Шапка
Его сняли с поезда и привели а детскую комнату милиции. Куда и зачем он хотел уехать, он не сказал, да, наверное, и не мог сказать: лишь бы уехать, а куда — не все ли равно. Возвращаться не желал и упорно отказывался назвать фамилию и адрес родителей, как и свое имя. «Не скажешь — отправим в колонию»,— пригрозили ему.
А хоть и в колонию, только не домой. «Пускай посидит, тогда разговорится»,— решил дежурный и запретил трогать мальчишку: может, с парнем стряслась беда, мало ли что бывает.
И вот он сидел и, поджимая губы, упрямо молчал, вперив широко раскрытые, не по-детски серьезные глаза с застывшей в них тоской и болью куда-то я пространство перед собой,— этакий маленький старичок, придавленный тяжестью навалившегося на него испытания. Он был простоволос, несмотря на холодную погоду в легкой курточке, правую руку держал за пазухой: казалось, что-то придерживал, тщательно скрывая от других.
— Что там у тебя? Покажи.
В ответ — молчание. Только весь сжался. Упрямый пацан.
— Тебя спрашивают…
— Не дам!
— Ну вот, уже и не дам. А я что — отнять хочу?! Говорю, покажи, только и всего. Устал, поди, руку так держать…
— Не устал…
Но рука вдруг дернулась. Медленно-медленно он вытянул то, что прятал от глаз людских, и положил на стол, подержал, как бы не решаясь, можно ли довериться этим незнакомым людям в форме, потам убрал руку, Шапка. Обыкновенная шапка из меха какого-то пушистого зверька. «Украл, что ли, а после сбежал? У кого украл, где? — хотел спросить дежурный.— Потому и скрывал, не хотел показывать». Но, посмотрев на лицо мальчугана, вовремя удержался от вопроса. Нет, что-то тут не так.
Обыкновенная шапка. Обыкновенная ли?
Они жили на даче. Родители каждый год снимали дачу у знакомых. Те, как только устанавливалось тепло и просыхали дороги, отправлялись путешествовать на собственной машине, случалось, отсутствовали и месяц, и два. А зачем даче пустовать? Пускай приносит доходы, поможет окупить дальние вояжи, горючее, небось, тоже денег стоит. А ремонт, покрышки? Словом, знакомые были не дураки, понимали толк в жизни и старались взять свое. Для того и дачу завели. Там, на даче, судьба и свела Генку с Кешей.
Кеша был канадской лайкой, принадлежал сторожу, который караулил дачи. Кешу подарили хозяевам дачи знакомые, какие-то иностранцы, приезжавшие в Советский Союз в качестве туристов, а те вместо платы отдали его за работу сторожу. Собак они не терпели, потому и не стали держать Кешу, хотя пес был отменный, отличных кровей. Генка же собак любил. Он часто приносил Кеше объедки с обеденного стола, а тот провожал мальчика а магазин, когда мать посылала купить что-либо необходимое: хлеб, сахар или бутылку отцу (про него говорили, что он охотник пропустить стаканчик).
Сторож умер. Пес пришел на дачу к Генке. Сам пришел и никуда не захотел уходить. Сторож был еще не старый человек, жить бы да жить, говорили на селе старухи, здоровье подорвала война — в одну из ночей его не стало. Человека отнесли на кладбище. А куда деваться собаке? Генка не знал, радоваться ему или печалиться: сторожа жаль, а собаку… Да он всю жизнь мечтал о таком Кеше!
— Мам, возьмем его…
Мать подумала-подумала и согласилась: уж больно хороший пес, смотрит, как человек, будто что сказать хочет. Сам пришел! Только что скажет отец?
— Пусть останется,— изрек глава семьи.— Зачем добру пропадать? Еще сгодится…
После Генка не раз припомнит эту фразу.
