянул в небо - болотный лунь, сложив крылья, уже собирался броситься на нее с высоты. Я прицелился и выстрелил: перевернувшись в воздухе, хищник упал на берег.
Так начался мой путь настоящего охотника...
Поезд подходил к Москве. В окнах вагона замелькали чугунные столбы и яркие фонари вокзальной платформы.
- Жаль, что разговор наш кончается на самом интересном, - сказал кто-то в вагоне.
Охотники начали прощаться, благодарить расс
казчика и друг друга за приятную компанию. Поезд остановился.
М. Зайцев