Отец не баловал сына вниманием, только когда пропустит лишнего где-нибудь с друзьями, еле доберется до дому, заведет унылую волынку, что старших надо уважать (это его-то, пьянчугу, уважать!), а потом свалится где попало, захрапит на весь дом… поговорили! Мать вечно занята, ей и обед надо состряпать и в магазин сходить за продуктами, в доме навести порядок и забулдыгу-мужа обслужить, помыть, постирать… Намучилась она с отцом, из-за него работу оставила, а что сделаешь? Генка, как умел, помогал ей. Плохо, если в доме нет настоящего хозяина. Нет, не любит Генка тех, кто пьет, и сам не будет пить. То ли дело пес! Уж он-то пьяным не напьется, не будет читать скучных нотаций, не надоест, хоть всегда с тобой…
Пес повсюду ходил за ним неотступно, как привязанный, и в глазах его читался немой вопрос-мольба: «Я теперь твой, только твой. Ты не бросишь меня?» Нет, Генка не бросит и не отдаст его никому. Исполнилась мальчишеская мечта: у него есть своя собака. Своя! Его! И больше ничья! У него есть верный друг, и друг этот всегда при нем. Их двое, и они всегда вместе. Ох и до чего же это приятно — иметь такого друга!
Кеша, милый, дай почешу у тебя за ухом…
Ученые люди говорят, что любовь к животным — любовь совсем особенная, ее не выкинешь за окно, не забудешь и будто приходит она не сразу. Генка испытал это на себе. Он даже изменился, старался меньше сердить родителей, не давать повода для недовольства, которое косвенно могло бы отразиться и на Кеше. Прямо не узнать парня. Раньше, бывало, в одно ухо вошло — в другое вышло, и слышит, да не слышит, упрется — ничего делать не заставишь. Теперь же внимательный, сговорчивый, сказать не успели, а он уж сделал. Золото-парень! Мать не могла нарадоваться. Отец помалкивал. Отца не зря называли молчуном: себе на уме.
Генка мечтал, как осенью они переберутся в город и все ребята будут завидовать, что у него своя собака. Своя! Собака! Нет, и вправду, это же понимать надо! У тебя нет. И у тебя нет. А у меня есть. Есть! Да какая: умная, красивая. Пойди, поищи другую такую! Уши торчком, хвост калачом, пушистая да ласковая. Следит за каждым твоим движением, ловит каждый вздох. Куда ты — туда она.
На соседней даче неизвестные убили собаку — на шапку. Генка заволновался: не случилось бы чего худого с Кешей. Кто-то уже раз пытался доской пришибить пса — остался шрам на голове.
Генка уезжал в лагерь. Ох, до чего же не хотелось ему расставаться с Кешей. Как предчувствовал…
Время в лагере тянулось долго-долго, хотя, вроде, было много интересного — и походы в лес, и военные игры, и художественная самодеятельность. А все равно рвался к Кеше: как он там без него? Тоже скучает, небось…
Вернулся из лагеря.
— Где Кеша?
Почему-то пес не встретил его.
— Нету Кеши.
— Как нету?!
— Кеша пропал. — У матери был виноватый вид, она хмурилась и отводила взгляд в сторону, чтобы не встретиться с глазами сына.
— Как пропал?
Как Генку не хватил удар! Как не разорвалось сердце! Право, можно умереть на месте, услышав такую новость.
— А-а! — отмахнулась мать.— Есть тут семья, разводят песцов, вот, говорят, они и его… на мех…
«Говорят, говорят…»
— Как на мех?! Какой еще мех?! Да я сейчас пойду, покажу им, пусть отдадут…
— Да не живой он, твой Кеша, пойми…
— Почему не живой?
— Подожди, не ходи,— остановил отец. — Никуда не надо ходить, ни к чему. Да не реви ты, не пропал твой Кеша. Сгодился для дела. Вот, гляди, шапка. Тебе подарок.
Так вот что имел в виду отец, сказав: «Зачем добру пропадать». Он уже тогда держал это в уме.
Генка, как безумный, смотрел широко раскрытыми глазами. Неужели? Вдруг, всхлипнув, громко зарыдал и швырнул подарок на пол; потом, опомнившись, схватил и, прижимая шапку к себе, выбежал. К вечеру он исчез из дома.
Борис Рябинин